Дорога

А дорога, она что-то знает, она что-то шепчет в себя, там, у наших ступней, и мы хотим нагнуться и вслушаться в нее, но не можем – слишком далеко она внизу, слишком вязок воздух для нас, и мы не способны дотянуться, мы не можем услышать ее песни, поэтому нам и приходится сочинять свои. Нам остается только идти, идти и петь.
И мы идем, мы вдыхаем в себя этот ночной мир, вдыхаем бездонность, черкающую все вокруг, и мы чувствуем, как что-то вкрадывается в грудь, или же, наоборот, вытекает вовне, и мы ничего не можем с этим поделать. Мы просто идем, просто идем…


И где-нибудь по сторонам горят тихие лучины дачных поселков, там движутся одинокие огоньки, там живут люди, живут не мгновенно и мимолетно, они живут там навсегда, там их дом, дом, который мы никак не можем обресть. Оттуда доносится гулкий, усеченный полями лай собак, там стонут уходящие электрички, и на холодных платформах остаются следы навсегда уехавших людей, уехавших куда-то в вечное и сущее, предавшись власти дороги, оставивших за своей спиной темные дворы с пыльными лампами на крылечках, заросшие паутиной чердаки домов, где у печных труб греются усталые голуби, оставивших синие, покосившиеся кладбищенские ограды и все те давно забытые жизни и судьбы, что колеблются в свете одинокой электрической лампы, качаемой ночным ветром.


И мы подобно этому ветру вроде бы идем навстречу чему-то, чего сами не знаем, но этот мир, этот проклятый земной шар вертится быстрее, чем мы переставляем ноги, и поэтому все, что возможно – оставаться на месте, биться подобно мухе о стекло.


Но мы идем, и ковыль на обочинах дороги склоняется перед нами, желтые стебельки выпархивают из тьмы, и, промелькнув меж лучами наших глаз, уходят обратно. Холодный воздух режет нам грудь, обжигает губы, слезы замерзают на лету, а мы поднимаем лицо вверх и кричим в безликое ночное небо, выдыхая невидные во тьме клубы пара, мы кричим от щемящей боли в груди где-то посередине, между легкими, и эта боль поднимается наверх к горлу и выкатывается из глаз. А придорожные деревни печально смотрят на нас, как на существ из небытия. И столько грусти и тоски в их взглядах, что мы не можем не кричать, и мы кричим, никем не слышимые, никем не понятые соглядатаи ночи.


Тяжело и неохотно поднимается розовый рассвет, очерчивая контуры вселенной, он несет лишь лед и свинцовую усталость. Мир обрастет тенями, нечеткими и вытянутыми. На нашем лице нависают капли росы, нам становится холодно, безумная дрожь пробегает по всему телу, и мы, сжавшись в клубок, ложимся на обочину в сырую траву, пытаясь раздуть огонек тепла в груди. А из горизонта, из розовых теней выползают силуэты нефтяных вышек, и что-то катится по земле оттуда.


Мы поднимаемся, так и не согревшись, идем, тяжело переставляя ноги, сгибаясь пополам от холода, прижимая руки к груди.
Мы движемся на запад, а рассвет идет нашими следами.