Сиделец

СИДЕЛЕЦ


Вот, стоило в старом курене придремать…

Не по-осеннему жаркий полдень. Солнце палит словно в июле, но в Управе прохладно. Беленые полуметровые стены надежно хранят от ярости светила. Гудит залетевшая с улицы оса, силясь пробиться обратно сквозь запыленное оконное стекло.
Монотонный этот звук нагонял на Василия сон. Вчерашние стариковские беседы выходили боком. Казак клевал носом. Зевал. Тер натруженными руками глаза. Ну и, конечно же, в мыслях честил атамана на чем свет стоит. За то, что крикнул сидельцем именно его. – Вот ведь какая скука! Щас, поди, в станице чай пьють, а я тута прохлаждаюсь… У меня мож делов тьма… На рыбалку правнуков собрать… Да с Тимофеичем погутарить о важном. Сватовство, все ж, как никак… Не шутки, брат… Девку замуж собрать… Эк…Ты гляди… Какая…
За окном по дороге процокали каблучки. Мелькнул узорный плат и широко распахнутые, искрящиеся весельем, карие глаза.
Ходют все.. Ходют…, - едва слышно буркнул Василь, досадуя на свой возраст, на вздорную ревнивую бабку, и снова погрузился в полудрему. – А моя то Ульяна, чай покрасивше была. Раньше вона, как кошка ластилась… А таперича пилить, зудить под ухом… Перестарком помреть… Приданое надо… Выдавать пора Дарью… Да и за кого! Тьфу! Куга зеленая! Ежели бы не Тимофеича род, и на баз не пустил бы ентого орла с курячьим пером… Только усишки отрастил… А за душой? Что за душой-то? А кукиш! Ни червонцев, ни скотины, надел куцый за Азовом… Зато, гутарять, рубака знатный… К медали представлен… Да какой там! Рубааака! Егорий в крест его и в мать! Аника воин! В бою-то ни разу не был, сопля, прости Господи! Нешто кацапеев да жидов по улицам нагайкой гонять хитрое дело? А ты вона спробуй, как в лаве да на картечь! Пики к боюююю!!! Шашкиии вооооон!!! Донцы-молодцы, за мноооой!!! Эх… Лихо! Ежели бы не Тимофеич… Щас бы его внук к другой девке в окно лазил… Вытащил меня с того свету, а сам руку потерял… Эвон как… Должок за мной великий… А знать…
За стеной скрипнуло кресло. Зашелестели бумаги. Послышалось негромкое покашливание.
…Чтой ему нейметься… Как пакет с зарей получил, так и заперси. Шуршить, как мыша в подполе…Меня вот тоже, до свету не срамши вызвал да к дверям приставил… Да на кой ляд енти хвилософии… Что ему там такого привезть могли…
 Мелко задребезжало стекло. Гулкий голос колокола раскатился по станице. Полетел над Доном. Вторя старшему брату, запел колокол в Обуховском хуторе.
 Василь вздрогнул. ...Да что ж енто они!... И вспомнил. Слыхал уж однажды такой плач.
 Двери распахнулись. Подобравшись в единый миг, старый вояка вскочил и вытянулся в струнку.
 Из кабинета вышел атаман. Высокий. Статный. С усищами чуть не до уха. Ладно скроенный мундир плотно облегал широкие плечи.
 - Спишь никак, Василий Петрович? – проговорил он, пытаясь улыбнуться.
 Сиделец щелкнул каблуками и козырнул
 - Никак нет, вашбродь! Мы службу знаем! Никто до вас не заходил! Никакой беды не случилося!
 - А вот тут ты не прав, дед Василий, - атаман потряс аккуратно исписанным листком, - Беда, вот она. Вот она.
 Войнааа. Войнааа. Войнааааа. Катился набат от вершины Дона до самого устьица и эхом возвращался обратно…

 Под стенами куреня тесно от гостей. Не продохнуть. Яркими, разноцветными пятнами кружатся наряды. Ступени всхода скрипят под сапогами и туфельками снующих туда-сюда станичников. Кто бутыль тащит, кто тарелки с закуской. Радость светится на подрумяненных молодым вином лицах. Широкой рекой веселых песен разлилась по улице разгульная, богатая свадьба. Сегодня праздник, а назавтра уходить. Уходить, чтобы на своей шкуре узнать, каково оно, в лаве да на картечь.
Василий, схоронившись в саду среди яблонь, правил шашку. Каленый клинок за свои полторы сотни лет пробовал всякую кровь. И француза, и турка, и чечена. Теперь вот присудили германца. Кое-где пролегли по нему царапины, где-то выщербила его вражья сталь, но он не тускнел, как не тускнеет казацкая слава. И добро бы передать эту славу дальше, да Бог сыновей не дал. Дочки нынче все замужние. Знать роду конец…
Тихо шуршали на ветру пожелтевшие листья. Василь слышал только их, медленно проходя меж стволов. Касался влажной коры руками. Прощался. Потом, сторонясь толпы, присел, привалившись спиной к каменной стене куреня, чтобы как в детстве почувствовать тепло, бережно хранимое известняком.

 Давно отгуляла свадьба. Заросли окопы войны, с которой не вернулся дед Василий. Чужая рука вырубила его яблони. А станица со всем ее многоцветьем вдруг стала серым дачным поселком. Дяревней. Мир изменился. Но память, накрепко впаянная в прогретый солнцем, битый ветром и снегом камень старых куреней, жива и по сей день. Жива, пока есть те, кто хочет ее принять. Жива, покуда есть в ней надобность. А вместе с ней жив и дух казачий. Пока еще жив.

Тем, кто не слышит. Тем, кому все равно. Тем, кто на костях наших дедов строит коттеджи и пасет своих баранов. Говорю – помните, сукины дети, на чьей земле вы живете. Помните и уважайте отдавших ей свои жизни. Иначе однажды она вспыхнет под вашими ногами.