Призрак

За окном уже потемнело. Я пытался читать. Строки убегали куда-то… Я перечитывал одно и то же по нескольку раз, но смысл испарялся, как нашатырь. Я уже стал клевать носом, пытаясь осилить главу. Нет, невозможно, просто невозможно. Я положил книгу на стол. Из-за тусклого освещения комнаты — её освещала слабая лампочка, торчавшая прямо из середины побелённого потолка, — глаза устали. Я с силой зажмурил их и потёр пальцами. Когда я открыл глаза, всё приобрело красноватый оттенок. Я пробежался взглядом по голым стенам и потолку… Нет, невозможно, решительно невозможно. Где-то в груди — будто камень, тянущий меня вниз. Эта аскетическая комната, кажется — высасывает из меня жизнь и цвет. Цвет точно куда-то пропал: везде только бледно-бежевый, неясно-бурый, серый, белый и все их смеси и оттенки. Палитру нарушает только стол. Он тёмно-коричневый — как бы под дерево, хотя сделан на самом деле из ДСП, и вид у него самый что ни на есть жалкий и дешевый. Именно благодаря этому, а также из-за «пьяных» ножек (они — в разные стороны) он не нарушает «гармонии» и единообразия комнаты. За стеной — глухое бормотание соседей, с кухни по коридору доносится гам и бряканье тарелками и кастрюлями, по самому коридору временами кто-то ходит, топает, шмыгает — в одиночку или в компании, молча или беседуя о чем-то. Мои соседи, живущие надо мной, передвигают что-то из мебели. Сейчас особенно шумно; шум весь этот, честно говоря, мне не очень нравится: у меня из-за него болит голова, да и вообще человек должен иметь право на тишину. Кратковременное затишье наступает только в те минуты, когда включается холодильник. Он у меня старенький, белого цвета, но весь в каких-то рыжих подтёках, которые мне никак не удаётся оттереть. Вот сейчас он опять включился: наполнил комнату своим равномерным гулом, тарахтением, жужжанием. Звук несильный, но благодаря нему не слышно больше ничего. Холодильник работает всего несколько минут, а потом отключается. Шум вновь слышен.

Я надел тапочки и встал с кровати. Под ногами буро-коричневый линолеум с заурядным, пошлым орнаментом. В некоторых местах на линолеуме белые капли от краски: предыдущий владелец, видимо, здесь что-то красил. Половой линолеум — противная штука: когда по нему ходишь в тапочках, они неприятно шаркают. Я решил подумать о чём-нибудь или помечтать; обычно я это делаю, когда хожу. Я прошёл от стола до двери (три шага), потом обратно. После нескольких проходов закружилась голова. Нет, мечтать здесь тоже нельзя: тесно.

Мне хотелось хоть какую-нибудь часть своего тела занять чем-нибудь. Открыл холодильник: пачка сливочного масла; морозилка: снег и ледяные сталагниты. Закрыл его. Невозможно…

На глаза мне попалась тетрадь — мой дневник. Может, хоть там что-нибудь есть.

Я сел за стол и открыл тетрадь, взял шариковую ручку. Я написал: «Десятое октября» в середине. Первая фраза как-то долго не шла… В конце концов я написал: «В холодильнике пусто. Читать не могу. Тускло светит лампочка. На улице темнота». Больше ни буквы написать я уже не мог. Я только пожалел, что сел за дневник. В нем читать я тоже ничего не мог: знал уже почти все строчки наизусть, да и интересны они были не более чем моя последняя запись. От дневника мне стало ещё противнее.

Я опять сел на кровать. Мимо моей двери вновь кто-то прошёл, разговаривая. Соседей своих я никогда не видел. У них своя жизнь, у меня — своя. Когда я приходил на кухню, то либо плиты были свободны, либо на них стояли сковороды, кастрюли или чайники, — но людей на кухне никогда я не встречал. Неподалёку от моей комнаты курилка; может, я бы мог кого-нибудь встретить там, но я не курю, да и вообще не переношу табачного дыма. Так как курилка недалеко от моего коридора, то зачастую в него проникает табачный дым, от чего я кашляю и меня тошнит; значит, я прав: кто-то в курилке бывает. В коридоре я тоже ни с кем не сталкивался: может быть, меня сторонились. Таким образом, с соседями я никогда не встречался. Нет, я, конечно, мог бы постучать в какую-нибудь из соседних дверей и попытаться завязать знакомство, использовав старый как мир «соляной» способ (извините, у вас соли не найдётся?), но… я не знаю своих соседей, совершенно не знаю. Честно говоря, я даже не решаюсь подойти к незнакомой двери, постучать в неё. За каждой дверью — свой мир, который человек сам создаёт вокруг себя; где бы он ни был, он неосознанно пытается воссоздать свою вселенную, что носит всегда в себе. В каждой жилой комнате свой мир, свои правила, свои запахи… Да и я… попросту вот не могу подойти к двери и постучать в неё: меня словно какая сила отталкивает. Ну и я вроде как чем-то внутренним улавливаю чуждость соседей… Нет-нет, мне достаточно того, что я слышу соседей: я понимаю, что тут, за стенкой, кто-то есть; они ходят друг к другу в гости, пьют чай, обсуждают что-то, знакомятся и стараются не встречаться со мной (или же они не замечают меня? Или это всё чистая случайность?). Ну что ж… мне достаточно и их шума. Хотя, честно сказать, иногда от него устаёшь. Правда, сейчас я сижу на кровати и что-то там внутри у меня… скребётся. Я бы рад был бы с кем-нибудь поговорить, да не с кем. Тяжело думать… тяжело что-либо делать… Подушка магнитом тянет меня, от желтого электрического света хочется закрыть глаза. Комната высасывает меня…

Нет, я должен бороться. Койка — не избавление. У меня на самом деле нет никакого желания спать: я всю неделю высыпался, да и работы я никакой не делал, чтобы желать спать; это просто один из соблазнов комнаты. Я сопротивляюсь противоестественному желанию, но тягучий эфир никак не убирается из моей головы. Голова словно налита свинцом, я не могу мыслить, да и делать что-либо тяжело. Только свет… противный жёлтый свет…

Я уже почти сдался, когда внезапно спасение само пришло в мою голову: я пойду на улицу! Да! Не знаю, как я был так глуп, что сразу не вспомнил о выходе, который не раз спасал меня в сложную минуту. И дальняя темнота в окне меня манит уже своей свежестью и неизвестностью. На улице сейчас прохладно; ночная мгла (темнеет рано) плотным туманом окутывает город — только на некоторых улицах она разрывается разноцветным светом фонарей; на небе звезды; ходят последние автобусы; и незнакомые улицы, переулки, дома и места ждут меня. И я сразу ощутил, будто я, отряхнувшись как собака, скинул с себя всю ту пыль, что слоем покрывала меня. И побежала по жилам кровь…

Я, в предвкушении избавления, слегка возбуждённый, одевался для прогулки. Уже смешна казалась мне эта комната и та власть, которую, как ей представлялось, она надо мной возымела. Комната моя оставалась такой же тусклой и бесцветной, но зато ко мне вновь вернулся цвет. Уныло комната провожала меня, она понимала, что остаётся одна в своей серости (теперь она напоминала мне мертвеца); когда же я находился в комнате, то какие-то ее жалкие чувства — наверно, это желание, чтобы другому было так же плохо, — были удовлетворены: как сволочь-утопающий, который тянет за собой того, кто остался наплаву, так и она была довольна отравлением меня.

С чувством радости я закрыл комнату на ключ. Потом пошёл из своего отсека по замысловатым коридорам, выкрашенным в голубой цвет. Коридоры действительно сложно связаны между собой: они соединяются друг с другом в случайных местах, некоторые коридоры ведут в тупик, коридор может быть закольцован и тому подобное. Человек, первый раз пришедший сюда, чтобы, скажем, навестить кого-то, должен знать путь к комнате, потому что знание номера комнаты не очень-то и помогает. Знакомым маршрутом я спустился вниз. Я уже предвкушал прогулку, с помощью которой переживу этот вечер… Открыв дверь в парадном, я увидел свисающие с навеса капли. Я вышел на улицу. Воздух был действительно чудо как свеж. Но… моросил дождь. Я прошёл немного по бетонной дорожке. Капли были удивительно холодные, просто ледяные. Пеленой тумана они накрывали землю. Я остановился. Голова моя была уже сырая; куртка у меня без капюшона. Было крайне неприятно: я только нашел выход, только вдохнул краски — и тут дождь. Но мне нельзя дальше идти: я недавно отболел, а иммунитет у меня просто никакой — я обязательно захвораю. Придётся вернуться в комнату за зонтом.

Обратно по тесным коридорам и лестничной клетке — на четвёртый этаж. Обшарпанные стены, тени… Тишина. Лишь на втором этаже откуда-то из глубины коридора, быть может из сердцевины здания, доносятся отголоски вечернего копошения, которые для меня — самые скучные звуки, одуряющие своей духотой, которую они, несмотря на то что они звуки, навевают. Я быстро добежал до комнаты. Зашёл внутрь и включил свет. После полной жизнью улицы, моя обитель выглядела разлагающимся трупом; мне даже почудилось, что я чувствую этот запах разложения. Здесь всё так серо, всё так мертво… Я подошёл к вешалке. Но зонта там нет… А-ах… Нет зонта! Я же забыл, что недавно я случайно его порвал — пришлось выбросить.

 И мне показалось, что комната лыбится и сардонически смеётся. Я проиграл. Но все-таки посмотрю: может, дождя уже нет. Я подошел к окну и открыл боковую фрамугу. С улицы доносился шум дождя… Проклятье! Дождь меня отрезал, он стеной отгородил меня.

Пришлось переодеваться. Если бы я не забыл зонт, я бы мог уже бродить по дождливому городу. Людей там наверное не встретил бы, но сама свобода, бесконечное небо… это очень много стоит. Зонт, лишь простой зонт… Но теперь уже ничего не поделаешь. Я накинул полотенце на плечо, взял мыло и вышел из комнаты. Длинные голубые коридоры, на потолке лампы дневного света… и тишина. Почему-то тишина, почему-то не слышно моих соседей. Лишь только мои тапочки шаркают в коридоре по линолеуму, да жужжание ламп, что на потолке. Я пришёл в умывальню. Нет, никакой необходимости в умывании у меня не было — просто это один из способов убить время и оказаться вне комнаты. Два умывальника, над ними зеркало, над которым — маленькая лампа дневного света. От нее исходит серебристый, белый свет; сама лампа тоже жужжит. Пахнет хозяйственным мылом. Душно. На полу — мыльная вода. Здесь нет окон; и по всему коридору окон нет. Так что когда отключается электричество, то весь этаж погружается в кромешную тьму. В эти моменты он напоминает мне кротовую нору: темно и множество ходов. Окна есть только на лестничной клетке. Поэтому получается, что в коридорах не бывает солнечного света, только свет ламп озаряет длинные пространства этих коридоров, их повороты и тупики. Я умылся. Теперь надо возвращаться.

Возвратившись, я захлопнул дверь. При этом она издала громкий и тяжелый звук, который эхом разнесся по коридору и, должно быть, заглох где-то в глубине этажа. Словно закрыл дверь гробницы.

В комнате ничего не изменилось: белый потолок, пожелтевшие обои, жёлтый свет лампочки… да в общем, всё так же. Я убрал полотенце и мыло и подошёл к окну. Отодвинул занавеску. Чернота. Силуэтами — дома, фонари, лавочки, машины. Дождевые струи — штрихами. Мне хочется туда, но путь туда мне заказан. В соседней многоэтажке горят некоторые окна. Интересно, что у них там? Мне не верится, что там так же, как и здесь. Нет, наверняка совсем не так. Там жизнь, там дом, уют. Там другое измерение. Но для меня оно существует как параллельный мир: та жизнь проходит параллельно моей, но моей с той не пересечься никогда, мне никогда не приблизиться к этому теплу, я могу только наблюдать.

Я занавесил окно и отошёл от него.

Это всё всколыхнуло воспоминание об одном маленьком событии, которое произошло со мной, наверно, месяц назад. Не знаю, почему это осело в моей памяти. Поздний вечер. Темно. Холодный воздух обволакивает городские дома. В тот день я убежал из комнаты: гулял. Я бродил по окраинам города, которые сплошь состоят из одноэтажных домов — кирпичные и старинные деревянные перемежаются между собой, — и только иногда над ними высятся безвкусные дома из красного облицовочного кирпича; и этот пошлый дом, который выказывает своим видом обилие денег у хозяина и отсутствие у него чувства эстетики, — эта холодная громадина может соседствовать с какой-нибудь покосившейся хибаркой. Было темно; темнота, казалось — давила на плечи, а небо нависло прямо над головой, так что возникало ощущение, что столбы подпирают небосвод, что он держится на этих самых столбах. Улица — два параллельных ряда домов, а между ними — узенькая дорога. Дома обнесены оградами, которые лепятся друг к другу вплотную — никакого прохода нет. И выйти с улицы можно только с одного из двух её концов, в которых она встречается с другими улицами, идентичными ей. И в густой темноте дома казались высокими; у меня было ощущение, что я иду по тоннелю. Никакой планировки улиц нет: они располагаются хаотично. Редкая улица не имела поворота. Это был словно другой город. Людей в этих местах тяжело встретить днём, а уж вечером-то повстречать кого-нибудь вероятности практически не было. Я пожалел, что пошёл туда. Я шёл по длиннющим улицам, пытаясь найти вход, через который попал сюда, — чтобы выйти; мне казалось, будто угрюмые дома недовольны тем, что я забрёл сюда, чудилось, будто они смотрят на меня; даже небо здесь, казалось, было другим — чужим. Я уже устал бродить, мне уже хотелось поскорее найти выход, но меня словно кто удерживал в этих окраинах: я только всё больше и больше сбивался с пути, так что я совсем не знал, куда мне идти, и шёл я уже просто по наитию. Нарастая крещендо, на землю обрушился ливень. Я раскрыл зонт. Очень и очень быстро разбивались над моей головой капли дождя — об туго натянутую ткань зонта. Беснующиеся капли дождя; теперь видны только тёмные силуэты домов. Тесно. Холод уже — под одеждой. Я всё пытался найти выход из этих улиц, которые больше напоминали стены. Под ногами вырастали лужи, и я пытался их обходить. Я всё продолжал идти. И тут меня привлёк свет. Вокруг — одна чернота, и вдруг напротив себя я увидел прямоугольник жёлтого света — окно. Я остановился. Смотрел в окно, перед которым мельтешили струи дождя. Я не мог видеть того, что было внутри комнаты, так как на окне висела белая занавеска (не плотная, но сквозь неё я ничего не мог видеть). Мне было холодно, я продрог. В доме же было тепло, мне даже казалось, что я чувствую то тепло, что исходит от дома. Желтое окно в холодном, чёрном океане… У меня было чувство, что из того окна кто-то на меня смотрит. Даже если кто-то и смотрел, то не видел: в комнате горит свет, а из-за него ничего, кроме темноты, на улице не может быть видно. Меня можно было увидеть, только если бы свет был выключен, но ведь если бы свет был выключен, то я бы не заметил окна и просто-напросто прошел бы мимо. Я смотрел в окно, но никого не видел; возможно, кто-то тоже смотрел в окно, но меня там не видел. Мне хотелось в дом: согреться, пить горячий чай, держа кружку обеими руками, и рассказывать что-то, что давно хотелось рассказать. Но ничего я не мог сделать. Я стучал зубами; уже и конечности затряслись от холода… Поэтому я пошёл дальше и скоро вышел. Ведь может, никто даже и не смотрел в мою сторону… Может, я это выдумал…

Иногда я задаюсь вопросом: а существую ли я на самом деле? не призрак ли я? Это слишком сложный вопрос — я никогда над ним особо не думаю. Только тоска, когда я вижу стену дождя… Хватит.

Какое сегодня число?.. Нет. Это было не месяц назад, а пять дней назад! Время растянулось до невероятных размеров. Прошлый год мне вообще кажется прошлой жизнью. Чересчур много времени — целый океан, в котором я, кажется, скоро утону, захлебнусь. Время слишком замедлило ход. Каждый день тянется. Вот и сегодняшние несколько часов мне ещё надо прожить как-то…

Стена дождя ограничила меня, окружила со всех сторон мою маленькую комнатку. Мне остаётся только лежать и ждать.