Забыть голову

В новом учебном году восьмой «Б» класс получил «в наследство» от новоявленного девятого «Б» такое уморительное чучело, что благодаря его присутствию заметно повысилась посещаемость учащихся, но зато начала понижаться успеваемость.
Звали это чучело Олег Семчёв. До седьмого класса он учился удовлетворительно, но в восьмом застрял - уже третий год, как застрял и, похоже, надолго. За это время он успел стать предметом традиционных излияний в учительской и «гвоздём» всех школьных собраний. Строгие пожилые «классные дамы» считавшие своим долгом периодически наставлять нерадивых учеников, после уроков частенько уделяли ему особое внимание. Однако их наставительные речи, при всей их убедительности ни единожды не возымевшие должного эффекта, вскоре переходили в возмущённые сетования на «безалаберность и чёрную неблагодарность горе-ученика, только и способного бессмысленно разглядывать свои грязные ботинки и упорно демонстрировать непроходимое тупоумие».
Между собой учителя любили обсуждать климат, царящий в доме Семчёвых. Ходили слухи о наличии криминальных явлений в истории этой семейки, и учителя, совершенно уверенные, что один из родственников Олега уже лет, по меньшей мере, десять, а то и пятнадцать носит полосатую робу, не могли только решить, отец это его, дядя или же дед. По данному поводу в учительской, бывало, разгоралась жаркая полемика, и если сторонам всё же удавалось на чём-то сойтись, тут же начинали выяснять, в каком таком изуверстве повинен таинственный злодей из клана Семчёвых. Все одинаково подозревали убийство, но строили самые различные догадки о том, что за драма к нему привела, и кто вообще явился жертвой. Наибольшей популярностью пользовались версии, предполагавшие участие в трагедии множества известных и скрываемых родственников учащегося, и в процессе дискуссии педагоги непременно убеждались, что отпрыск Семчёвых отягощён самой что ни на есть дурной наследственностью. Таким образом, весь педагогический состав средней школы пребывал в ужасе от сознания, что вынужден образовывать монстра, и нисколько не удивлялся тщете своих трудов вопреки несомненным профессиональным достоинствам коллектива. Вину же в сей наглядной человеческой трагедии усматривали за мамашей мальчика, Анастасией Николаевной. Это была тщедушного вида особа, бесцветная, невзрачная, как моль, всегда одетая во что-то бесформенное, совсем ей не идущее. Молодые учительницы, прекрасно знавшие её в лицо, обычно с особым интересом изучали её внешний вид и приходили к выводу, что одевается она специально для того, чтобы выглядеть как можно уродливей.
Анастасия Николаевна являлась в школу по первому требованию - а вызывали её довольно часто - и покорно выслушивала все нарекания в адрес своего сына, ничему не удивляясь, ни о чём не переспрашивая и ни с чем не споря, как будто находила, что всё происходящее в порядке вещей. Её невозмутимость, которую в пылу благородного профессионального рвения учителя нередко принимали за состояние морального и физического отупения, очень их раздражала. И они с удвоенной силой осыпали её возмутительными фактами, тревожными прогнозами и настоятельными требованиями, получая в ответ лишь вялые кивки и скудные заверения, что всё услышанное она непременно примет к сведению. Никакого положительного результата визиты госпожи Семчёвой в школу не приносили, и учителя негодовали, что матери нет никакого дела до ребёнка, хотя порочных пристрастий за ней не числилось, и у себя на работе в маленьком продуктовом магазинчике она считалась образцовой сотрудницей.
Олег был таким же тихим и незаметным, как его мать. Выглядел он щуплым и болезненным, чем походил на голодного бездомного зверька, а его блуждающий затравленный взгляд и вовсе усугублял сходство. Будучи на два года старше большинства одноклассников, он казался моложе некоторых из них, и в свои шестнадцать лет ещё не обзавёлся сколько-нибудь значительными видимыми признаками возмужалости.
До поры до времени ни учителя, ни одноклассники не проявляли интереса к его скромной, непритязательной персоне, поскольку в глазах и тех и других он являл собой ничем не примечательную посредственность. У него никогда не было друзей, даже одного единственного друга, какой всегда находится и у наименее общительных детей. Прозвали его просто Тихоней. И даже когда учителя забили по нему тревогу, одноклассники продолжали его игнорировать. Классная «элита», представленная лучшими учащимися, красой и гордостью восьмого «Б», должно быть, считала ниже своего достоинства общение с этим второгодником, в их представлении почти недоумком, не столько из-за его неуспеваемости, сколько из-за чрезмерной молчаливости. А потому и остальные испытывали к нему лёгкое презрение. Прочих же второгодников - убеждённых бездельников - смущало отсутствие у него соответствующей идеологической активности, чтобы принять его в свои ряды.
Статус Тихони поменялся совершенно неожиданно. И поменялся кардинально.
Шёл урок истории - излюбленный урок восьмого «Б», потому что вела его Ксения Сергеевна - совсем молоденькая учительница, очень миловидная, очень миниатюрная, необычайно мягкая, добрая и понимающая - предмет восторженного поклонения и собачьей признательности всего класса. Ученики ценили её за неизменную готовность войти в положение «народа» и уважение к интересам «масс». Её обожали, её восхваляли, её даже засыпали любовными признаниями и нескромными вопросами на личные темы. Её носили на руках, при этом постепенно садясь ей на шею. И ей, как начинающему педагогу, это немного льстило, но в один прекрасный день она поняла, что подобное признание ей скорее в тягость и даже ставит её в неловкое положение из-за отсутствия в нём должной почтительности. Это отсутствие должной почтительности - такое, казалось бы, скользкое, неуловимое, молчаливо замятое обстоятельство, словно отсутствие важной приправы, без которой блюдо утратит свой особенный вкус - привносило в её отношения с учащимися какой-то неуместный оттенок, весьма её тревоживший. Девочки находили в порядке вещей болтать с ней на переменках, как с какой-то подружкой, а мальчики прямо на уроке, не стесняясь её присутствия, отпускали шуточки, за какие ей следовало бы выставлять их из класса, но она могла только делать вид, что не слышит. Всё это вызывало у неё бессильную злобу на учеников. Неужели они не понимают? Или специально стараются её смутить? Она намеренно демонстрировала деловой тон и подобающую строгость, но это нисколько не усмиряло детей, а как будто даже, напротив, раззадоривало.
Именно потому Тихоня, который никогда с ней не заговаривал и не пытался её скрыто дразнить, стал любимым её учеником, хотя своего предпочтения она не проявляла, и как будто даже стыдилась его. Но в тот знаменательный день Олега она возненавидела пуще всех и очень пожалела, что задумала его спросить по предмету. Вопрос был пустячный, любой другой восьмиклассник ответил бы, но Семчёв лишь молча уставился на неё пустыми глазами, слегка приоткрыв рот. Перед ним лежала стопка тетрадей, но он не догадался к ним обратиться. Тогда Ксения Сергеевна со свойственной ей доброжелательностью решила ему помочь и принялась рыться в стопке в поисках тетради по истории. Нашлись по литературе, по математике, по биологии, но по истории не было. Ксения Сергеевна хотела было рассердиться, но Олег так растерянно и виновато взглянул на неё - казалось, он и сам недоумевал и страшно огорчался из-за отсутствия нужной тетради. Этот взгляд после бессмысленной, тупой пустоты, которая была на его месте всего минуту назад, невольно её растрогал, и она не стала его ругать. А к нему вдруг вернулось соображение, и он поспешно наклонился под парту за рюкзаком - ведь нужная тетрадь могла быть там. Но, поместив рюкзак к себе на колени, он достал оттуда не тетрадь, а чёрную перчатку. Затем исписанный фломастерами и изрядно потрёпанный блокнот. Затем вторую чёрную перчатку. Несколько секунд он рылся в рюкзаке, и, наконец, извлёк оттуда третью такую же перчатку, что вызвало несколько робких смешков. Все взгляды были прикованы к Тихоне, а тот продолжал извлекать предметы, словно заправский фокусник, всё больше интригуя зрителей. За перчаткой последовал коробок спичек, лампочка, один дырявый носок, будильник, отвёртка, какой-то металлический предмет неизвестного происхождения, вставные челюсти...
Класс уже грохотал. Несколько кривляк, давясь от хохота, завалились за парты. Ксения Сергеевна, побледневшая и растерянная, гадала, как ей следует поступить, понимая, что ситуация вышла из-под контроля, и её призывы к дисциплине никого не проймут.
- Кажется, я забыл тетрадь, - испуганно пробормотал Олег, полностью опустошив рюкзак.
Звук его голоса произвёл небывалый эффект. Все затихли, замерли, все хотели слышать: что-то ещё он скажет? Однако он снова замолчал. Тогда Ксения Сергеевна поняла, что должна ему что-то ответить.
- А голову свою ты не забыл? - нарочито укоризненно произнесла она чуть ли не первое, что попало ей даже не на ум, а скорее сразу на язык.
- И голову оставил... - без тени каких-либо чувств ответил Олег. - По утрам она бывает очень тяжёлая, и её трудно поднять с подушки.
Новый приступ веселья разорвал тишину. Ученики уже корчились в каком-то диком смехотворном экстазе, глядя на серьёзные лица тех двоих, которые их так позабавили.
- Иногда я вынужден её оставлять, - добавил Олег, разведя при этом руками, как будто показывая, что он тут ни при чём.
Ксения Сергеевна почувствовала жар на щеках и догадалась, что на них проступает непрошеный румянец. Теперь даже Семчёв - это недоразвитое, жалкое создание - позволяет себе с ней шутить! Да ещё в присутствии одноклассников, всегда готовых поддерживать всякие возмутительные начинания, этих тридцати пока ещё необразованных, незрелых, неумных существ, тем не менее, считающих, что они вправе над ней насмехаться. Как это унизительно! Неожиданно раздавшийся звонок с урока показался ей самым сладостным звуком, какой только можно услышать в стенах этой школы, где она пока ещё работает...
С тех пор одноклассники стали присматриваться к Олегу и нашли в нём много занимательного, потому что паясничать и всячески выделываться вошло у него в привычку. Он стал часто опаздывать на занятия, и при этом непременно ссылался на какую-либо позабытую часть тела, без которой не мог обойтись, и с полпути возвращался за ней домой. Случалось, он забывал всё тело целиком, и тогда ребята шутили, что в школу явился «странствующий дух». Если же тело послушно приходило на занятия вместе с хозяином, то всюду «прилипало»: к стульям, стенам, партам, дверям, либо на него «липло» всё подряд. К рукам без конца «прилипали» ручки, карандаши, тетради, учебники. И тогда Олег так неистово тряс руками, что становился уморителен. Ноги и задняя часть у него часто «засиживались» за партой, и не желали вставать, когда наступала перемена. Уроки физкультуры Семчёв больше не посещал, потому что однажды так «прилепился» к «козлу», через которого прыгал, что потом долго ходил пошатываясь, как будто «застряв» в состоянии прыжка. Когда его о чём-то спрашивали, ему приходилось «взбалтывать мозги» - постукивать кулаками по вискам, чтобы вызвать «оживление ума», и обычно это действовало, но иногда вместо толкового ответа он начинал нести какую-то околесицу. Иной раз он делал вид, что не слышит, и его оставляли в покое.
Подобные номера он разыгрывал уже перед всеми учителями, что приводило их в страшное возмущение, но зато несказанно радовало Ксению Сергеевну. Говорили, что мальчишка совсем распоясался. То был хоть смирненький, а теперь, мало того, что лентяй и неуч, так ещё и наглеть начал. На него писали докладные, грозились выгнать из школы, водили к директору. Такие заботы его ничуть не тревожили и не оказывали никакого влияния на его поведение.
Вскоре у Олега появился сосед по парте - Жильцов Константин. Об этом «союзе» в классе много зубоскалили, потому что у Кости была кличка «Прилипала», и Олег, к которому всё «прилипало», по всеобщему мнению, уж конечно, не мог миновать самого Прилипалу.
Будучи никогда ничем по-настоящему не озабочен, Костя вечно крутился вокруг кого-то весьма занятого, весьма делового и донимал его своим содействием. Таким объектом мог явиться любой учитель, о котором ученики восьмого «Б» тогда не без наигранного сочувствия поговаривали, что нынче он у Прилипалы в фаворе. Если же им становился Костин одноклассник - обычно примерный мальчик, загруженный классными поручениями, Прилипалу нещадно эксплуатировали. На него сваливали самую нудную и тяжёлую работу, правда, так соблазнительно её расписывая, что Костя без оглядки нырял в свои новые обязанности и ходил с горделивым и деловитым видом, преисполненный сознания своей незаменимости.
На сей же раз объектом его живейшего участия оказался этот новоявленный клоун Олег Семчёв, доказав, что в тихом омуте водятся порой несметные дарования. Однако Олег не замечал, что Костя набивается ему в друзья, и когда тот к нему обращался в непривычно доверительном товарищеском тоне, смотрел на него с таким удивлением, будто не узнавал его. Костю это не обижало, и он рассчитывал, что вскоре это пройдёт, нужно лишь запастись приветливостью, располагающей весёлостью и терпением. У Кости были неиссякаемые запасы приветливости и весёлости, но терпение начало сдавать, когда он убедился, что никаких подвижек день за днём не происходит. Иногда Косте казалось, что Олег даже не отличает его от прочих одноклассников, будто все они на одно лицо, и он готов был поручиться, что Олег до сих пор не знает их по именам и фамилиям, даже его самого, Костю Жильцова - своего соседа по парте.
Однажды Костя решил проводить Олега до дома, хотя ему совсем было не по пути, но он полагал, что нет ничего лучше совместной прогулки, чтобы завязать дружеские отношения. Да только Олег, судя во всему, всё норовил от него отделаться. Костя подстраивался под его шаг, а он, как нарочно, шёл то быстрее, то медленнее, и постоянно оглядывался, словно высматривая за собой погоню, а иногда недовольно косился на Костю, который шагал слева от него, без умолку болтая о том, о сём. Вдруг Олег развернулся и направился обратно. Костя секунду оторопело смотрел ему в спину, затем догнал его и схватил за плечо.
- Ты куда это?!
Олег обвёл его тем самым удивлённо-неузнающим взглядом и объяснил, что ему нужно забрать своё тело, которое он забыл за партой. Костя подумал, что таким образом Олег надеялся от него избавиться, ведь самому-то ему в школу ни к чему возвращаться, поскольку столь крайней забывчивостью он не страдал. Но Костя поспешил разочаровать «приятеля», вызвавшись сопровождающим. До школы оба шли молча. Жильцову уже стало любопытно, как далеко зайдёт дурачество Олега, и неожиданный оборот событий ему даже нравился.
Однако в их классе уже занимались другие дети. Олег бесцеремонно открыл дверь и взглядом собственника «обласкал» своё место - там сидела незнакомая девочка, что явно пришлось ему не по душе. Учительница, методично расписывавшая доску каллиграфическим почерком, на минуту отвлеклась, чтобы выразить своё недовольство нахальным вторжением постороннего. Олегу пришлось скрыться за дверью, и он уселся на корточки, опершись о стену.
- Ну что, оно ещё там? - с улыбочкой спросил Костя.
- Там.
- А это тогда что? - Костя указал на Олега, имея в виду его туловище.
- А это пустое, - Олег с силой постучал кулаками по своим ляжкам, и оба услышали потревоживший тишину обыкновенный глухой звук этих ударов.
Косте стало смешно оттого, что он вспомнил цель их возвращения и то, с каким серьёзным видом он сам сюда направлялся, словно за каким-то важным делом, и свой внезапный вопрос и, наконец, полученный на него ответ. И он залился беззвучным смехом, поскольку если бы его услышали, то выгнали бы из коридора, где в каждом кабинете проходили занятия. Олег безразлично смотрел на его лицо, искажённое гримасой смеха, а может быть, куда-то мимо.
Они дождались окончания урока. И дети, и сурового вида учительница в очках покинули класс, не обратив внимания на двух подростков, притаившихся за дверью. Олег поспешно бросился к своей парте и уселся за неё, при этом ёрзая, как будто выбирал подходящее положение. Костя уже не сдерживался, глядя на Олега, «залезающего обратно в своё тело», и на весь коридор захлёбывался весельем.
- Ну, ты это даёшь! Вот, умора! - делился восторгами Жильцов, когда они уже снова вышли на улицу. - Ну, ты это шутишь!
- Да, я шучу, - произнёс Олег, и - о чудо! - лицо его озарила улыбка - спокойная улыбка сытого и довольного существа.
На обратном пути он стал разговорчивей. Отвечал на кое-какие Костины вопросы - обычные вопросы, какие могут задавать друг другу не слишком близкие приятели, учащиеся в одном классе - и выяснилось, что, по крайней мере, учителей Олег различает.
- А круто ты тогда прикольнулся над Ксюшей! - воскликнул Костя. - Она аж обалдела.
- У неё бархатные туфли, - произнёс Олег. - Когда я их трогаю, пальцы прямо-таки утопают в шершавом бархате.
Костя не понял, к чему он это сказал, но припомнил, что у Ксении Сергеевны хорошенькие замшевые туфельки на шпильках, такие маленькие и изящные, что казались игрушечными, и, должно быть, игрушечными были сами ножки, которые в них прятались. Костя частенько любовался и туфельками и стройными ножками до уровня чуть выше колена, где приятная картина обрывалась видом чёрного подола строгой юбки.
- А ты что, их трогал? - удивился Костя. - Эти самые туфли?
- Я всегда их трогаю, как только засуну руки под парту.
Костя замечал, что Семчёв, сидя на уроках, постоянно шарит руками под партой, однако не задавался вопросом, чем это объясняется.
- Мои руки удлиняются и ползут по полу к учительскому столу, пока не наткнутся на бархат, - сказал Олег. - А потом пальцы карабкаются в высоту, по липкому капрону.
- До самого верха?
- Ну, да.
Жильцов громко хохотнул, представив себе эту картину. Затронутая тема вдохновила его на такие вопросы, от которых он впоследствии немного краснел, встречаясь взглядом с молодой учительницей. Олег рассказал, что Ксения Сергеевна носит не колготки, а тонкие кремового цвета чулки, и кожа у неё на ляжках бархатистая, как шкурка у персика. Бельё у неё кружевное, из какой-то скользкой материи и тоже тонкое.
Костя остался доволен прогулкой с Олегом и по дороге к собственному дому мысленно смаковал её подробности, не переставая восторгаться «придурью» нового приятеля.
С тех пор Костя не скучал, сидя с ним рядом на уроках, поскольку Олег без конца шарил руками под партой и делился впечатлениями. И та серьёзность и убеждённость, с какой он это проделывал, приводила Костю в восхищение. И в то же время создавала игривую иллюзию, будто они действительно таким бестактным способом посвятили себя в интимнейшие и пикантнейшие подробности туалетов всех этих «классных дам», пока те распинаются перед ними в своих возвышенных речах о науке, культуре, нравственности и прочей далёкой суете. Костя то и дело прыскал со смеху, за что его, бывало, удаляли из класса. Особенно сильное впечатление произвело на него то обстоятельство, что толстая «ботаничка», которую он очень недолюбливал, носит, оказывается, нечто вроде панталон из голубого шёлка, а иногда из зелёного в белую крапинку. Не в силах этого забыть, он отныне являлся на уроки биологии в приподнятом настроении и постоянно строил глазки «обожаемой» Розе Витальевне.
На переменах Олег наотрез отказывался «шалить», объясняя, что кругом ходят и мешают - могут ещё наступить ему на руки своими сапожищами.
- Да ну, не наступят, - настаивал Костя. - Да ты попробуй.
- Да я и пробовал! Чуть не отдавили мне руки.
Больше Костя ни разу не провожал Олега до дома - это занимало бы слишком много времени, и к тому же Жильцову было уютней в компании прежних закадычных дружков, от которых Олег разительно отличался. Косте иногда казалось, что голова у Семчёва пуста и чиста, как стерильный пакетик, а он между тем привык, когда она забита самым что ни на есть отборным мусором, к которому ещё и прилагается свой особый лексический словарь. В последнее время Костя успел особо оценить пользу этого мусора: он облегчает общение, способствует пониманию, благоприятствует дружбе и, наконец, именно благодаря ему между людьми устанавливается истинное духовное родство. Семчёв же не желал расставаться с ореолом таинственности, который на себя напустил и, хотя Костя выложил ему всю свою подноготную, ничего о себе не рассказывал. Но как-то Костя, не в силах бороться с одолевающим его любопытством, всё же спросил, правда ли, что кто-то из его родичей мотает срок на зоне. Насчёт зоны Олег всё отрицал, но сообщил по секрету, что неоднократно становился свидетелем смертоубийства в их собственном доме. Более он ничего не добавил, и Жильцов мог лишь гадать, насколько соответствует истине это сенсационное заявление, и по секрету сообщил о нём своим друзьям, дабы узнать их непредвзятое мнение.
Первую четверть этого учебного года Олег Семчёв закончил ещё хуже, чем ту же четверть в прошлом году. С ленивым и равнодушным видом выслушав комментарии к зафиксированным в дневнике результатам своей учёбы и получив сам дневник из рук классного руководителя, он, даже не заглянув внутрь, запихнул его в рюкзак и ушёл домой, не пожелав остаться на классный час. Этот путь - от школы до своего дома - он совершал в последний раз.
С осенних каникул он не вернулся, и распространился слух, что он попал в аварию или вывихнул ногу, или у него обнаружили смертельную болезнь, требующую операции, и он лежит в больнице.
Однажды на уроке учительница попросила кого-нибудь сходить в учительскую за классным журналом, и вызвался, как всегда, Костя Жильцов.
Дверь в учительскую была приоткрыта, и там оживлённо беседовали. В таких случаях Костя обычно не спешил оповещать о своём присутствии за дверью и предпочитал сначала немного послушать: быть может, разговор каким-то образом касается и его самого. И он услышал, что говорят о его новом друге Олеге Семчёве, чьё непредвиденное отсутствие, конечно, было ему небезразлично.
- ...чего и следовало ожидать. Вот вам дурная наследственность!
- И как, интересно, давно это всё началось?
- Должно быть, пока шли каникулы... А может гораздо раньше.
- Уж точно, раньше. И куда мать смотрела?
- Ах, не говорите! Куда мир катится?!
- И кто бы мог подумать, что у него обнаружится шизофрения?
И тут взволнованный голос Ксении Сергеевны перекрыл другие голоса:
- О, как это страшно! Как страшно! Ему действительно казалось, что он оставил свою голов