Жили-были. Прелюд

В этом месте, новом, но уже безнадёжно ветшающем и пыльном, как мешок, небеса бывали разные: иногда - цвета блеклой синьки, провисшие выбеленной парусиной, изнемогающие в собственной усталости, теряющиеся в безвидной дали; иногда - желтовато-гнойные, набухающие соседской бедой, недоброжелательством и корыстью, хлопающие по ветру бесхозной калиткой, спекшиеся многолетним песком запустенья, липкие мелкой надоедливостью...; иногда – кукольно-пустотелые, опустошающие гудом безнадобности и одновременно полнящие отупеньем и всяким отсутствием смысла, лишающие пыль, песок и вещи под ними малейшей доли шанса на совершенство, точки нахождения цели и приложения усилий, будь то даже совершенство упадка… Бесполезность стремлений – вот, пожалуй, единственное, чем в полной мере можно было проникнуться под ними, если конечно, манекены, трафареты и рахитичные марионетки могут рассматриваться как объекты меры и полноты… В тряпичном пугале, трепещущем под свежим ветром пустыми рукавами, куда больше самостоятельности и устремлений…

 Некое подобие разума и целенаправленности появлялось, разве что зимами, когда небеса покрывались почти настоящими тучами, воздух обретал намек на собственное лицо, а контуры предметов едва ли не обрастали самими собой в эфемерной надежде стать и быть…

 Но зимы были редки и коротки, их субтильность и преходящесть жухлыми негативами проглядывали из-под общей безликости и, недовоплощенные с лихвой, они таяли в мареве собственной никчемности, оставляя по себе лишь мутный рефлекторный отблеск того, что где-то, быть может, и существует некая реальность… По исходе зимы отблеск этот выгорал до бесцветности и стекал с небес, тонкий и прозрачный, как слюна идиота, и нить его тщилась осеменить пески редкими, бессильными всплесками, такими же бесплодными, как и они сами.

 Было еще море. Но оно напрочь пропахло мочой, нездоровой солью, тяготилось несоответствием самому себе, норовя окончательно скатиться в густой, зловонный раствор чего-то, чему уже никогда не быть влагой… Присутствие его не ощущалось даже на расстоянии нескольких песков и блоков пыли от него, оно лишь сообщало воздуху липкость и вязкость без намека на свежесть порыва. Море и суша бездумно толклись друг в друга, как два смурных с похмелья старика, сросшихся давнишней, застарелой неприязнью и глухая злоба полнила обоих чувством самодостаточности…

 Да, небеса здесь бывали разные, но всегда – те же …