сто 39

Во сне она пошевелила своими чуть припухшими губками – будто касаясь их нежной кожей тонкой кожицы неведомой сине-зеленой экзотической ягоды – вдруг в ней смертельный яд? а вдруг неземное наслажденье? - или словно проговаривая выученный нескладный и громоздкий стих пред завтрашним уроком по литературе – Маргарита Мастеровна такая строгая!
Испуганно сжалась под одеялом, собралась в кулачок – наверное, ночью недобрый сон приходил к ней в гости – разбойником, чудищем или соседским злобным псом, ноги же её трогательно и доверчиво отказались быть прикрытыми, обнажались до колен – несмотря на то, что декабрь властвовал средь чисел календаря, в комнате было жаркое лето...
Даже как зовут её, я не знал - вечером заметил девушку, дремлющую у подъезда, притронулся к припорошенному снегом плечику, постарался разбудить, подумал, что мороз – не тетка, и даже не угрюмая учительница старших классов – взял на руки, понес по лестнице вверх.

- О, бл.., ё.. ты, гдей-то это я? – она, кажется, проснулась. – Мужик, ты кто? Мэн, ё.. ты, ты кто?!
- Я заметил Вас у подъезда... Подумал, что Вы можете замерзнуть... Не подумайте, что...
- Вот, ё.. ты! – с ловкостью фокусника обернувшись тонким одеялом, она исчезла за дверью ванной. – Вот, черт, горячая! – через несколько секунд сквозь шум взбесившегося душа услышал я её крик. – А где моя одежда?!
Вскоре она уже стояла рядом с дверью - одетая, румяная, отчего-то радостно улыбающаяся.
- Ну, всё, пока.
- До свиданья...
- Пока-пока! – дверь шумно хлопнула и тут же вновь открылась. – Спасибо! - хлопнула еще раз.

- Что, тебе понравилась эта маленькая шлюшка? – в спальне, чуть поблескивая, светился голографический силуэт Карины.
- Почему... Почему ты так говоришь?.. Сколько раз просил тебя, не пользуйся камерами, не хорошо это!.. – можно было подумать, что я рассержен. - И, вообще, на ночь тебя надо отключать – жизненный ресурс, знаешь ли, и ночью расходуется... Да и что такого – всего лишь помог девушке не замерзнуть... - я отвернулся от Карины, изобразил обиду.
- Прости, не хотела тебе сделать больно... - глаза Карины почти перестали светиться. – Я сама не знаю, почему говорю такое... Хоть во мне и есть программа любви к клиенту... Я сама не совсем понимаю, что это такое... Ведь что такое любовь?
- Что же? – я с интересом смотрел на Карину – во мне мгновенно разыгралось желание узнать, что она сейчас произнесет – программа случайных выводов рождала в Карине иногда неожиданные высказывания.
- Любовь – это когда видишь в человеке отражение... Не себя, а своих желаний, своих мечтаний, своих эмоций, своих страхов, своих воспоминаний... - глаза Карины неожиданно приобрели иссиня – черный цвет. – А какие же мечты, какие чувства могут быть у голографического человека с заменяемой базовой программой? Ни-ка-ких... И всё-таки... Мне кажется...
- Карина, что-то ты неожиданно раскисла... Ну-ну... - я приблизился к светящемуся лицу. – Пойдем, прогуляемся?

Тепло одевшись, прихватив с собой антоновское яблоко, сложив проектор тела в маленький серый чемоданчик, я с Кариной вышел на украшенную первым снегом улицу. В парке неподалеку от дома смахнул несколько снежинок с лавочки, положил на неё чемоданчик, щелкнул замками, включил проекцию, сел рядом, стал кусать яблоко.
- Тебе не холодно? – Карина смотрела на меня и только на меня.
- Не... Не переживай, я укутался...
- А ты... Ты меня любишь? Я ведь... Отражаю... Я ведь запрограммирована...
Э, да Карина, того гляди, расплачется – вот, неожиданность, раньше с ней ни разу такого не случалось...
Мимо уверенно прошагал пожилой мужчина, словно был он, по меньшей мере, командиром улицы, – в руке у него покачивался серый тонкий чемоданчик, пробежала девчушка – сжавшая обеими ручками чемоданчик цветастый, прошел куда-то подросток, мечтательностью своего лица выделяющийся средь прочих прохожих, – размахивая чемоданчиком желтым.
- Люблю... Правда, люблю... - я был действительно честен и искренен с Кариной в этот момент. Лишь... Еще не до конца исчезли воспоминания о нежной коже оголенных ног моей ночной гостьи... Только и всего, только и всего...