Радогость

На этот раз их было трое. И откуда только берутся? Радогость задумчиво чесал затылок. Ну куда попёрли то со своими сабельками. Никак думали втроём управиться. Учишь их, учишь. А они всё прут. Думают, раз один в лесу живёт, то и добыча лёгкая. Впрочем, всех «учеников» Радогость в лесу то и закапывал. И передать свою «науку» те уже не могли никому. А жаль, может поменьше таких стало бы.

Нет, вы не подумайте чего. Гостей Радогость любил. И каждому был рад. Хоть куму, Добромыслу, что в городе живёт, хоть путнику усталому. Всех приветит, всем мёду нальёт. Да только если гость с миром пришёл. А эти…
Этих тоже думал приветить, в дом позвать. Мёдом угостить, новостей выведать. Не больно то сороки на хвосте их носят. И то всё больше зверью лесному.

Услыхал он их, когда те ещё далече были. Громко что-то по-своему кудахтали. Вышел Радогость на крыльцо, чинно ждал, заткнув топор за пояс да поглаживая седую гриву здоровенного волкодава Найдёна. Из-за деревьев показались трое. На каких-то лохматых лошадёнках. В грязных, давно потерявших свой цвет халатах. Глазки узкие хитро поблёскивают.
– Эй, хозяин, воды дай, – этот постарше выглядел.
– Дам, отчего же не дать, – радушно пробасил хозяин. Зачерпнул корец воды из бочки, – Возьми, напейся с дороги.
Не понравились гости хозяину – не поздоровались, не поговорили, а сразу – дай воды. Ну на. Может, просто, сильно пить хотят? Да вроде нет. Вон старший только пригубил да и отдал корец второму, с круглой, как луна, рожей.
– Сам живёшь? – это уже тот, что самым младшим показался, вон над губой то пушок еле пробивается, – Почто без хозяйки?
Ну это уже ни в какие ворота не лезет. Тебе то, рожа басурманская, какое дело? Да, совсем не воспитанные. Вон младший и корец на землю кинул. А корец то новый, только вчера сплетеный. Может, просто, сил уже нет? Да не заметно, чтоб от усталости валился. Что-то сабельки свои повымали. Похвастаться, наверное, хотят? Есть чем хвастаться, хорошие сабельки, блестящие.
– Эй, гости, вы чего делаете то? – только и успел сказать, как сабелька возле уха просвистела. Просвистела да не попала – отскочил Радогость.
Вот и стоял теперь, задумчиво скребя русую шевелюру и глядя на три невоспитанных тела. Эх, опять лишняя морока. Тащи их в лес, закапывай. Не бросать же зверью лесному. А то ещё потравятся.
Возвращался уже на закате.
– Ба, да у меня опять гости.
У крыльца стоял огромный, уже расседланный конь, мерно жевавший сено. Найдён лежал рядышком. А хозяин коня сидел на крыльце, прислонившись к перилам. И, кажется, спал. Здоровенный такой рыцарь в давно не чищеных и изрядно помятых доспехах. Горшок шлема и щит лежали рядом. Радогость постоял минуту, потом ради приличия прокашлялся. Гость приоткрыл глаза, потянулся, было, к мечу. Вскочил, всё ещё сонный, а когда взгляд его сфокусировался на хозяине начал что-то быстро говорить на незнакомом языке. Вид у него был жутко виновато-просящий.
– Ну, хоть этот вежливый, – пробормотал Радогость, и уже громче, – Пойдём в дом, отдохни с дороги, перекуси, мёду выпей. За коня не беспокойся. Тут его никто не тронет. Хм… да никто и не осмелится к такой зверюге подходить.
Коняга только презрительно фыркнул.

В тусклом свете лучины внимательно рассмотреть гостя было довольно сложно. Ну рыцарь, как рыцарь. Здоровенный. Правда не больше Радогостя. Что ещё? Волосы коротко стрижены, сразу видно – в дальний путь направился. Удлинённое, почти лошадиное лицо.
– Спасибо, феликотушный тшелофек. Я рыцарь Ульрих фон Цвайфель. Прости меня, я бес спросу фсял тфоё сено. Софсем немного.
– Ничего, ничего. Такому коню без сена нельзя. Знаю я таких. Не дай, так сам возьмёт. Да ещё и сеновал весь развалит. Так, что лучше самому дать – дешевле выйдет.
– Нет, што ты. Мой конь благородных крофей, – почему-то обиделся немец.
– Да ладно тебе, раздевайся, умойся. Я на стол соберу. Меня Радогость зовут.
Рыцарь начал ловко стягивать свои железяки. В нос резко ударил рыцарский запах.
– Утром баньку натопим, – не очень громко сказал Радогость.
– А мошно сейчас баньку? – простонал рыцарь.
– Не, сейчас никак нельзя. Банник обидится. Запарит досмерти.
– А кто есть панник?
– Как кто? Банник и есть банник. Есть ещё овинник, домовой.
– Ты што, с нечистой силой сфясался? – глаза Ульриха полезли на лоб.
– Ты ещё скажи – мёд с ними пью, – засмеялся хозяин.
– Я как истинный христианин должен бороться с нечистой силой.
– Вот что я тебе скажу, христианин. Пока ты там на крыльце спал, вокруг дома стая волчья ходила. Как ты думаешь, почему они тебя и коня не зарезали?
– Ну наферное испухались. Почуяли рыцаря.
– Правильно – испугались, да не твоего духа рыцарского, а помощников моих малых, да Найдёна, пса моего. Правда твоего коняги кто хошь испугается, но то когда в одиночку, а для стаи вы с конём хороший обед. Вон оба какие здоровые, мяса на всех хватит. Да не обижайся ты, пошутил я так, – поспешил Радогость успокоить готового возмутится рыцаря, – А стая на самом деле была. Я когда к дому подходил следы видел. Вожак у них матёрый, правда поменьше моего Найдёна. Ладно, давай отдыхать, а завтра действительно баньку растопим. От тебя пахнет так…, – хозяин исподволь посмотрел на набычившегося гостя, – как от человека, который долго был в пути.

Утром распарившись после бани они сидели на завалинке и пили холодный квас. Радогость вызнал, что Ульрих младший сын какого-то барона, не претендующий на наследство. Всё его богатство составляли старые дедовы доспехи и великолепный боевой конь, доставшийся ему как трофей, от такого же рыцаря. Доспехи своего противника Ульрих великодушно не взял. Они, правда, были в ещё худшем состоянии, чем его собственные. А своего коня фон Цвайфель отдал поверженному рыцарю, дабы не ходил тот пешком.
В их краях Ульрих оказался случайно, заблудившись, когда возвращался из Святой Земли.
– Экий ты крюк изрядный сделал, – посочувствовал Радогость, – Ну ничего, отдохни у меня чуток. Хата большая, я один. Так, что не торопись, поживи. Тут тихо, спокойно.
– Спасибо тебе, Ра-до-гость. Я прафильно выгофорил?
– Пра-а-а-вильно, – блаженно потянулся хозяин, – Эх, завтра к кузнецу съездим, он на переправе живёт. И тебе доспех подладим, и мне для хозяйства кое-что присмотреть надо.

К перевозу подъехали ближе к вечеру. Пока Ульрихов доспех подлагодили, пока коней перековали, пока с кузнецом расплатились, пока по торгу потолкались. В общем стемнело уже. Решили переночевать в корчме. Благо Радогость знал хозяина, старого Долговяза, и сынов его Военега и Збигнева.
Встретил их Военег, обрадовался.
– Здоров, дядько Радогость, проходь, пива свежего выпей. Знатное пиво батько сварил, забористое.
– Здравствуй и ты, Военег, как здоровье батьки, мамки?
– Да ничего, правда батько со спиной слёг. Сам бочку с пивом из погреба выпер, а теперь охает. Да ничего, к завтрему оклемается, – тараторил хлопец сноровисто протирая стол. – Ха, вот и Збигнев с пивом.
На стол грюкнулись две здоровенные деревянные кружки.
– Здравствуй дядько Радогость.
Ульриху показалось, что у него в глазах двоится. Так похожи были братья.
– Вот познакомьтесь, это Ульрих, рыцарь немецкий. Из земель сарацинских возвращается. Много интересного повидал.
Ребята вежливо кивнули да побежали по своим делам – посетителей в корчме прибывало.

Ульриха привлёк разговор за соседним столом. Разговаривали двое – средних лет воин да небедно одетый того же возраста человек.
– Ну поведай Миляй, где вы с князем путешествовали? Что видели?
– Ну значицца, кум Надей, были мы в Арапии. Зебру там видели.
– А шо то такое за Зебра?
– О, куме. Зверь такой невиданный. Вот ты коня знаешь?
– Коня? – Надей удивлённо посмотрел на Миляя, – Ну знаю. Чего ж не знать, знаю.
– Ну так та зебра точно такая, только полосатая.
– Во, диво! Я полосатых коней и не видывал. Чудеса! А шо ещё видел?
– Ну, куме, видел я в Арапии верблюдА.
– О! А это шо, тоже зверюка какая?
– Да, куме, тоже зверь невиданный.
– А какой же он?
– Ну ты коня знаешь?
– Я?! Коня?! Ну знаю, как же не знать. Ты, куме, такое скажешь.
– Так вот, тот верблюд такой же, только о двох горбов.
– Вот чудо, так чудо! Я горбатых коней не встречал. А где ёщё был, какие дива ещё видывал?
– А ещё, куме, видел я ужас какого страшного зверя. Кар… не, кор… не, а во – крокодила. Во.
– Ну страсти то какие, и шо? Какой он?
– Какой?... Ну ты, куме, коня знаешь?
– Ну знаю! – Надей уже начинал не на шутку злиться, – Как же не знать, знаю!!! Вон на привязи Гнедко мой стоит. А дома в конюшне Зорька. Знаю!!!
– Ну чего, куме ты так кричишь? – бывалый помолчал недолго и многозначительно произнёс, – Так вот, тот крокодил совсем не такой.

А пиво действительно оказалось знатным и забористым. Это они почувствовали после второй кружки. А потом была и третья, и четвёртая, и пятая. Как в комнате оказались, помнилось смутно.
Утром проснулись очень поздно. Пока встали, пока пришли в себя, пока позавтракали. Выбрались только после обеда. Обратный путь ничем особым не запомнился.
Уже подъезжали к лесной тропе, ведущей к дому, как услышали за спиной конский топот, ржание да людские разговоры. Их нагнал большой отряд вооружённых людей, одетых кто во что горазд.
– Куда путь держите, люди добрые? – спросил Радогость.
– Мстить идём Кирдык-хану. Набежал со своими собаками на порубежные сёла. Разорил, полон большой увёл, – отозвался старший. – Князь людей собирает. Род хана богатый. Вернём полон, дуван хорош может случиться. Пойдём с нами. Вы люди бывалые, пригодитесь.
– О, Радогость, пойтём с этими топрыми лютьми , топрое тело стелаем. – глаза Ульриха загорелись.
– Нет, Ульрих, не пойду.
– Ты што, не хотшешь помочь этим лютям фернуть томой их ротных? – удивился немец.
– Почему не хочу? Хочу. Да только поздно. Полон уж продать успели, пока князь войско собирал. Да и не время сейчас за дуваном ходить. Лето. Работы невпроворот. Князь глупость затевает. Людей в страду с мест срывает. У хана пастбищ много. Пойди, найди его сейчас. Всё лето пробегаешь – не найдёшь. Ни дувана, ни полона им не видать.
Глаза немца потухли.
– Что, Ульрих, не навоевался ещё?
– Та нет, нафоефался. Только томой фосфращаться с чем пыл некрасифо. Сосети скашут – плохой фоин. Бес слафы томой пришёл. Похатстфо не прифёс.
– Вот ты о чём. Да ты не горюй. С этими вояками богатства тебе не будет. Баловство это. Вернулись бы.

Домой подъехали поздно. Найдён встретил их ещё в лесу. Весело трусил рядом. Морда вся в бурых пятнах. Никак зайца поймал. Дома распрягли коней, обтёрли, дали им сена. Радогость налил в плошку молока, накрошил хлеба. Поставил за домом.
– Ты што, этим сопаку кормишь? – удивился фон Цвайфель.
– Да нет, – рассмеялся русич, – разве такого зверюгу молоком накормишь. Это я для маленького народца – лешему, овиннику. Для них это вроде пива. Сами то они не могут молока с хлебцем добыть. Так я их маленько балую. И они мне за то помогают.

Прошло лето, осень разукрасила яркими красками лес. Потом и эта красота сменилась белыми мухами. Работы было полно. Пушнины запасти, мяса. Обменять это на зерно, отвезти на мельницу. Да и по дому дел много – крышу подлатать, сарай подправить. Да мало ли работы найдётся? Ульрих порывался уехать, не хотел обременять, значит. Да Радогость всё отговаривал. Чего спрашивается? Вот что-то прикипел к этому бесхитростному немцу. Вроде как родной стал. А тот, в свою очередь, хорошим помощником себя показал. От работы не отлынивал. По-русски всё лучше говорить стал. Да песни свои немецкие пел. Оказывается, любитель он был до этих песен. А хозяин ему русские пел. Так и жили. А однажды домовой Ульриху на глаза попался.
– Это хороший знак. Принял тебя народец малый. Знать не ошибся я в тебе. Хороший ты человек. Абы кому домовые с лешими не показываются, – радовался за друга Радогость.
И всё бы хорошо, да всё грустнее становились песни гостевы, всё чаще стал он задумываться.
– Что, по дому скучаешь? – принял участие Радогость.
– Да нет, всё хорошо. Дома меня никто не ждёт.
– Что же такой грустный?
– Знаешь, друг, засиделся я, закис. Вот и живот расти начал. Скоро в толстого бюргера превращусь.
– Это ты брось. Живот у него растёт. Это пиво Долговязово тебе живот раздуло, – попытался развеселить друга Радогость. Да только и сам понимал, что не в животе дело. Даже ему, заядлому домоседу становилось нудно. Действительно засиделись, обрюзгли.
А однажды, встав утром, Ульрих не нашёл хозяина ни в доме, ни во дворе. По следам на снегу увидел, что ночью подъезжали люди, а Радогость ускакал с ними. И, кажется, в сторону перевоза, куда они частенько наезжали к кузнецу и Долговязу за пивом.
Ульрих не переживал за друга. Что ему сделается? Только немного обиделся за то, что с собой не взял. Всё же какое-никакое развлечение.

Днём немец не скучал – сходил в лес, проверить силки, и, невиданное дело, олешка молодого подстрелил. Видно Радогость не зря с ним упорно стрельбой лучной занимался.
Дома налил молока с хлебом на радость лешему и баннику с домовым. Потом решил, что неплохо бы баню растопить. Так и сделал. Как в воду глядел.
Радогость прискакал ближе к вечеру. Весь радостно-взъерошенный.
– Новости, Ульрих, отличные новости!
– Погоди, друже, поостынь. Пойдём в баньку сходим, всё и расскажешь.
– В баньку? – Радогость внимательно и удивлённо уставился на немца, – С банькой это ты хорошо придумал. Сам хотел растопить, да только боялся до темноты не управиться.
Потом, уже в бане, рассказал, что ночью, почти под утро, приезжали люди князевы. Звали в поход великий. Ажно на самих печенегов. Опять хан какой-то расшалился. По стылой земле решил набег совершить. Вот за эту наглость князь и решил примерно наказать нечестивца.
– Ну как, пойдём в этот раз за дуваном? – скрывая волнение спросил после бани Ульрих.
– А ты не против? – принял игру Радогость.
– Та. Мошно, – от волнения у немца опять прорезался акцент.
– Не мошно, а нушно! – передразнил друга хозяин, улыбаясь во все зубы.
-Эх, мать честная! Чуть не забыл! – хлопнул себя по лбу русич. Метнулся к суме, вытащил оттуда свёрток, – Вот, это тебе. У тебя железо совсем хлипкое стало. Поддень под панцирь.
Ульрих развернул свёрток. В руках он держал великолепную кольчугу.
А дальше был поход, были приключения и подвиги. Но это совсем другая история. Если хотите, в следующий раз расскажу.