Глава пятнадцатая

 Глава двадцать пятая.

Петр Дарганов, младший из сыновей сотника Дарганова из станицы Стодеревской, не жалея, нахлестывал длинным кнутом буланого кабардинца. Запряженный в двуколку, конь выбрасывал вперед длинные ноги, чтобы тут-же подтянуть задние к поджарому животу и, оттолкнувшись от земли, зависнуть на мгновение в воздухе, за один прыжок преодолев растояние в несколько маховых сажен. Сзади коляски стелились по земле двое запасных скакуна той же южно-русской породы с разметанными по ветру гривами и мокрыми выпертыми ноздрями. Редкие экипажи на ровном тракте, что в одну, что в другую стороны, еще издали жались к обочине, служки на почтовых станциях лишь провожали глазами пыльный хвост за двуколкой, опаздывая выбежать навстречу. Бешеная скачка длилась не первый день, позади остались бескрайние смешанные леса со светлыми пятнами березовых рощ,изумрудные равнины с сочными травами.Дорога втягивалась в воронежские лесостепи с островками чахлых деревьев да сохлыми пучками травы, гонимыми по желтому пространству жаркими ветрами. Скоро должна была раскрыться донская земля, где бугристая, а где ровная как стол, но везде прожаренная солнцем до коричневого цвета разных будыляк. Рядом с возницей подскакивал на мягком сидении его спутник – студент Московского университета, житель одной из кубанских станиц. Он был почти земляком и когда Петр решился тронуться из Москвы в далекий путь, то не раздумывая взял его с собой. Во первых, коротать в дороге время было веселее, а во вторых, родное плечо кубанского казака было как нельзя кстати. На тракте не прекращали разбойничать лихие люди, а в походной сакве у Петра лежало несколько тысяч рублей, вырученных за сдачу в аренду принадлежащего семье дворца на Воздвиженской улице. Благо, купленная в приезд батяки, вместе с ним, пролетка стояла во дворе особняка, освобождая Петра от утомительного путешествия от Москвы до станицы Пятигорской на Кавказе на перекладных. Незадолго до отъезда он получил письмо из дома, в котором почерком матери, но под явную диктовку отца, было прописано, чтобы он забрал часть денег из банка, где они хранились, и привез домой, потому что пришла пора выдавать замуж сестер Аннушку с Марьюшкой. Младший из братьев догадался, что выручка от продажи коней, разводом которых занимался один отец без сыновей, здорово упала. А может быть возникли непредвиденные расходы, известные только главе семьи и матери.
- Так что ты решил, Петрашка? – на казачий лад обозвал возницу спутник. – Не подойдешь больше к своей Эльзе?
- Теперь навряд ли. Что толку, когда она променяла меня на легкую жизнь, - еще сильнее послабляя вожжи, буркнул тот. Ему не хотелось говорить на тему, из-за которой страдал и невинный конь, исходивший хлопьями белой пены. Добавил. – Невелика беда, на Тереку скоро своих скурех топтать будет некому. Найду, в бобылях не останусь, как тот урядник Вислоус.
- Кто таков?
- Есть в нашей станице казак. Смолоду семьей не обзавелся, так всю жизнь по любушкам.
- Бывает. Но я тебе скажу, что на твою Эльзу такое не похоже, - после некоторого раздумья засомневался было кубанец. – Хотя как посмотреть, в борделях на Грачевке как раз немки первое место и держат.
- Она меня обманула.
- А может ты ошибся?
Петр долго щелкал кнутовищем, мучаясь одновременно и от жалости к лошади, и от злости на свою бывшую подружку, терзавших его который день подряд.
- А кто ее знает, - наконец неопределенно буркнул.
Он в сотый раз перебирал в уме взаимоотношения с Эльзой за те два года,которые они пробыли вместе. И каждый раз убеждался в том, что был нужен девушке как собаке пятая нога. Она начала подначивать его с первых шагов дружбы, намекая на то, что особняк на Воздвиженке Петр мог бы давно переписать на свое имя и жить в свое удовольствие. Мол, зачем ему прислушиваться к своим родителям, простым казакам, и быть при роскошном дворце наподобие управляющего или сборщика податей, когда он мог бы не класть денежки в банк, а тратить их на свои нужды. А когда пришло бы время, то жениться и создать семью с кучей здоровых детей. У них в Германии молодые люди становятся самостоятельными, как только переступят порог родительского дома, а он все ждет, когда отец с матерью подберут ему невесту. Петр крутил головой, напрочь отвергая ее доводы, но был не в силах расстаться с ней навсегда. Он понимал, что она права, что он действительно живет по казачьим обычаям, даже берет пример со старших братьев, подыскивая невесту не из местных девчат, а из иностранок. Но пойти против воли отца и настоять на том, чтобы дворец переписали на его имя, был не в состоянии. Да и кто бы в семье обрадовался его ранней прыти, когда впереди было еще несколько лет учебы в университете.
А началось с безобидной на первый взгляд очередной его заслуги на поприще учебы, с лестного предложения руководства, которым он не замедлили поделиться с девушкой и которое вывернуло их взаимоотношения наизнанку. Сколько раз Петра награждали за успехи в стремлении к знаниям то грамотами с дипломами, то денежными премиями. Но в этот раз приз был посолиднее...
Петр Дарганов,студент медицинского факультета Московского императорского университета имени Ломоносова, прикрыл тяжелые створки двери, ведущей в кабинет ректора, и с облегчнием вытер пот со лба. Затем направился быстрой походкой по широкому коридору к мраморной лестнице, спускающейся на нижние этажи. Только что руководитель монументального дома знаний, возведенного почти сто лет назад на Воробьевых горах, предложил ему провести летние каникулы не в казачьей станице, а с большей пользой для дела - в голландской столице городе Амстердаме. Предполагалось прихватить там же и солидную часть нового учебного года, а уж потом вернуться на родину. При университете был иностранный колледж, и лучшие студенты часто разъезжались по обоюдному обмену по всему миру, проходя практику в том числе и в неспокойных регионах на другой стороне земного шара.
- У этих голландцев отличный флот, за время каникул вы успеете совершить на их корабле кругосветное путешествие, - развалившись в кресле за громадным столом, причмокивал губами седовласый заслуженный профессор, имевший титул тайного советника. Его грудь украшало множество русских и иностранных орденов, он обладал ученым именем и являлся членом всех русских и заграничных университетов – Скажу больше, сударь, если бы мне в молодые годы предложили подобное мероприятие, я бы оказался на седьмом небе от счастья.
- Весьма благодарствую, ваше сиятельство, за оказанное мне доверие, - старался не смотреть в глаза ректору Петр, у которого был уже намечен свой план. – Но дома меня заждались родители с братьями и сестрами, мы и без того стали редко видеться.
- А что вы собираетесь делать в этой станице на берегу Терека? – не мог осмыслить упорства студента вальяжный господин. – Кавказские абреки, другой разбойный сброд. А вы лучший студент четвертого курса медицинского факультета, императорский стипендиат. Вам просто необходимо подниматься в гору и дальше. Соглашайтесь и не раздумывайте.
- Не знаю, что на это сказать. Честь, конечно, высокая.
- Еще Петр Первый, кстати сказать ваш тезка, прежде чем начать реформы в России, сбежал к этим самым голландцам в разноцветных чулках и деревянных башмаках, и работал у них простым плотником на корабельной верфи.
- Это мы проходили на лекциях по истории, как говорится, доннер эн бликсен!
- Что такое вы позволили себе в моем кабинете? – насторожился руководитель императорского университета.
- Ничего особенного, так ругаются голландские шкиперы, когда надвигается шторм.
- А для чего мне это знать, позвольте вас спросить? – допытывался ректор.
- В переводе это всего лишь гром и молния, ваше сиятельство, - развел руками в стороны Петр. – Я прошу меня простить, если допустил невольную оплошность.
Хозяин кабинета пожевал губами, переложил с места на место бумаги на столе. Он благоволил к стоявшему перед ним на ковровой дорожке способному пареньку из простой казачьей семьи, знал и о том, что на Тереке, откуда он родом, никогда спокойно не было. И если подающий надежды студент уедет сейчас туда, то он может не вернуться обратно. Так бывало уже не раз. И четыре года упорного труда с ним лучших преподавателей учебного заведения будут выброшены коту под хвост, в то время, как недалекий отпрыск шустрых купчиков, ничтоже сумняшеся, постарается занять его законное место. Но и переломить упорный характер потомка терских казаков удавалось не всегда. Тайный советник,стоящий на страже государственных интересов, бросил локти на стол:
- Я не настаиваю на немедленном ответе, предлагаю вам, сударь, пойти и подумать.
- Ваше сиятельство, сколько вы даете мне времени? – тут-же подобрался Петр.
- Ну.., навестите мать и отца, раз уж вам так хочется, других своих родных. Думаю, на дорогу туда и обратно месяца вполне хватит. Но чтобы через месяц вы были в моем кабинете как пика при ваших земляках-казаках.
И теперь Петр спешил поделиться новостью со своей подружкой, с которой познакомился два года назад. Он выскочил из подъезда и устремился по бесчисленным ступенькам на бульвар перед университетом с цветочными клумбами посередине. Стоявший на выходе рядом с швейцаром старший смотритель сдвинул форменную фуражку на затылок, не успев одернуть мерзавца за своевольное поведение. Проскочив бульвар, Петр с разгона прыгнул в пролетку и приказал извочику гнать на Разгуляй, где возле старого моста через Яузу его ждала зазноба сердца, девушка по имени Эльза. Они познакомились на гулянье в Александровском саду, оккупированном студентами и учащейся молодежью всех мастей с того времени, когда один из императоров Российской империи надумал поставить там беседку и учредил ежевечернюю игру духовых оркестров. С тех пор под белой кремлевской стеной не смолкали молодые голоса.
На Разгуляе Петр выскочил из пролетки, расплатился с извозчиком и прошелся взад-вперед по тротуару. Время до назначенного свидания еще было, к тому же девушка никогда не опаздывала, проявляя истинную немецкую педантичность. Ко всему она была чистюлей, хотя он часто замечал за ней откровенную развязность, присущую только женщинам легкого поведения. Среди студентов ходил стойкий слух, что немки самые озабоченные по части телесных утех, но с Петром Эльза вела себя строго, не позволяя ему лишнего поцелуя в щеку. Он посмотрел на другой берег Яузы с рядами Красных казарм и в этот момент заметил спешащую на встречу с ним подружку, студентку Высших женских курсов при Первом медицинском институте. Но сегодня будущий фармаколог была не в обычной для всех девиц с курсов коричневой форме с кружевным воротничком и с башмаками на толстой подошве. К Петру приближалась молодая девушка в длинном платье из голландской ткани розового цвета, на голове у нее была широкополая шляпка с интересом и с откинутой на поля темной вуалью, на ногах красовались туфли на узком каблуке. В руках, затянутых по локоть белыми перчатками, сам собой раскручивался пестрый французский зонтик. Петр удивленно сморгнул и невольно взглянул на свою студенческую униформу.
- О, герр Петр, - заметив его растерянность, с грассирующими звуками и с невытравимым немецким акцентом сказала Эльза.– Не стоит расстраиваться из-за того, что вы не прихватили из своего дома приличного костюма. Ведь мы еще не успели заработать себе на одежду.
- Биттэ, фрейлен Эльза, - сминая неловкость, студент подставил локоть под ее руку. – Не желаете ли вы этим сказать, что привезли с собой из Мюнхена половину своего гардероба?
- Этого сказать я не могу, но кое-что у меня имеется.
- Откуда же у вас деньги? Вы стали подрабатывать гувернанткой в богатом доме?
Он знал, что родственники девушки не столь состоятельные люди, они обыкновенные фармакологи в собственной аптеке, сами изготавливавшие и продававшие лекарства.
- Я подрабатываю, Петр, но не гувернанткой, - с некоторым раздражением ответила Эльза. – И давай закроем эту тему.
- Как пожелаете, фрейлен, - насмешливо подмигнул ей кавалер.
- Перестань паясничать, - грубовато оборвала она его. – Иначе я обижусь и дальше пойду сама.
- О, прошу прощения, сударыня, я только хотел сказать, что если бы мы договорились заранее, я тоже постарался бы не ударить в грязь лицом, - тут-же пошел на попятную Петр. За два года он успел здорово привязаться к девушке, хотя окончательного выбора для себя пока не сделал. - А для променада по аллеям Александровского сада и вокруг Манежа сойдет и моя студенческая форма.
- Ты абсолютно прав, - сменив гнев на милость и пристраиваясь рядом, согласилась девушка. – Но сегодня днем ко мне наезжал мой дальний родственник, он подарил мне два билета в театр на Неглинной.
- И ты не могла меня предупредить? – не удержался от восклицания студент.
- О майн гот, ты меня удивляешь. Каким образом?
Собеседник сбил фуражку на затылок, взлохматил светлорусый чуб. Не найдя ответа на заданный вопрос, перевел разговор на театральную тему:
- И что-же нам предложат посмотреть на этот раз? Надеюсь, это не скучный французский театр инволь? И не приевшаяся пьеса англичанина Шекспира с мрачным Отелло и беззащитной Дездемоной, которую мы успели просмотреть уже несколько раз.
- Сегодня там показывают венецианский карнавал масок, - с улыбкой взглянув на собеседника, сообщила девушка. Она восхищенно повела глазами вокруг. – Какие на них красивые одежды и как они прекрасно поют! Но у нас еще есть время прогуляться вокруг Кремля.
- Согласен, - кивнул головой Петр. – Тем более, мне надо с тобой кое о чем посоветоваться.
Молодые люди вышли на Садовую, не спеша прошлись до Красных ворот, от которых до Сухаревской башни с губернаторским выездом было рукой подать. Повернув обратно, перебежали перед ухарями-извозчиками на Басманную, миновав несколько переулков, вошли в один из них и через несколько минут очутились на Тверском бульваре, заполненном народом. Все это время Петр с девушкой говорили ни о чем, но как только ступили на притертые булыжники главной улицы духовной знати Москвы, он прижал ее локоть к своему боку и поведал о разговоре в кабинете ректора университета.
- Ты сказал, что господин ректор дал тебе месяц на размышления? – переспросила Эльза. – И как же ты решил использовать это время?
- Я хотел бы вместе с тобой съездить на родину, мамука с батякой уже прислали с оказией письмо с приглашением нас с тобой в гости, - Петр пожал плечами, придерживая шаг в ожидании ответа.
- А дальше? – с интересом воззрилась на него девушка.
- Не знаю. Если честно, не хочется мне проходить эти голландские университеты. Панталоны, макинтоши, вечные поклоны...
- Душа требует свободного полета, - иронически поджала губы спутница.
- А что в этом плохого?
- Ничего, если не считать тотального отставания в развитии.
- О чем ты? – не понял Петр.
Не доходя до площади перед Кремлем, девушка завернула в один из переулков и побрела прочь от Тверского бульвара.Скорее всего она почувствовала назревание скандала и решила пресечь выяснение отношений на виду у всех.
- Мы далеко собрались? – наконец надумал спросить спутник.
- Сделаем еще один круг, успокоимся и пойдем в театр.
- Но я хотел бы знать, ты собираешься поехать со мной? – настаивал Петр.
- А ты не желал бы переменить тему разговора?
- А чем она тебя раздражает?
Несколько улиц они пересекли молча, затем повернули на Трубную, пошли по направлению к Грачевке. Показались ряды домов с занавешенными окнами и раскрытыми настеж дверями, послышались звуки роялей и скрипок, перезвон гитарных струн. Все этажи зданий занимали бордели, здесь располагались известные всей Москве номера Галашкина, Нечаева, Фальцфейна и Ечкина. В освещенных лампой с рефлектором коридорах царили Содом и Гоморра, проститутки просили угостить их лафитом или можжевеловкой, осчастливить папироской. Петр с друзями несколько раз бывал в обществе тульских, варшавских, бристольских и гамбургских проституток с синеватым отливом щек, не скрываемым даже толстым слоем пудры. С вымазанными яркой краской губами и с запахом дешевых духов от потных шей и не совсем чистых волос. И ни разу у него не получилось так весело и непринужденно, как со станичными любушками, потому что приторные запахи убивали в платных клиентках все женское.
Перед номерами девушка на секунду задержала движение, затем резко отвернула на одну из перпендикулярных улиц, она видимо и сама не ожидала, что ноги приведут ее в этот район. Но было поздно, из раскрытых дверей одного из зданий показалась худощавая размалеванная обитательница борделя, заметив удаляющуюся парочку, громко окликнула ее по немецки. Из всего предложения Петр разобрал только имя Эльза, заставившее его спутницу вздрогнуть и ускорить шаги. Окрик повторился, не возымев нужного действия, проститутка выругалась и направилась в обратную от них сторону. Некоторое время Петр молча отмерял расстояние по сглаженной подошвами брусчатке, затем решился спросить:
- Эта немка, которая назвала тебя по имени, она твоя знакомая?
- Откуда мне знать, кто меня окликал, - дернула плечом Эльза. – В этом районе у меня знакомых нет.
Она надолго замолчала, давая собеседнику понять, что его вопросы ее раздражают. Они дошли до Тверского бульвара, оставалось скорым шагом доспешить до Неглинной улицы, на которой находилось здание театра. Уже перед тем, как сделать последний поворот, Петр остановился, придержал подружку за рукав платья:
- Ты не ответила на мой вопрос, который я задал тебе еще в самом начале разговора.
- О чем ты хочешь спросить? – повернула она к нему лицо с холодным выражением в серых глазах.
- Ты поедешь со мной к моим родственникам в станицу?
- Любоваться дикими горами и перевязывать раны терским казакам? – с издевкой воззрилась она на него. – Ты отказался от предложения побывать в одной из самых достойных столиц Европы и набраться знаний для своего же блага.
- Если рассуждать как ты, то как раз на Кавказе пополнить багаж знаний возможностей у меня будет больше, - не согласился он.
- Это правда, но с методами врачевания больных из времен Александра Македонского.
- Ты не поедешь со мной? – прямо спросил он. И получил такой же прямой ответ.
- Нет.
- Почему?
- Я разочаровалась в тебе как в человеке, мечтающем о своем деле. У тебя на уме одни горы, драки, да беззаветное служение своим землякам.
- А кому нужно служить? – усмиряя в груди поднимавшуюся волну раздражения, дрогнул бровями Петр.
- Себе, - ответила девушка. – Просто себе. А потом народу, любому.
- Я не хочу идти с тобой в театр.
- Не ходи. Думаю, что и спектакли тебе не интересны...
Позади осталась Область Войска Донского и часть Кубанской земли, в станице Кропоткинской сошел спутник Петра. Кубанец предложил зайти к нему в хату и передохнуть, заодно поменять лошадей. Двуколка завернула на просторный казачий баз при курене, крытом чаканом и побеленном от основания до застрех меловым раствором. Перед расставанием кубанец подал узелок с харчем.
- Чего ты так гонишь? – когда сытый Петр снова занял свое место на козлах, не удержался он от вопроса. – От самой Москвы никто на хвосте не сидел,дома в Стодеревской тоже все в порядке.
- От досады, - подтягивая вожжи, не стал разглагольствовать на неприятную тему Петр.
Дальнейший путь предстояло проделать одному. Но до самой Пятигорской ничего не случилось. По ухоженному тракту разъезжали небольшие отряды терских казаков при пиках и с саблями, едва не через версту попадались пролетки с откидными верхами, в которых разморенные на солнышке русские офицеры сидели в обнимку со своими женщинами. Незаметно надвинулся вечер, обтянутые резиной колеса зашуршали по булыжной мостовой курортной здравницы. Вспомнив слова кубанца-попутчика о том, что за ним никто не гонится и дома все благополучно, Петр не стал изнурять лошадей, а подкатил к гостинице и соскочил на землю, намереваясь передать вожжи лакею. Внимание привлекли несколько молодых парней, по виду балкарцев или карачаевцев. Они стояли возле подъезда в насунутых на брови папахах, с подвернутыми на рваных черкесках рукавами и с настырными улыбками рассматривали входивших в двери и выходивших из них женщин с девушками Рядом вертелись двое полуобрусевших подростка с чумазыми хитроватыми лицами. Мамаши обмахивались старомодными веерами, девицы прикрывались шелковыми зонтиками и каждая из них норовила кинуть лукавый взгляд в сторону джигитов с едва пробившимися усами. Изредка кто-то оставлял на лавочке серебряную монетку, а то и весь рубль, к которым кавказцы прикасались тогда, когда вокруг никого не было. Эта странноватая благосклонность не к нищим из своего собственного народа, а к представителям развивающихся наций, вызывала у Петра непонимание с чувством протеста. Он твердо усвоил пословицу – кто не хочет работать, тот не должен есть. В конце концов, как говаривал его отец, всех не накормишь. Петр раздраженно обернулся по направлению к хозяйственному двору, лакей почему-то задерживался. В этот момент его окликнула одна из постоялиц гостиницы, женщина лет под сорок с опущенной на лицо темной вуалью:
- Молодой человек, я вижу, что вы проделали долгий путь, - приятным голосом сказала она. – Вы случайно не из Москвы торопитесь?
- Из Москвы, сударыня, - обернулся к ней Петр. – Что бы вы хотели узнать?
- Что там новенького? – дама в шелковом платье и в соломенной шляпке с цветами подошла поближе, сверкнула сквозь сетку любопытными глазами. От нее за версту несло духами. - Мы уже скоро месяц на минеральных водах, а газеты сюда доходят с большим опозданием.
- Ничего нового не произошло, разве что началось обустройство набережной Москвы реки до самого впадения в нее Яузы.
- Ну, эта затея не впервой, и Москву желательно бы обустраивать не на северо-восток, а на запад, - отмахнулась подкованная в государственных делах курортница. – А что там с Венгрией, разве наш император еще не подавил восстание мадьяров?
- Сложно сказать, сударыня, но все идет к тому.
За спиной Петра послышался легкий шорох, он оглянулся, но ничего странного не заметил, лишь увидел, как напряглась кучка молодых кавказцев.
- Спасибо и на этом, - раскрывая зонтик над головой, поблагодарила казака женщина.
 Он проводил ее взглядом до цветника посреди бульвара и снова развернулся ко входу в гостиницу. Лакея по прежнему не было видно, а в груди принялась разрастаться необъяснимая тревога. Джигиты странно перемигнулись, затем один из них стал отдаляться от подъезда, увлекая за собой остальных. Вертевшиеся между ними двое подростков тоже куда-то испарились. Петр подался корпусом к двуколке, заглянул под сидение в дальнем углу салона, где прятал дорожную сакву с деньгами и подарками родным. Но сумки там не оказалось, на полу лежала только свернутая в тугой жгут нагайка с вплетенным в нее свинцовым шариком. Моментально оценив обстановку, Петр схватил нагайку и бросился наперерез приготовившимся сорваться в бега кавказцам. Одного он поймал за шкирку и швырнул на землю, одновременно успев подставить ногу второму, распластавшемуся на плитах тротуара. Третий джигит остановился сам, терзая рукоятку кинжала и сверкая черными зрачками как загнанный в силки бирюк-однолетка.
- А ну стоять, - ощерился на него казак, не переставая высматривать двух юрких подростков и нащупывая за поясом пистолет. – Где сумка с деньгами, бирючиное ваше племя?
- Где оставил, там и возьмешь, - гортанно выкрикнул джигит, нервно бегая пальцами по ножнам.
Юнцов нигде не было видно, наверное они или спрятались, или успели убежать совсем. Но то, что компания представляла из себя единое целое, сомнений не возникало. Обстановка накалялась, горец напротив понял, что перед ним не расхлябанный русский, которого можно было запугать одним грозным видом, а местный казак, конфликт с которым может дорого ему обойтись. К тому же, по закону гор, если он обнажал клинок из ножен без нужды, то вдевать его обратно он не имел права, не применив по назначению. И джигит,несмотря на лежащих уже на земле двоих товарищей, ждал выпада казака и в свою сторону, чтобы взорваться окончательно и принять вызов. Эти местные особенности Петр знал досконально, поэтому не торопился усложнять события, надеясь на мирный исход. Но он запамятовал, что если горец пошел на какое-то дело, то обязан довести его до конца, годы учебы в столице империи успели расслабить и его.В подтверждение опрометчивости первых шагов, когда нужно было действовать решительно, один из разбойников, лежащий на земле, извернулся гибким телом и нанес удар по его ногам. Второй тут-же вскочил, отбежав к другу, выхватил длинный и узкий кинжал. Его примеру последовал товарищ,занося над папахой исходивший сухой синевой клинок. Дальше медлить было нельзя, Петр вырвал из-за пояса пистолет и наставил на джигита, успевшего увернуться от его приемов, он больше остальных походил на вожака. Но нажимать на курок не поспешил, сознавая, что выстрел всполошит всю округу.
- Где саква с деньгами? – ударив носком ботинка продолжавшего валяться на тротуаре разбойника, крикнул он. – Если не вернете сумку, перестреляю как бешеных собак.
Джигиты молча буравили его пылающими огнем зрачками, они словно навсегда превратились в глухонемых. Казак со всей силы еще разок двинул их соплеменника ботинком под ребра, наступил на потянувшуюся к кинжалу его руку.
- Я не собираюсь шутить, - крикнул он и выругался по татарски.
Воздух огласился громким воплем, начиненным проклятиями. Оба горца рванулись было к Петру, их взгляды приковывал теперь ствол направленного на них пистолета. Но они продолжали молчать, выражая раздиравшую их изнутри ненависть угрожающими телодвижениями да хищным оскалом зубов из-под черных усов. За спиной у Петра послышался деревянный стук, краем глаза он увидел, как раскрываются настеж окна в здании гостиницы, как высовываются из них любопытные лица постояльцев. Скоро кто-нибудь выскажет соболезнование в адрес малых народов, обижаемых прибывшим из столицы молодым лоботрясом, и тогда можно будет прятать оружие за пояс и отпускать разбойников с миром. Петр взял на мушку голову вожака, чтобы не допустить и у себя на малой родине подобного безобразия, чуть приподнял пистолет и нажал на курок. Оглушительный выстрел прокатился по улицам курортной станицы, достиг склонов окрестных гор и вернулся обратно. У того из джигитов, в которого он целился, папаха слетела будто сорванная ветром, оба горца присели от страха, глаза у них округлились. Лежавший на земле их товарищ свился в тугой клубок и накрылся ладонями. Окна с треском захлопнулись, из-за стен гостиницы послышались запоздалые крики женщин и ругань мужчин. Но отступать назад было уже некогда, Петр снова направил пистолет на главаря, спокойно повторил:
- Следующая пуля снесет тебе башку, и твои мозги шлепнутся на землю как сырое тесто на стенки тандыра.
Он сделал шаг вперед и громко щелкнул нагайкой. Главарь снизу со страхом смотрел на приближающегося казака, его пальцы судорожно цеплялись за тонкий наборный пояс, не находила места и вторая рука, шарившая сбоку черкески, где должна была висеть сабля. Наконец джигит не выдержал адского напряжения, ощерив крепкозубый рот, он гортанно крикнул по направлению к торчавшему на другой стороне бульвара продовольственному ларьку. Петр скосил глаза на пестрый курятник, из-за угла которого на полусогнутых ногах выползали двое успевших исчезнуть перед заварухой юнцов. Из-за спины одного из них выглядывал край дорожной саквы, набитой деньгами и подарками для родственников. Осторожно положив сумку перед Петром, пацаны подняли на него вертлявые зрачки, вымаливая прощения. Тот перекинул нагайку в правую кисть и принялся хлестать кавказцев по головам, по согбенным спинам, по ногам и по ребрам – по всему, до чего доставали скрученные в железный жгут кожаные ремни со свинцовым шариком на конце. Он бил с оттяжкой, чтобы надолго оставить память по себе, а когда кто-то из бандитов пытался огрызаться, не стеснялся пройтись и по заросшим черным волосом узким лицам, оставляя на них рваные рубцы. Он твердо знал, что этот дикий народ обычного языка не поймет никогда, и сколько не выговаривай, что воровать и разбойничать нехорошо, он все равно будет тянуть украденную или отобранную у кого-то добычу в лес или в родные горы, не стремясь заработать нужное своим трудом.
Петр уже устал хлестать, когда до его слуха донесся стук подков по булыжной мостовой. Он вскинул светлорусый чуб, повел мутными зрачками по сторонам.
- Не упарился, господин хороший? – грубым голосом спросили у него.
Казак провел рукавом пиджака по залитым потом глазам и сразу увидел окруживших его станичников на лошадях. Чуть наклонившись в седлах, те с суровым вниманием рассматривали его самого и катавшихся по земле горцев.
- А ну присмотрись, Федулок, никак Петрашка Дарганов, что в Москве обучается! – вдруг воскликнул казак постарше в чине подхорунжего.
- Навроде он самый, - неуверенно подтвердил унимавший скакуна малолетка. – Смахивает ни то крепко.
- Здорово дневали, станичники, - опуская нагайку, перевел дыхание Петр. – Чи сразу не признали, что наезжать надумали?
- Как признать, когда ты экзекуцию джигитам устроил прямо посередь станицы, - оттаявшим голосом объявил еще один всадник.
- Мы ж тебя за москаля приняли, - указывая на русскую одежду, заговорили казаки разом. – Едва в нагайки не взяли, чтобы руки без суда не поднимал на резвых наших соседей.
- Весь в своего батяку, тот тоже, если что не так, сразу лез в драку.
- А ни то, вся семья с характером.
- А ежели эти джигиты в мой карман залезли? – поддавая ногой подкатившегося к нему разбойника, просветил станичников Петр. – Едва без денег не оставили, и без московских сувениров.
- Тогда это дело святое, - лица патрульных посерьезнели, они потащили свои плетки из-за голенищ нечищенных сапог. - Надо их на гауптвахту отогнать и там шомполов еще добавить.
- Да их уже отходили как надо, - присматриваясь к горцам получше, заметил казак с урядницкими нашивками. – Токо бы до дому доползли.
- Ты поменьше рассуждай, - одернул урядника подхорунжий. - Надымка, берите с Николкой басурманов в кольцо и гоните к штабу, там с ними разберутся.
Когда двое малолеток перехватили винтовки в правые руки и погнали джигитов к центру станицы, где располагался штаб русских войск, оставшиеся казаки спрыгнули с седел и окружили начавшего приходить в себя Петра.
- Чуем, совсем ты обмоскалился, Петрашка, - присмаливая толстую цигарку из турецкого табака, подмигнул станичникам старший патруля. – Уж скоро на свое подворье въедешь, а все с пиджаком никак не расстанешься.
- Одежда ладная, - отбрехнулся Петр, проверяя, крепко ли завязан на сакве узел. – Нигде не цепляется.
- У француза тоже была ладная, да где тот француз.
- Да ладно вам, братья казаки, я ж еще студент московского университета.
- Не ладняй горбатого к стенке, все одно толку мало, - засмеялись станичники, по кругу пошла гулять чапура с чихирем от прошлогоднего урожая. – Надумал обучением удивить, у нас каждый второй малолетка уже в студентах ходит.
– Как там в Москве, скоро ли объявят по Шамилю главное направление?
- Что, достал вас набожный абрек? – принимая кружку с домашним вином, сверкнул темными зрачками Петр.
- Не то слово, брат, весь Кавказ взбаламутил. В станице Наурской главарь банды абреков по имени Муса, во время набега на склад с продовольствием, не пожалел ни одного русского солдата из охраны. Досталось и наурцам. Такого еще никогда не было.
- Разговор идет, что он похож на вашего кровника, тоже однорукий и одноногий.
- А что же он в Наурской сразбойничал, а не в Стодеревской, - недобро ухмыльнулся Петр. – Кажись, в той станице кровников у него нет.
- Про это мы спросим, когда заарканим его как паршивого барана.
- Если бы генерала Ермолова не отправили в отставку, шамилями бы с мусами у нас не пахло. А теперь к ихнему имаму не только равнинные балкарцы с карачаевцами потянулись, но и до этого смирные адыги с абхазами. Осетины начали делиться на два лагеря – одни мусульмане, а вторые поклоны отбивают нашему Христу да своему Вастерджи.
- Скоро грузины с азербайджанцами и армянами за оружие возьмутся, вот какие, Петрашка, дела. Шамиль всей России объявил газават.
- Мало ли их объявляли, - вытирая усы рукавом пиджака, отозвался Петр. Его неприятно удивил рассказ про абрека Мусу, он подумал о той странности, что человеческий обрубок до сих пор жив. Если это так, то пора бы поставить на нем окончательную точку. Не выказывая охватившего его неприятного волнения, рассказал о слухах, ходивших среди московских офицеров, - Говорят, что ни чеченцев, ни дагестанцев с насиженных мест сгонять не будут. Их оставят в тылу войск и начнут приучать ко всему русскому. А сами войска пошлют на турецкую территорию, чтобы продвигаться дальше на Индию.
- Вот оно как, братья казаки! С кавказцами, значит, поступим как с татарами, а сами пойдем омывать сапоги в Индийском океане, - огладил литые усы подхорунжий.
- Все по писанному, как завещал нам Чингисхан, - усмехнулся казак со шрамом через всю скулу.
Терцы дружно засмеялись, довольные мирным исходом дела с немирными кавказцами.
- Как там мои родственники? – дождавшись, когда станичники утихнут, спросил Петр. –Почти три месяца прошло, как письмо из дому получил.
- Опомнился, наш ученый студент, - вновь оживились казаки. – Знаешь присказку, что сладкое на последок?
- Говорите уж, что вы из меня жилы тянете! – не выдержал Петр. – По глазам вижу, что весть хорошая.
- Пляши, Петрашка, - хлопнул в ладоши бывший товарищ детства, ныне носивший погоны подхорунжего. – Твой батяка полковником стал, по старому, значит, казачий старшина.
- Ему войскового присваивали, но тогда надо было со всей семьей перебираться в Пятигорскую или в Кизляр. А он не захотел.
- Вот это новость! – оторопел от неожиданности Петр, помнивший о провинности отца во время боевых действий в Париже, когда тот взял силой французскую девушку Софи д,Эстель - свою будущую супругу, а его мать. Из-за этого батяку лишили возможности получить звание сотника и на долгие годы напрочь заморозили в продвижении по службе. – Что же это получается?
- А то, брат казак, - дурашливо растопырил руки в стороны старший в отряде. – Видать, преставился тот ясновельможный начальник, исполнявший указ Александра Первого задерживать Даргана Дарганова в повышении в чине.
- А Панкрат, старший твой братец, Петрашка, сменил погоны хорунжего на эполеты сотника.
- Ну дела! И мне никто ничего не прописал, – не мог придти в себя Петр. – Когда же их успели произвести?
- Да вот на Пасху перед станицей указ зачитали.
- Ставь магарыч, студент, за добрую весть...
И снова под колеса двуколки легла широкая дорога на Моздок, укатанная войсковыми обозами. Ездить в одиночку по тракту по прежнему было опасно, несмотря на то, что по ней взад и вперед сновали запряженные рысаками экипажи с разными чинами и тащились убогие осетинские арбы с равнодушными волами в спарке.Набеги абреков из чеченских с дагестанскими аулов не прекращались никогда. Работали под немирных и банды из местных черкесов. Перед отъездом из гостиницы Петр вытащил из-под сидения сверток с полным комплектом вооружения терского казака, но черкеску с папахой одевать не стал, рассудив, что для станичников студенческая форма представительнее. Терцы с уважением относились к ученой молодежи, признавая за ней будущее своего сословия. Расположив шашку с пистолетом и винтовкой так, чтобы ими можно было воспользоваться в любой момент, Петр пустил кабардинца в размеренный галоп. Скоро показалась горная гряда, дорога втянулась в долгое ущелье с гремливой речушкой, склоны которого или поросли корявым лесом, или обрывались голыми неприступными скалами. Все чаще на вершинах начали появляться вооруженные до зубов всадники, застывающие каменными истуканами на самом краю отвесных обрывов. Казалось, они парят в прозрачном воздухе, жестокие и невозмутимые. Небольшие отряды разбойников и раньше виднелись сквозь марево степного простора, но ближе, чем на расстояние ружейного выстрела, они никогда не приближались. А в ущелье все зависело от того, кто быстрее нажмет на курок. Особенно опасными были участки со сглаженными склонами и с островками леса на них. Наблюдатель на вершине мог подать сигнал прятавшимся в кустарнике сообщникам и стремительный бросок абреков не продлился бы и пяти минут. Но все пока обходилось по мирному, видимо студенческая униформа отбивала у бандитов охоту нападать на одинокого путника из-за вечного у последних безденежья. И все равно, приехав в Моздок казак решил провести ночь в местной гостинице.

 Глава двадцать шестая.

Ранним утром, когда на траве еще не высохла роса, Петр обратал свежего коня оснасткой и, вдев в кожаные «уши» на хомуте концы оглобель, закрепил их надежными узлами. Двух других лошадей привязал к заду пролетки, заодно проверив крепление на смазанных дегтем осях. Двуколка была готова к продолжению пути. Забросив в нее походные сумки с продуктами и гостинцами, он запрыгнул на сидение сам.
- Эй, студент, далеко собрался? –ьв последний момент окликнул его офицер, вышедший на крыльцо покурить. Белая рубашка на нем была расстегнута, за воротом виднелся серебряный крестик.
Петр хотел уже дернуть за вожжи, он снова начал ощущать себя вольным терским казаком, не признающим ничьей власти, кроме власти своего атамана да твердой руки императора Российской империи, от которого получал жалованье с господскими привилегиями.
- Не из казаков ли будешь? – продолжал проявлять любопытство постоялец гостиницы.
Петр покривился и придвинул поближе к себе длинный кнут.
- Если твоя дорога пойдет вдоль правого берега Терека, то будь осторожен, - не обиделся на равнодушие к нему офицер.
- А что такое? – наконец неохотно развернулся к говорившему Петр.
- Банда абреков зверствует, под руководством какого-то Мусы, - офицер выпустил вверх густой клубок дыма, поскрипел начищенными сапогами. – Кто его видел, тот рассказывал, что этот чеченец уже в годах, он однорукий и одноногий. И пощады от него еще никто не дождался.
- А как-же остались живыми те, кто его видел? – недоверчиво ухмыльнулся Петр.
- За бандой наблюдали через цейсовское стекло. Абреки ворвались в станицу Наурскую и порубили там всех русских солдат, какие встретились на их пути. Не жалели они и местных жителей из казачьего сословия.
- Спасибо, ваше благородие, - дергая за поводья, буркнул Петр. Опасения, возникшие во время встречи со станичниками, подтверждались. Двуколка отъехала от подъезда постоялого двора.
- Не за что, господин студент... или казак, - донеслось уже сзади. – Счастливого тебе пути.
После оживленного тракта из Пятигорской до Моздока, дорога вдоль берега Терека показалась пустынной. За время пути до станицы Наурской лишь несколько раз повстречались конные казачьи разъезды, да двигавшиеся в одном с ним направлении пара навьюченных скарбом переселенческих телег. Это по воле императорских властей на хлебный Кавказ перебирались светлорусые и светлоглазые беженцы из центральной России и больше похожие на кривоногих татар с башкирами доходяги с вечно недородного Поволжья. С казаками Петр поговорил,мимо телег проскакал галопом. Ему не хотелось слышать вечные жалобы гонимых нуждой людей с кучами малых ребятишек на дне телег, у которых была лишь одна забота – о пропитании. Возле станицы Наурской он умерил бег пролетки, намереваясь переговорить со станичниками более основательно. Но оказалось, что разводить лясы было не с кем, центральную улицу вместе с площадью запрудили русские солдаты с вонючими цигарками в зубах, скрученными из дешевого табака. Сами наурцы или несли службу на кордонах, или отдыхали после нее. Стегнув жеребца кнутом, Петр вылетел с другого конца станицы и углубился в чинаровый с платановым лес. Остался позади едва приметный за ветвями станичный кордон, узкую дорогу обступил по сторонам плотный кустарник. Из-под колес то и дело вспархивали фазаны с рябчиками, длинноногие дрофы норовили посоревноваться в скорости с лошадью, из-под копыт которой едва успевали вырваться мелкие животные. И вдруг путь преградил невысокий мужичок в байгуше, в поршнях, с линялой барсучьей шапкой на голове. За спиной у него торчала флинта – огромное пистонное ружье, в руках он держал сплетенный из ивняка пружок для фазанов. Жеребец без приказа возницы поднялся на дыбы и с утробным ржанием осел на задние ноги. Мужичок даже не шелохнулся, лишь в углах потрескавшихся губ появилась непонятная улыбка. Петр сразу признал в нем охотника-одиночку, которые селились на станичных отшибах. Такие люди не боялись никого и ничего, находя общий язык и с животными, и с чеченцами с левого берега Терека.
- Куды разогнался, ваша ученая благородь? – разлепил губы мужичок.
- Что ты хочешь, добрый человек? – спросил у него Петр. Он сразу внутренне расслабился, уверенный в том, что вокруг нет ни одного абрека или другого злого существа.
Охотник переступил поршнями, бросил пружок на обочину и снова посмотрел на Петра.
- Ты часом бузы из Моздока не прихватил? – спросил он.
- И чихирь найдется, и медицинский спирт, - уверенный в том, что зазря останавливать мужичок не стал бы, похлопал по сакве казак. – Что будешь пить?
- А чего не жалко, - открыто заулыбался охотник, подошел вплотную к пролетке. – Я тут недалече кобылкой орудовал, а потом пружок приготовил, чтобы птицу посидеть, да кабан начал в котлубани натирать свой калган. Фазаны и прыснули в разные стороны.
- На фазанов охотился? – доставая деревянную флягу со спиртом и походную чапуру, переспросил Петр. – А немирных чеченов, часом, не замечал?
- Как без них, они за русскими обозами как нитка за иголкой, - принимая кружку, признался охотник. – Надысь по утреннему туманцу сапетку приготовил и пошел на кригу – каюк у меня протекать надумал – гляжу, карги по течению плывут, одна за другой. Да не как нибудь, а то в обгон пойдут, то отстанут.
- Это были не топляки, а абреки, - плеская спирту и себе, догадался Петр.
- Они самые, - охотник разом осушил чапуру, крякнув, приткнул рукав байгуша к расшлепанному носу. – Ну я подсошки расставил, положил на них ружье, затем натруску порошка на полку насыпал и взвел курок. Думаю, ежели в мою сторону завернут, мне деваться будет некуда, потому как прятаться я опоздал. У них чутье что у бирюков-двухлеток.
- Завернули?
Казак налил спирта в кружку во второй раз, он терпеливо ждал, когда охотник выпьет свою порцию и расскажет главное, из-за чего остановил двуколку.
- Пронесло, они до самого поворота гуськом проплыли, а перед Наурской попрятались в камышах. Видать, разведчики были, - мужичок принял новую порцию спирта, договорил. - Слух как раз прошел, что в Червленую будут провиант с обмундированием перебрасывать.
Петр прислушался к грубому говору близкого Терека, покосился на купленную еще вчера коробку с патронами. Впереди тявкнула лисица, наверное, она вела на водопой своих лисят, сбоку послышалось поросячье повизгивание. Наполненный звуками лес жил своей жизнью, не торопясь раскрывать свои тайны. Как и в первый раз, охотник одним махом осушил чапуру, достал из потрепанной сумки вяленную рыбину со светящимися от жира боками. На предложенную Петром закуску из магазинных продуктов не посмотрел.
- Я вот что скажу, до самой Червленой можешь ехать без опаски, - передохнув, сказал он. – Но за Червленой одному тебе ходу нет.
- Засада? – нахмурился Петр.
- Да не простая, а навроде кочевая – то в одном месте возникнет, то в другом объявится. Казаки вместе с русскими войсками отправились по горным углам усмирять немирных чеченов, а на кордонах остались одни малолетки. Вот абреки из правобережных аулов и повадились в те места, в которых стало некому дать отпору.
- Зазря русский царь делает горцам послабление, - не замечая, что начинает рассуждать как присланный на Кавказ москальский офицер, с неудовольствием покачал головой Петр. Он вспомнил сумятицу в оставленной позади Наурской станице. – Про Мусу Дарганова, главаря банды разбойников слыхал что-нибудь?
- Как раз этот Муса и держит весь отрезок пути почти до границы с дагестанскими горными аулами, - последовал исчерпывающий ответ охотника. – Абрек перестал признавать все местные законы, лютует как покалеченный бирюк.
- Он и есть обрубок от настоящего человека. Дал бы Господь с ним расквитаться...
До станицы Червленной Петр добрался лишь под вечер, несмотря на то, что сменные скакуны в час делали по шесть верст с гаком. Промчавшись по главной улице и остановившись на центральной площади, он вдруг с удивлением обнаружил, что вокруг царит пустота. Эта странность щекотала нервы похуже толпы немытых солдат с вонючими цигарками в Наурской. Патруль из нескольких служивых был выставлен лишь на въезде, да возле магазина подсели на лавочки к местным скурехам двое пехотных офицеров. Вот и весь войсковой гарнизон. Мужское население станицы либо находилось в походе, либо несло службу на кордонах. Оценив обстановку и поняв, что попутчиков до Стодеревской вряд ли сыскать, а провожатых никто не выделит, казак решил продолжать путь в одиночку. Он понадеялся на то, что ближе к вечеру абреки оставят свои засады, посчитав, что ночью в дорогу может отправиться только умалишенный. Сменив лошадей прямо на площади, Петр сбил свою студенческую фуражку на затылок и засвистел так, что у женихавшихся возле магазина скурех с офицерами заложило уши. Конь всхрапнул и с места понес в бешенный карьер.
- Куды ты, ч-черт, - донесся из-за спины звонкий девичий голос.– Не знаешь,что-ль, абреки там!
Но теперь казака вряд ли бы кто остановил, пролетка вынеслась за околицу, через луг помчалась к темной стене леса. И чем ближе она к ней подкатывала, тем спокойнее становилось на душе у возницы, будто с проломом зубчатого забора с треском отдерется от тела множество успевших накопиться грехов. Петр взмахнул кнутовищем и еще раз огрел вдоль спины выкатившего глазные яблоки скакуна, в груди у него разгорался дикий азарт, ведомый только людям, свободным от рождения. По лицу захлестали ветки, за одежду уцепились колючки, они клоками вырывали материю, норовя расцарапать и тело. Петр нахлобучил фуражку на уши, как умел закрылся локтями, и все равно получал ударов столько, что их хватило бы на целый казачий отряд.
Наконец лес кончился, казак облегченно перевел дыхание – одна преграда осталась позади. Коляска стрелой помчалась к желтым зарослям камыша с коричневыми махалками. Возницу и его коней с ног до головы осыпали тучи семян, твердые крупушки застрочили картечью по передку, по кожаным бокам двуколки. И в этот момент раздался оглушительный выстрел. Фуражка у Петра подпрыгнула над головой, успев оцарапать лоб околышем, и пропала за опущенным задником пролетки. Не осознав до конца, что произошло, Петр инстиктивно поджал ноги под себя и стукнулся ягодицами о ходившее ходуном днище. Еще несколько выстрелов просвистели над облучком, превратив кожу на спинке сидения в лохмотья. Видимо стрелявшие не хотели убивать коней, метясь лишь в седока. Петр схватил приткнутую в угол пролетки винтовку, не целясь, послал пулю в камышовый сухостой, затем разрядил туда же и пистолет. На некоторое время наступила тишина, нарушаемая лишь скрежетом пустотелого тростника по обшивке. Казак спешно загонял в патронник очередной патрон, он со злорадством думал о том, что обязан убить хоть одного разбойника, иначе душа останется неотомщенной. Он успел зарядить винтовку и сделать выстрел в то место, в котором прятались разбойники. Очередной залп сразу из нескольких ружей будто шрапнелью стегнул по бортам двуколки, жеребец взметнулся вверх и с размаха грохнулся на дорогу, ломая оглобли и обрывая постромки. Визг смертельно раненного животного огласил пространство. Бежавшие следом два других коня с разбега врезались в задник коляски, они захрипели от страха и боли, морды на мгновение зависли над прижатым скоростью к передку возницей. Каким-то чудом Петру удалось схватить одного из них за повод и повиснуть на нем, не давая возможности коню убежать. Вторая лошадь рванулась в сторону, она порвала поводок и, едва не опрокинув экипаж, ринулась в заросли. Казак притянул к себе конскую голову, уцепился пальцами за уздечку, ногтями другой руки одновременно впиваясь в лошадиный храп:
- Тихо, тихо.., - горячо задышал он в ухо жеребца. – Не шали, а то ноздри наизнанку выверну...
Лошадь дрожала всем корпусом, из груди у нее вырывалось запальное дыхание, но сильная боль в носу заставляла подгинаться передние ноги. Воспользовавшись этим, казак обхватил свободной рукой конскую холку, приник к ней телом:
- Спокойно, Машук, спокойно, - уговаривал он жеребца, как своевольную бабу. – Нам еще рано складывать свои головы, еще домой надо поспеть...
Скакун начал успокаиваться, сейчас он чувствовал лишь одну боль в ноздрях, до крови разодранных ногтями его хозяина. И как только казак понял, что теперь жеребца может напугать лишь очередной ружейный залп, он ослабил железную хватку, по прежнему не вытаскивая пальцев из храпа. Пошарив вокруг, нащупал перевязь от шашки и перекинул ее через себя. Затем изловчился зарядить винтовку, забросил ее за спину, то же самое проделал с пистолетом, который запихнул за пояс. Осмотрев пролетку, подтянул поближе сакву с деньгами и подарками. Оставалось напрячь закостеневшее в неловкой позе туловище и перекинуться на спину кабардинца. Продев концы веревки от дорожной сумки под поясной ремень, Петр завязал их на узел и пополз к хребту по крутой лошадиной шее.
А вокруг стояла первозданная тишина, нарушаемая одним костяным стуком пустотелых трубок, казалось, никакой стрельбы не было, а засада приснилась в кошмарном сне. И так оно и было бы на самом деле, если бы не поломанная под ногами пролетка, да не сляканье крови между засунутыми в лошадиные ноздри пальцами. Скорее всего, разбойники дожидались какого-либо звука от разбитого экипажа, не решаясь рисковать собственными жизнями. Но Петр знал, что пройдет всего несколько минут и все вокруг закружится в новой смертельной пляске. И тогда пощады ждать будет не от кого. Выдернув из кармана складной ножик, он обрезал кожаный повод, затем перекинул оставшийся конец на шею скакуну. Улучшив момент, оттолкнулся ногами от днища двуколки и влетел на спину лошади, сразу постаравшись распластаться на ней. Казаку было не привыкать управлять конем без уздечки, он знал, за что нужно потянуть, чтобы тот помчался ветром в нужном направлении. Сдавив бока коленями, Петр вытащил пальцы из окровавленных ноздрей жеребца и тут-же уцепился ими в его гриву.
- Пошел, Машук, - зашептал он ему на ухо, подтолкнул носками ботинок под брюхо. – Давай, родимый, нам надо выскочить из лумырей с куширями похитрее, а там нас и пуля-дура не догонит.
Конь выдул из ноздрей огромный красный пузырь, беспокойно переступив копытами, обошел коляску сбоку. Он до сих пор не мог избавиться от чувства жгучей боли в носу. Петр увидел на дне двуколки еще одну сакву с продуктами. Губы его свела гримасса презрения.
- Подавитесь, шакалы, - не повышая голоса прошептал он. – На большее вы не способные, как только разбойничать, да в нужник ходить.
Испуганно отскочив от убитой лошади, лежавшей на дороге, кабардинец утробно всхрапнул и, выворачивая шею, затрусил к выходу из зарослей. Всадник пока не понукал его переходить на галоп, вжавшись в холку он хотел лишь одного, как можно незаметнее отъехать от повозки подальше, чтобы абреки подумали, что лошадь сама отправилась домой. Но у разбойников были другие планы, они не желали упускать даже часть своей добычи. Двое из них вдруг вырвались из зарослей по ходу движения и заспешили навстречу скакуну, держа в руках ружья дулами вверх. Один скользил впереди, второй немного сзади, он вроде подстраховывал своего товарища. Сухостой загремел и за пролеткой, Петр оглянулся и невольно встряхнулся плечами. Из камышей на тропу один за другим выезжали всадники, их было много, все они заросли крашенными хной дремучими бородами с усами. Но был среди них джигит, который смотрелся в седле странно, он ехал не прямо, а как бы боком, отворачивая назад правую часть тела. Петр сузил зрачки и тут-же отвернулся, чтобы возникшая в сознании догадка не сковала его леденящим холодом. Абрек как две капли воды походил на его истязателя Мусу, которому он вслед за старшим братом Панкратом укоротил туловище, рубанув шашкой по правой руке. Надежда на спасение начала таять призрачным дымком в предвечернем воздухе, казак знал наперед, как поступит со своим кровником чеченец. Вряд ли он предоставит ему возможность умереть от первого удара шашкой или от первой пули, смерть ожидалась долгой и мучительной. Петр снова впился глазами в не имевшую конца тропу, закрипев зубами, машинально отметил про себя, что идущие навстречу разбойники по прежнему не замечают его и что ружья они продолжают держать дулами вверх. Шальная мысль загуляла в голове хмелем от лишней чапуры с чихирем, потребовалась большая сила воли, чтобы она воплотилась в реальность. Казак понял, что является хозяином положения, и он немедленно решил воспользоваться просчетом бандитов. Мгновенно выхватив шашку из ножен, рванул гриву коня на себя, одновременно всаживая каблуки в его бока. Кабардинец взвился раненным зверем и понесся прямо на абреков, высоко задирая передние ноги. Те поздно разглядели всадника, слившегося с конской холкой, а когда заметили его, из глоток их вырвался гортанный вопль изумления. Они попытались вскинуть ружья и выстрелить, но сделать этого уже не удалось. Обрушив шашку на первого, Петр развернул ее плашмя и пустил под горло идущему следом за ним бандиту. Забил ботинками под брюхо лошади, не переставая терзать ее за гриву. Позади раздались громкие проклятья, звуки беспорядочных выстрелов. Но казака это не испугало, он ухмылялся во весь рот улыбкой победителя, зная наверняка, что выстрелить прицельно и быстро догнать его абреки теперь не смогут, потому что у них на пути торчала оглоблями вверх разбитая двуколка, а на тропе валялись трупы их товарищей.
Кабардинец рвался вперед как ветер, уже завиднелся далекий просвет, уже под копытами не так стала прогинаться почва. Сам воздух показался пахучим и сладким, как весенний липовый мед, когда его только что собрали и поместили в дубовые колоды. До станицы Стодеревской оставалось всего ничего – проскочить небольшую чинаровую рощу и вихрем пролететь через просторный луг, с которого в это время уже угнали стада. А там до поста с русскими солдатами останется рукой подать. Да и в самой станице, заслышав выстрелы, не будут дожидаться равнодушно дальнейшего развития событий, а вскочат на лошадей и выедут навстречу. Перед тем, как вылететь из камышевых зарослей, Петр вытащил из-за пояса пистолет и оглянулся назад. Ему очень хотелось подстрелить Мусу, он был уверен, что этот человек гонится за ним во главе своей банды. Но кособокого абрека впереди не оказалось, лишь стелились в бешенной скачке кони других разбойников. Наконец казак увидел того, кого искал, Муса уткой раскачивался в середине чеченской цепочки. Петр понял, что попасть в кровника он при всем желании не сумеет, лишь впустую истратит пулю. Злорадно засмеявшись, он сунул пистолет обратно за пояс и закричал в чуткое ухо коню:
- Скачи, Машук, быстрее, нам надо одолеть еще чинаровую рощу и успеть устроить за ней засаду, - Петр остервенело провел рукавом кителя по лицу, размазывая обильный пот. Потом добавил. – Мы еще посмотрим, чей пружок лучше – казацкий или чеченский...
Заросли камыша, по которым неслась погоня, отделял от островка деревьев перед станицей небольшой лужок с озерком посередине, всадники проскочили его в несколько минут. И снова по лицу и плечам застегали ветки деревьев, опять из-под ног едва успевали вырваться мелкие животные с разными птицами. А разбойники не отставали, наверное они решили во чтобы то ни стало догнать студента и убить его. Может быть они опасались за то, что тот расскажет о тайном их лежбище, а может кто-то признал в Петре Дарганове сына полковника Дарганова, атамана Стодеревского казачьего юрта и кровника многих правобережных чеченцев. Сейчас Петр благодарил судьбу за то, что конь под ним оказался свежий, он не впрягал его в двуколку от самой Пятигорской. Кабардинец лишь екал селезенкой, да сфыркивал с губ пушистые клочья пены. Они пролетали мимо казака, не успевая ни за что уцепиться. На краю дороги показался огромный дуб с неохватной кроной, он рос почти на середине рощи. И как только столетнее дерево осталось позади, так сразу в стороне прогремел одиночный выстрел. Петр машинально пригнулся и тут-же выпрямился, он подумал, что стреляли на казачьем кордоне на берегу Терека. Может быть наблюдатель на вышке увидел погоню, когда она пересекала лужок, и предупреждал пост русских солдат об опасности, а может какой малолетка подстрелил дичь на ужин. В ответ сзади хлопнули два ружейных вытрела, но пули даже не вжикнули рядом, они ушли гулять в лесные дебри.
Снова впереди показалось белое пятно выхода из зеленого плена, и, словно почуяв жилье, кабардинец прибавил ходу. Петр не заметил того момента, когда конь вынес его на просторный луг, опомнился лишь тогда, когда увидел скакавший ему наперерез казачий разъезд из десятка верховых. Он понял, что находившийся в секрете наблюдатель выстрелом из ружья предупреждал именно их. И он закричал что-то хриплое и несуразное,пытаясь справиться со споткнувшимся своим дыханием. Передние казаки выставили пики вперед и понеслись прямо на него, они не узнали своего ученого студента.
- Станичники, там абреки, - хрипел Петр, указывая на рощу позади себя. – Ружья к бою, братья казаки!..
Но из груди у него по прежнему рвался лишь хриплый кашель. И только когда пути беглеца и разъезда пересеклись, и все разом осадили коней саженей за пять друг от друга, кто-то из терцов с удивлением воскликнул:
- Тю, та то наш Петрашка Дарганов! Весь в кровище и грязный, будто хряков кастрировал.
Петр машинально провел рукавом кителя по носу, подумал о том, что стрельба абреков по нему, как живой мишени, не прошла даром. Наверное, когда пули попадали в деревянную обшивку двуколки, осколки щепы отскакивали и впивались ему в лоб и в скулы, а пыль с облучка притрусила раны, когда он кувыркался на дне салона. Из группы всадников выдвинулись двое бородатых казаков с золотыми погонами на черкесках. Один из них в возрасте, с глубокими морщинами вдоль щек поморгал светлыми глазами, второй все никак не мог избавиться от недоверчивого выражения на лице.
- Петрашка, чи ты, чи не? – наконец решился спросить тот, кто был помоложе.
- Та я же, братка Панкрат, - с усилием продавил голос Петр, живо развернулся назад. – Там абреки, они гонятся за мной. Давай команду к бою.
- Петрашка, сынок.., - негромко пробормотал казак с полковничьими погонами, трогая коня навстречу студенту.
- Батяка, сейчас не время гутарить. Никуда он от нас теперь не денется, - досадливо одернул отца Панкрат. – Чуешь, топот приближается? Пора встречать дорогих гостей.
Атаман станицы огладил лицо рукой с надетой на нее нагайкой, и на глазах стал превращаться в каменное изваяние. Указав сыну на место позади отряда, спокойным голосом сказал:
- Слухай мою команду, надо замануть абреков. Возьмем их в казачий вентирь.
Всадники моментально рассыпались веером, большая часть их разделилась на две группы и поскакала к копнам сена по обеим сторонам дороги, забирая ближе к станичной окраине и делая явный расчет на подмогу русского поста. А трое казаков пошли наметом навстречу разбойникам. Доехав до первых от рощи стогов, они как в землю провалились. Через пару минут на лугу никого не было видно, будто только что не мчался по нему галопом казачий разъезд.
За надежным укрытием Петр подобрался поближе к отцу с братом:
- Абреков не мешьше двух десятков, они подстерегали меня за Червленной - струдом ворочая языком, постарался он получше обрисовать картину погони.
- А ты не мог заночевать в той станице? – пробурчал отец. Старый воин не показывал вида, что здорово встревожился за сына, но чувствовалось, что внутри у него волнение еще не улеглось.
- Домой страсть как хотелось, думал, вечер уже поздний, засады никто устраивать не станет, - опрадывался Петр. – Кажись среди них был и наш кровник Муса.
- О как! – вскинул брови Панкрат.– Недаром слух о разбойнике уже с месяц по станицам гуляет.
- На ловца и зверь бежит, – нахмурился и атаман. - А ты его узнал, сынок?
- Похож как две капли воды, и на коне сидит боком, будто какая половинка от целого человека.
- Он и родился половинкой - зверем в человеческом обличье...
Казачий полковник не успел договорить, Панкрат резко вскинул ладонь, призывая ко вниманию, и тут-же опустил ее, взвел на винтовке курок. Отец с братом последовали его примеру. Все увидели, как из рощи вырвалась банда головорезов, одетых в черкески и бешметы, подпоясанных тонкими ремнями с кинжалами на них. Из-под отворотов виднелись красные и зеленые рубахи, заправленные в синие штаны, на ногах сожмались в гармошку покрытые пылью ноговицы. Впереди стелились над землей два чеченца с круглыми тюбетейками на головах и с приготовленными для стрельбы ружьями в руках. Они словно срослись со своими скакунами, всем видом показывая, что теперь беглецу от них не уйти. И если бы не встретившийся на пути казачий разъезд, взявший Петра под защиту, так оно и было бы на самом деле, потому что луг раскинулся версты на две, до самых окраинных куреней, и укрыться на нем от пуль было невозможно. Вслед за первыми джигитами летели остальные разбойники, ветер разметал на них полы одежды, делая их похожими на хищных стервятников, желающих напиться свежей крови. Кто-то был в папахе, кто в тюбетейке, а кто в круглой войлочной шапочке, но все бандиты были объединены одним звериным чувством – жаждой наживы. Пакрат снова подал рукой сигнал. Прятавшиеся за стогами казаки расположились так, что видели друг друга, в то время как с дороги их невозможно было угадать. Терцы взяли на прицел каждый свою жертву, они не выказывали никакого волнения, несмотря на то, что абреков было больше числом. Скоро из чащи вырвался подвижный хвост, втянувшись в луг, вся банда начала сжиматься. Горцы подскакали настолько близко, что можно уже было рассмотреть их узкие лица, прожаренные солнцем, с жесткими морщинами по щекам и в углах ртов. В середине старался удержать в высоком турецком седле равновесие кособокий абрек в черной черкеске с газырями, под которой была надета красная рубашка с глухим воротом. На голове у него светилась серебром каракулевая папаха, на поясе покачивался кинжал гурдинской работы в серебряных ножнах. Сбоку болтался персидский ятаган с рукояткой и ножнами, сверкающими драгоценными камнями. За поясом у чеченца отблескивали накладными серебряными пластинами ручки двух пистолетов явно иностранной работы, потому что оба имели начиненные пулями барабаны. В этот момент разбойники, не увидев нигде беглеца, стали закручиваться в тугой круг, на лицах проступила растерянность, смешанная с бешенством.
Дальше медлить с расплатой было нельзя, но принявший бразды правления на себя, Панкрат чего-то ждал.
- Это Муса, - тихо сказал он, глаза у сотника засветились от злой радости.
- Слава Богу, довелось свидеться еще разок, - перевел дыхание и атаман. Взяв кровника на прицел, он негромко добавил. – Теперь бы не упустить бешенного бирюка, а расквитаться с ним раз и навсегда. Уже два раза изловчался убегти.
- Теперь не ускачет, - заверил отца сотник, добавил. – Жаль, что сынку его срок не пришел, еще лет пятнадцать ему подрастать.
- А мне куда целить? – водя стволом по разбойникам, забеспокоился Петр. – Я тоже хотел бы посчитаться с Мусой.
Атаман с сотником переглянулись, поняв друг друга без слов, снова настроились искать свои жертвы в продолжавшей закручиваться банде.
- Вот ты с ним и посчитаешься, - наконец произнес отец. – За всю семью, одним разом.
Панкрат приставил ладонь к губам и крикнул луговым коростелем. В тот же миг из-за стога, что был сметан недалеко от рощи, вылетел на кауром жеребце худощавый казак, он поднял скакуна на дыбы прямо напротив банды, полоснув его нагайкой по крутым бокам, сорвался в бешенный намет по дороге в станицу. Чеченцы разразились гортанным клекотом, в следующее мгновение вся банда устремилась за терцом, готовая порвать его на куски. А казак словно насмехался над ними, он кидался то в одну сторону, то в другую, то приподнимал зад над седлом и хлопал по нему ладонью, чем добавлял разбойникам ярости еще большей. Раздались первые выстрелы, они пронеслись над приготовившимся к отходу в сон лугом как гром среди ясного неба. Крики бандитов усилились, теперь ими владело лишь неуправляемое бешенство, они хотели только одного – догнать наглеца и втоптать его копытами коней в дорожную пыль. Но не зря сотник выставил в качестве приманки матерого терца, который обкручивался вокруг лошадиного крупа словно шерстяная нитка вокруг веретена. Он то припадал к гриве, то вдруг свисал телом до земли, едва не цепляясь пальцами за траву, а то вдруг скатывался под брюхо и уже оттуда показывал абрекам кукиш, считавшийся на Кавказе за личное оскробление.
Каурый скакун удальца птицей прошумел мимо стогов сена, за которыми прятались отец и оба его сына, Панкрат снова воздел ладонь вверх, призывая терцов приготовиться. Теперь он не здорово прятался, потому что был уверен в том, что кроме обидчика разбойники больше не видят перед собой ничего и никого. И как только середина банды поравнялась с местом их засады, он опустил руку, одновременно нащупывая под прикладом винтовки спусковой крючок. Первый залп заставил поредеть ряды абреков едва не на половину, оставшиеся в живых поздно сообразили, что попали в знаменитый казачий вентирь. С яростными воплями они завернули лошадиные морды в обратную сторону в надежде укрыться под сенью чинаровой рощи. Со стороны станицы прилетел дружный ружейный залп, это откликнулись стоявшие на окраинном посту русские солдаты. Гром подстегнул абреков, он заставил их лошадей взвиться на дыбы и помчаться к спасительному лесу. Но и здесь их ждала смерть ввиде выскочивших из засады на дорогу казаков, перед боем ускакавших к началу рощи. Пустив коней устойчивой рысью, они пригнулись к холкам и выстрелили из винтовок почти в упор. Кавказцы падали с седел переспелыми плодами, так и не осознав, что произошло, оставшиеся в живых несколько человек догадались свернуть с дороги в луг и пошли мерять расстояние огромными прыжками своих скакунов. Но теперь бандиты были как на ладони, терцы лупили по ним из ружей, как по поднявшимся на крыло куропаткам. То один, то другой чеченец взмахивал руками и падал в высокую траву.
Скоро от банды остался лишь один абрек. С самого начала боя упавший на холку своему коню, он так и пролежал на ней, не в силах оторвать перекошенное страхом лицо от жестких волос спутанной гривы. Из всех разбойников он был самым хитрым, самым трусливым, изворотливым и беспощадным, и когда почувствовал, что ранен, он моментально оценил обстановку, упал на спину лошади и притворился мертвым. Пуля пробила ему грудь и вылетела со спины, но с таким ранением он знал наверняка, что останется в живых. Требовалось лишь убежать с проклятого луга, чтобы не попасть в руки казаков, потому что тогда его песенка была бы спета.
Этим абреком был чеченец Муса Дарганов, кровник всей казачьей семьи Даргановых из станицы Стодеревской.
За столом, уставленном вареньями с соленьями, сотовым медом, каймаком, фруктами, жареной и вяленой рыбой, разместилась вся большая семья Даргановых. Во главе восседал седоусый глава рода Дарган, по правую руку от него расположились старший сын Панкрат и младший Петр. Средний сын Захар прислал письмо, в котором было сказано, что со своей невестой они сначала посетят родовой замок ее родителей на острове Святого Духа под Стокгольмом, а потом приедут в станицу. Левую сторону стола занимала женская половина, возглавляемая Софьюшкой, супругой атамана Стодеревского юрта. Рядом с матерью наворачивали наваристый суп две дочери – Аннушка и Марьюшка, успевшие войти в ту пору, когда от парней не было отбоя. В казачьих семьях, как и в кавказских с азиатскими, женщины не имели права сидеть за одним столом с мужчинами, но почти тридцать лет назад установленный женой полковника порядок, не нарушался с тех пор никогда, несмотря на косые взгляды остальных станичников, нередко забегавших в гости в этот гостеприимный дом. И было похоже, что он находил отклик в детях супругов - к Панкрату плечом прижималась его жена Аленушка, на руках у нее агукали двое пацанов – Сашенька и Мишатка. Лишь мать главы семейства, старуха за семьдесят лет, не могла привыкнуть к неведомой ей никогда вольности, она по старинке продолжала наблюдать за трапезниками в отдалении. Когда с первым было покончено, дочери вместе с бабукой шустро убрали посуду и принесли глинянные чашки с большими кусками мяса и пучками зелени. Мужчины потянулись к ним руками, но у женщин в пальцах матово заблестели серебряные вилки – редкость для станицы великая. Петр тоже предпочел воспользоваться ножом и вилкой, за время учебы в Москве он отвык от казацких обычаев.
- Студент, - насмешливо прищурившись и подмигнув окружающим, кивнул на него отец. – Совсем от рук отбился, скоро полотенец будешь за шиворот затыкать, как тот квартирант- подпоручик из нашего флигеля во дворе. Но за стол мы его не приглашаем, уж дюже от хромовых его сапог вонючим дегтем несет.
Сестры смущенно захихикали и исподтишка посмотрели на Петра как на столичного франта.
- Пьер поступает правильно, - с едва уловимым французским акцентом заступилась за младшего сына мать. – Хорошие манеры еще никому не навредили.
- Как не навредили, когда он целую сакву продуктов разбойникам подарил, - под веселые усмешки Панкрата и других, обрадовавшихся приезду еще одного члена семьи, продолжал наступать отец. - Вместе с конем.
- Я ничего никому не собирался дарить, - насупился Петр.
- А куда же она подевалась? Когда мы подъехали, твоя коляска оказалась пустой и поломанной, а конь валялся на дороге рядом. Издохший.
- Коня подстрелили разбойники, а двуколку кто-то успел обшарить.
- А чего же ты ее бросил? – Дарган с напускной строгостью пристукнул ладонями по столешнице. – Тем самым, ты учинил полный разор хозяйству.
- Что же мне, под чеченские пули надо было соваться? – повернулся к нему покрасневший от стыда и злости Петр. – Тогда бы я сейчас с вами здесь не сидел.
- - То-то и оно, сынок, прежде чем что-то делать, надо поразмыслить мозгами, - сменив шутливый тон на строгость, наставительно произнес глава семейства. Таким жестким способом он хотел запечатлеть в голове у Петра его просчет, чтобы тот больше не допускал подобного в будущем. – Тебя из Червленной никто на ночь глядя не гнал, а в той станице проживает кум нашего внучка, а твоего племянника Александра. Заночевал бы у него, а утром поехал бы дальше.
- Батяка, а где гарантии, что разбойники и с утра бы засаду не устроили? – разрывая зубами кусок мяса, решился наконец тоже поддержать младшего брата Панкрат. Он прекрасно понимал, чего добивается от Петра отец. – Они сейчас злые как собаки, потому что Шамиль забил им головы газаватом против неверных.
- Значит, надо было дожидаться какой ни то попутной оказии. Помнишь, как под Гудермесским аулом мы по зиме едва сами не втемяшились в похожую историю?
- Спасибо, ноги унесли, - согласился сотник и потер тыльной стороной ладони коричневый шрам на левой скуле. – Но там было куда как закручено.
Петр быстро обернулся к брату, он давно заметил новый рубец на его лице, протянувшийся от левого глаза почти до угла рта, но расспросить про это не было времени.Испуганно зыркнув глазами на мужа, Аленушка уткнулась ему в плечо и тут-же распрямилась. Она стеснялась показывать свои чувства на виду у всех, да и маленький Мишатка как раз решил навести порядок в своей тарелке.
- А что там произошло? – все-таки не удержался от вопроса Петр.
- Тебе это интересно? – с усмешкой покосился на него Панкрат. – Ты ж променял мужское ремесло на белые панталоны в обтяжку.
- Перестаньте вы его подначивать,- вконец возмутилась Софьюшка под ставшие озабоченными перегляды находящихся за столом. – Это вас угораздило не жалеть своих жизней, а Пьер с Захаром выбрали правильную дорогу. В конце концов, каждый занимается тем, к чему его потянуло.
- Да мы что, мы помалкиваем, - сдерживаясь, чтобы не засмеяться, опустил голову Дарган. Ему понравилась Панкратово упоминание про белые панталоны.
- Нет уж, вы лучше расскажите, как едва не остались под этой Гудермесской насовсем, - вдруг вскинулась Софьюшка, она поняла, что от этого примера толку будет больше. – Думаю, после такого признания Пьер сам рассудит, как ему поступать дальше.
Отец со страшим сыном посмотрели друг на друга, нахмурившись, отодвинули чашки и скорбно качнули чубатыми головами:
- О таком вспоминать до сих пор горестно, на всю жизь глубокая зарубка осталась, - наконец вместо отца отозвался Панкрат. – Зря ты, мамука, завела про это разговор.
- Нет, Пако, не зря, - супруга главы семьи упрямо смахнула с лица прядь светлых волос. – Не только я, но и ты с батькой обязаны помогать Пьеру с Захаром встать на правильный путь.
- Еще за ручку их водить, - недовольно пробурчал Дарган. – Как тех телков, до седых волос.
- Водить не следует, они и так почти отделились, а подсказать дельное мы обязаны.
- Пусть лучше расскажет, почему приехал без невесты, - после некоторого раздумья попытался перевести беседу в другое русло Панкрат. – Все уши своей немкой промозолил, в каждом письме про нее отписывал.
- А вот это точно, - встрепенулся от тяжелых мыслей и Дарган. – Про такое мы послушаем с превеликим нашим удовольствием.
Софьюшка сердито трепыхнула ноздрями, она знала, что если ее мужчины не пожелали в чем-то исповедаться, то силком их вряд ли заставишь. Она покосилась на сидевшего через стол Пьера и едва удержалась от улыбки – таким удрученным был у него вид. Тем временем младший сын торопливо рассуждал, говорить ли всю правду, в том числе и о переводе московского особняка на свое имя. Или следует ограничиться шутливой присказкой, постаравшись не уронить в глазах семьи собственного достоинства. Наконец он решил признаться во второстепенном:
- Мне предложили проходить практику в голландском Амстердаме, а я решил настоять на своем отпуске в родную станицу.
- Ну и что? – развернулся к нему Дарган.
- Эльза решила поддержать предложение ректора университета, и даже пообещала поехать со мной. Она сказала, что в казачьей станице делать совершенно нечего.
За столом возникло некоторое замешательство. Дарган смущенно покашлял в кулак, Панкрат со стуком отодвинул от себя чашку, сестры тоже не скрывали своего возмущения, воззрившись на Петра горящими глазами.
- Надо было послушать эту разумную девушку, - как-то неуверенно произнесла Софьюшка. – А когда дело дошло бы до свадьба, она и нас не объехала бы стороной.
- Если человек с первых шагов начал от нас воротить свой нос, то нечего ему тут и делать, - не согласился редко перечивший жене глава семьи. Усмехнулся. – Видал ты, какую Петрашка ученую мамзель подцепил! Не горюй, студент, наши скурехи уже все глаза проглядели, тебя дожидаючись. Вон их сколько на станичной площади по вечерам...