Горе - не беда

У них была молодая семья с большими надеждами на будущее и радужными планами. Они жили на окраине тихого маленького городка, в однокомнатной квартире, на втором этаже. И каждое буднее утро ровно в половину восьмого можно было видеть, как они, взявшись за руки и шепчась о своих общих сокровенных делах, покидали подъезд и неспешно шагали по тротуару. На ближайшем повороте они расходились в разные стороны и обязательно несколько раз оборачивались, причём часто одновременно, как будто связывающие их брачные и душевные узы вселили в них какое-то сверхъестественное чутьё. Ещё раз обменявшись улыбками и прощальными жестами - этой, казалось бы, бессмысленной данью чувствительности, ненасытной нежности и наполняющей сердце теплоты, - они скрывались за домами и лишь после этого ускоряли шаг, спеша на работу.
Далёкие от всего, что творилось в их доме или хотя бы на лестничной площадке, они и понятия не имели, что их идиллию частенько обсуждают за семейным столом или на лавочке у подъезда скучающие соседи. Но они были так благожелательны со всеми и производили впечатление такого безмятежного и чистого благополучия, что даже сплетничали о них с умилением и искренним одобрением. Говорили, что для полного счастья им не хватает только детей, и выражали любопытствующее удивление по поводу их отсутствия.
В тот день, когда Алла сообщила мужу, что скоро у них появится малыш, молодые супруги устроили себе маленькое торжество, разумеется, очень тихое, сугубо интимное, без всяких гостей, церемонных трапез и шампанского, тем более что на спиртные напитки они отныне установили категорический запрет. То был скорее внутренний праздник - когда празднично на душе, ни к чему эта милая сердцу обстановка разгула, в предвкушении коего люди обыкновенно преисполняются праздничного настроения.
Вадим сбегал в магазин за небольшим тортом, украшенным кремовыми цветочками и грибочками - этакой аппетитной лесной поляной, которую поместили в центр стола. Вокруг наставили тарелок с фруктами так тонко и аккуратно нарезанными и так художественно расположенными, что каждая из них являла собой чуть ли не произведение искусства. Алла по рецепту из кулинарной книги приготовила на ужин рыбу, запечённую с яйцами и молоком, и несколько лёгких фруктовых салатов собственного изобретения. Все эти новые блюда удостоились щедрой похвалы, и Алла решила впредь чаще вносить творчество и новаторство в свои поварские заботы.
За ужином предавались мечтам - мечтали вслух и поочерёдно, как будто воображали в этом некое священное таинство или такую игру. Они пребывали на верху блаженства в эти недолгие часы и мнили, что счастливее всех на земле, быть может, не так уж в этом заблуждаясь.
Алла убеждённо заявила, что родится мальчик - об этом, дескать, её оповестили уже пробудившиеся материнские чувства, которые, уж конечно, не могли ошибаться. И она уже знала, как его назвать: Леонидом, Лёней. Или же Павликом. Оба имени нравились ей чуть ли не с детства, но выбрать из них одно она затруднялась. Поэтому предоставила выбор Вадиму. Однако он отклонил оба варианта и признался, что давным-давно решил назвать сына Славой - так звали деда, прадеда и дядю Вадима - достойнейших людей, всюду и всеми любимых и хвалимых, весьма преуспевших в жизни, составляющих честь и гордость семьи. В масштабах родословной это имя оказалось столь прославлено, что Вадим уверился в его исключительно благородном звучании и благотворном влиянии на носящего его человека. Выслушивая доводы нежно любимого супруга, Алла начала приходить к выводу, что ей это имя тоже нравится.
- Тогда он будет Вячеслав Вадимович, - задумчиво сказала она. - И в самом деле, Слава - очень красивое имя.
С тех пор ещё не родившийся Славик как будто бы уже поселился в их маленькой квартирке. О нём не забывали ни на минуту, словно он уже присутствовал рядом, слышал своих родителей, переживал за них, радовался вместе с ними, любил их. О чём бы ни заходила речь, какой бы ни решался вопрос, будущие родители непременно обращались к Славику за советом или поддержкой, и без конца слышалось: «не правда ли, Славик?», «а ты что думаешь, Славик?», «как поживает наш Славик?»
По вечерам, после работы Алла, устроившись у телевизора, вязала для Славика пинетки, шапочку, кофточку. Закончив очередную маленькую вещичку, она не могла на неё налюбоваться и, когда держала её в руках, ей казалось, будто держит уже какую-то частичку малыша, который будет её носить. Она часто говорила Вадиму, показывая эти прелестные, тоненькие, миниатюрные результаты своих трудов:
- Представляешь, у него будет такая крошечная головка! И такие крошечные ножки! И такие крошечные ручки!
Вскоре у Славика появилась кроватка. Долго не могли решить, куда её поставить. У окна не хотели, потому что от него дует. У дверей тоже неудобно: если гости явятся, будут беспокоить ребёнка, без конца снуя то туда, то обратно. Пришлось переставлять всю мебель: диван, шкаф, письменный стол - чтобы образовалось свободное место в глубине комнаты. В ванной появилась маленькая детская ванночка для Славика. В шкафу - единственном в квартире, но зато большом и вместительном - ему отвели две полки, одна из которых пока пустовала, а на другой расположили приданое для новорожденного.
Когда Алла начала чувствовать движения ребёнка, сложилась традиция: каждый раз, когда Вадим приветствовал жену, он с серьёзным видом прикладывал ладонь к её животу, как будто выказывая особое почтение тому, кто в нём находится. И Алле и Вадиму это казалось глупым, и они начинали смеяться, чувствуя себя детьми, которые дурачатся. Однако общение со Славиком теперь уже перестало быть односторонним, во всяком случае, так чудилось будущим родителям. Малыш приветливо откликался, когда с ним заговаривали, а своё недовольство выражал раздражёнными толчками. Родители отмечали, что у него на редкость своевольный нрав, что он часто капризничает и даже хитрит, заставляя с собой считаться. По вечерам ему обязательно читали сказки, а иногда любовные романы, модные журналы или спортивные колонки из газет. Он любил слушать и сразу утихомиривался. Однако к ночи на него находило жизнеутверждающее возбуждение, и он начинал суетливо ворочаться, как раз в то время, когда уставшие родители укладывались спать. Тогда ему включали музыку. Он «обожал» классическую музыку, и ради него в доме появилась целая коллекция аудиокассет и пластинок с творениями великих композиторов. Алла утверждала, что более всего ему по душе Бетховен, но Вадим категорически возражал, считая, что он без сомнения предпочитает Чайковского. Но оба соглашались, что «Токката и фуга» Баха вызывает у него «особые переживания». Во время токкаты он настораживался, волновался и как будто даже робел, когда же звучала фуга, радостно оживлялся и «обретал душевное равновесие». Родители усматривали во всём этом задатки будущей музыкальной одарённости и даже уже обдумывали, с какого возраста отдадут его в музыкальную школу. Им казалось, что они его уже знают и находят в нём те самые особенные черты, которые делают каждое человеческое существо исключительным. Они уже словно видели его, этого подвижного, озорного, необычайно умного маленького мальчика с невиннейшей улыбкой и игривым взглядом лучистых глаз.
Их поздравляли родные, друзья и соседи, и они сияли от гордости, будто исполнили некий великий долг перед всем родом человеческим.
В положенный срок Алла родила мальчика. Процедура его появления на свет заняла более суток и проходила весьма тяжело.
Но вот всё самое страшное, казалось бы, осталось позади, и счастливая Алла, наконец, увидела сына.
- Какая у него большая голова! - были первые её слова.
То же самое успели заметить врачи, и были всерьёз обеспокоены. В течение последующих дней голова ребёнка ещё больше увеличилась. Мальчику поставили диагноз: гидроцефалия - водянка головного мозга, возникшая в результате родовой травмы. Этот диагноз означал, что мальчик уже не будет развиваться, как все нормальные дети. Беспомощный, неполноценный, он всю свою, скорее всего, недолгую жизнь будет обузой для тех, кто возьмёт на себя заботу о нём. От таких детей родители часто отказывались.
Ребёнок ещё оставался в больнице, когда Аллу выписали. Она и Вадим сидели на кухне, расстроенные, молчаливые.
- Мы должны принять решение, - сказал Вадим.
Алла не отвечала. Он видел, что она очень страдает. Страдает сильнее, чем он. И от вида её страдания у него что-то неприятно щемило внутри, и накатывала слабость, даже какое-то бессилие. Должно быть, потому что он любил её. И эта слабость, тягучая, непреодолимая, была первым противным ему ощущением, которое она вызвала. Он понял, что решение должна принять Алла. Сам он не сможет - из-за неё.
- Мы сделаем, как ты решишь, - сказал он. - Но ты должна понимать...
- Он ведь всё-таки наш сын, - перебила его Алла. - Помнишь, как мы хотели его?
- Разве этого мы хотели? Мы хотели иметь сына, которым будем гордиться. Чтобы он рос и с каждым днём, с каждым годом учился чему-то новому, умнел...
- Ну и что же с того, что мы хотели? Разве он виноват, что не сможет? - с жаром возразила Алла. Она не понимала Вадима. Какое значение имели теперь эти прошлые надежды, когда появилось крошечное живое существо, о котором можно заботиться, любить его, прижимать к себе? - Если мы его бросим, он будет никому не нужен... а ведь он наш!.. Он не заслужил этого, а кроме нас, его никто не пожалеет.
- Ты уверена, что он когда-нибудь сможет понять это и оценить? Ты уверена, что он будет способен?..
- Не говори так. Любой ребёнок чувствует, когда его любят.
- Хорошо... хорошо... ты права. Если ты этого хочешь, я тоже этого хочу. Я люблю тебя.
- Я тоже люблю тебя. И Славик будет нас любить, если мы его полюбим.
Он помолчал немного, потом произнёс:
- Помнишь, ты хотела назвать его Лёней?
- Помню.
- Мне тоже нравится это имя. Если ты всё ещё хочешь назвать так мальчика, пусть он будет Лёней.
Она согласно кивнула, но отчего-то ей стало больно внутри, в сердце, в душе при этих его словах.
Когда Лёня появился в доме, всё пошло совсем иначе, чем ей представлялось даже в тех последних мечтах, которые она лелеяла уже с учётом того, что у них будет необычный ребёнок.
Лёня постоянно кричал, испытывая боли, оттого, что жидкость, скопившаяся в полости черепа, давила на мозг. Его регулярно возили на процедуры, где выкачивали лишнюю жидкость, но это давало лишь кратковременный эффект.
Поначалу Вадим старался помогать Алле по уходу за ребёнком. Однако довольно скоро она стала замечать, что он предпочитает брать на себя больше домашней работы, но избегает приближаться к Лёне. Её это огорчало, и она убеждала себя, что дело тут не в том, что мальчик неполноценный. Просто Вадим привык к тишине и покою, а Лёня без конца шумит. Вадим действительно часто жаловался, что из-за детского крика в доме невозможно находиться. Теперь он всегда сам выносил мусор, ходил в магазин, часто мыл посуду и пылесосил, когда Алла отправлялась с Лёней на прогулку. С работы Вадим стал возвращаться всё позже и позже. Алла надеялась, что это временное явление, и всё наладится, когда Лёня подрастёт.
Как-то раз Вадим вернулся домой явно навеселе. Такого прежде не случалось. Алла ничего не сказала насчёт его состояния, словно не заметила. Той ночью она долго не могла уснуть. Ночная бессонница - самая благодатная почва для гнетущих мыслей, и Алла впервые почувствовала настоящий ужас перед будущим и усомнилась в правильности своего решения оставить больного ребёнка. Но пути назад она уже не мыслила - из-за моральных соображений. А ещё, потому что она привязалась к ребёнку, полюбила его.
Вадим стал часто выпивать. Когда Алла пыталась поговорить с ним об этой скверной привычке, он раздражался, грубил. Она не узнавала его. Ей не верилось, что это тот самый человек, от которого совсем недавно она видела только ласку, любовь, на которого могла во всём положиться.
Однажды, придя домой, Вадим спокойно заявил, что его уволили с работы. Он был пьян, поэтому Алла не стала спрашивать, за что его уволили. Позже оказалось, что он позволял себе выпивать в рабочее время.
Алле пришлось вернуться на работу, не дожидаясь окончания декретного отпуска. Она была модельером на швейной фабрике. Зарабатывала хорошо и рассчитывала, что сможет прокормить на свою зарплату и мужа, и ребёнка. Первый раз уходя на работу, она оставила Лёню дома с Вадимом. Весь день не находила себе места от беспокойства, зная что Вадим едва ли станет заниматься Лёней, а то и вовсе бросит его одного. И действительно, когда вернулась, Вадима дома не было, а Лёня надрывался криком.
Пришлось искать няню для ребёнка. Это оказалось не так просто: не каждая няня соглашалась сидеть с ребёнком, у которого пугающе большая голова. А та, что согласилась, потребовала куда более высокую оплату своих услуг, чем если бы ребёнок был нормальный.
На зарплату няни Алла потратила больше половины собственного заработка, а того, что осталось, уже не хватало на содержание семьи из трёх человек. Тогда Алла стала брать на дом шитьё под заказ.
Няня приходила в восемь часов утра, и Алла сразу отправлялась на фабрику. Домой возвращалась в шесть вечера, и, отпустив няню, бралась за домашние дела: стирала, готовила, прибиралась. Ей никто не помогал - Вадим являлся домой пьяным и сразу заваливался в кровать. А дел было по горло. Да и с Лёней хватало хлопот. Развивался он медленно. К годовалому возрасту так и не научился садиться, ползать, ходить, потому что с большим трудом поднимал свою тяжёлую голову. И по-прежнему нуждался в повышенном внимании, ведь его не переставали донимать боли. Вечером Лёню приходилось долго укачивать, и только когда он засыпал, Алла могла взяться за свои заказы. Но тогда вставал Вадим, требовал ужин, ругался без всякой причины. Лёня просыпался, услышав шум, и его снова приходилось укачивать. Когда все угомонятся, Алла садилась за шитьё и работала до глубокой ночи. На сон ей оставалось не больше трёх-четырёх часов. Она очень уставала, и всё равно вырученных денег едва хватало, чтобы свести концы с концами. А тут у неё вдобавок стали деньги из кошелька пропадать - Вадим незаметно вытаскивал их себе на выпивку. Алла спрятала деньги. Вадим уже давно не имел гроша в кармане, но на что выпить где-то находил. У него появились друзья-собутыльники, и он постоянно пропадал у них в гостях.
Алла часто плакала по ночам, беззвучно, чтобы никого не разбудить. Иногда ей не хватало сил даже на слёзы: она засыпала, едва положив голову на подушку. Порой ей казалось, она больше не выдержит такой жизни, не сможет подняться утром с постели. Но наступал новый день, и она заставляла себя встать, чтобы снова и снова работать. Единственным своим отдыхом, помимо сна, она считала прогулки с Лёней. Она возила его на колясочке вокруг дома. Он сидел, закатив глаза вниз (врачи называли это «симптом заходящего солнца») а все прохожие откровенно разглядывали его большую голову. Алла видела, как они шепчутся между собой и оборачиваются, чтобы проводить взглядом диковинного ребёнка. Она научилась не обращать на это внимание. Но всё же ей было неприятно сознавать, что все соседи сплетничают о том, что происходит в её доме: о её муже, некогда весьма уважаемом человеке, а теперь так низко павшем, о ребёнке, на которого любят поглазеть, о ней самой, которую жалеют, а иногда винят в собственных несчастьях.
Ей было только двадцать пять лет, а она уже чувствовала приближение к некоему концу, не к концу жизни, а к концу её развития, её надежд, радостей. Впереди ей виделось только тяжкое, беспросветное существование. Она избегала смотреть на себя в зеркало, но когда всё же смотрела, горько вздыхала. Прежде она тратила много времени на свою внешность. Ей нравилось ухаживать за собой. Она всегда стремилась нравиться окружающим и получала тайное, волнующее удовольствие, замечая на себе восхищённые мужские взгляды. Теперь же времени на себя у неё не стало, тем более не стало сил и желания. Она забыла, когда последний раз пользовалась косметикой или делала причёску. Бледная, осунувшаяся, с тёмными кругами под глазами, она едва ли могла кому-то понравиться. И она смирилась с этим. Просто решила, что это не для неё.
Все её мысли теперь занимал несчастный ребёнок. У неё сердце болело, когда видела его мучения. Маленький, беззащитный, несправедливо наказанный судьбой, он в своей жизни встречал только страдания. Но всё равно боролся за жизнь, стремился к ней, как любой ребёнок, только преодолевая куда больше трудностей и испытаний. Алла мечтала ему помочь, облегчить его муки. Но как?
Однажды появилась надежда. Врач, наблюдавший Лёню, сказал, что ему поможет операция. Алле объяснили, что операция заключается в установке так называемой шунтирующей системы, то есть специальных трубок, которые будут выводить жидкость из полости черепа в брюшную полость, чтобы давление на мозг прекратилось. Конечно, размер головы уже не изменится, и отставание в развитии не восполнить, но, по крайней мере, ребёнок перестанет испытывать боли.
С этими новостями Алла пришла домой радостная. Вадима не было. И вместе с Вадимом исчез рулон дорогой материи, который принесла одна заказчица на костюм. Алла поняла, что ткань уже не вернуть - Вадим ушёл продавать её, чтобы выручить деньги на выпивку - а перед заказчицей отчитываться уже завтра. Ничего другого не оставалось, кроме как срочно бежать в магазин за новой тканью, потратив, увы, последние оставшиеся деньги.
Лёня спал на диване, и Алла решила его не тревожить. Она рассчитывала сбегать до ближайшего магазина ткани и через пятнадцать минут вернуться. Однако в ближайшем магазине нужной ткани не оказалось. Пришлось ехать в центр города, а это заняло два часа.
Пока она ездила, Вадим вернулся домой, и не один, а с приятелем. Они курили и выпивали на кухне. Их громкие разговоры разбудили Лёню. Ему уже было полтора года, и он научился ползать. Он смог слезть с дивана и пополз на кухню, которая привлекла его горящим светом и явным присутствием там людей.
Когда приятель Вадима заметил Лёню с его огромной головой, переползающего через порог кухни, дико заорал:
- О! Чудовище! - спьяну ему показалось невесть что, и он, недолго думая, со всего размаху запустил в ребёнка бутылку. Та попала прямо в огромную Лёнину голову и разбилась. Лёня растянулся на полу. Он был мертв...
***
Двое первоклассников баловались около проезжей части. В шутку толкали друг дружку на дорогу или сами выскакивали, похваляясь своим бесстрашием и удальством. Машины проезжали редко, и каждый раз, заслышав шум мотора, мальчишки кричали:
- Внимание! Сюда движется опасность! - и бросались наутёк.
Замерев у обочины, они с торжественным видом провожали глазами очередную машину. Иногда при этом заговорщически переглядывались, смутно сознавая, что занимаются чем-то недозволенным, и если бы хоть один водитель это увидал - ох, как бы отругал!
А между тем машины выезжали из-за поворота, и если бы не шум, возвещающий их приближение, появление их было бы совсем неожиданным. Заигравшиеся и окрылённые успехом своих проказ, дети потихоньку теряли внимательность и осторожность.
В итоге один из них всё-таки угодил под колёса. Водитель отчаянно тормозил, видя перед собой ребёнка, но чуть-чуть не успел остановиться. Он выскочил из машины, бросился к пострадавшему. Убедившись, что тот, по крайней мере, жив, добежал до ближайшего автомата и вызвал скорую. Мальчика доставили в больницу, туда же привезли и его перепуганного, но совершенно невредимого приятеля, который и помог связаться с родителями: и своими и своего друга.
Явились матери обоих мальчиков.
Та, у которой ребёнок пострадал, приехала вместе с мужем. Она была молода, лет двадцати пяти, и прибыла уже в состоянии истерики, с покрасневшими от слёз глазами, под которыми стекали чёрные струйки туши. Она опиралась на руку мужа, который старался сохранять внешнее спокойствие. Говорил он тихо, сдержанно, но совершенно не убедительно - жена его даже не слушала.
- Ну, перестань... перестань. Быть может, всё не так уж страшно, мы ведь ещё не разговаривали с врачом.
- Да ты понимаешь, что он для меня всё?! Я ведь не переживу, если с ним случится что-то серьёзное! Не переживу!.. Да где же этот врач?!
- Ну, успокойся... успокойся... Ты ведь так доведёшь себя.
- Я же знала! Знала, что так произойдёт! Я же просила, чтобы кто-нибудь забирал его из школы! Я же говорила, что нельзя ему одному на улице! А ты! Ты... «Он должен привыкать... пусть учится самостоятельности...» Ну и что теперь?!.. Что теперь?!.. Из-за тебя всё!.. Ты виноват!.. Никогда... никогда больше не отпущу его одного!
Муж густо краснел, и лицо его искажённое страданием, всё больше напоминало какой-то диковинный перезрелый овощ. Он замолчал, погрузившись в свои думы, но продолжал поддерживать за локоть жену, словно сомневался, что она вполне твёрдо стоит на ногах. Потом усадил её на диван и сам устроился рядом, обхватив её дрожащие плечи.
Вторая, более счастливая мать, женщина уже сорока лет, бросилась к своему сыну и принялась его обнимать, ещё не до конца оправившись от ужаса миновавшей её трагедии - ведь её ребёнок мог оказаться на месте своего пострадавшего одноклассника. Глаза у неё блестели от влаги, а руки, вцепившиеся в ребёнка, еле заметно тряслись.
- Я ведь тебя предупредила, чтобы ты меня дождался, - говорила она суровым тоном. - Я же обещала тебя забрать? Ну, в чём дело, Павлик? Почему ты не послушал?
- Но нас же раньше отпустили!.. Нам сказали идти домой! - ответил ребёнок и внезапно зарыдал, как будто материнские упрёки явились последней каплей в чаше его детского терпения.
- Ну, всё уже... всё уже. Сейчас пойдём домой... - она принялась целовать его заплаканное лицо, успокаивающе поглаживая его по спине, и прозрачная влага потекла по её правой щеке.
- Мама, а как же Дениска? Он что ли умер?
- Не говори глупости... Никто не умер. Врачи его полечат, и он опять пойдёт в школу.
Она взяла его за руку и повела мимо родителей Дениски, и те, как будто чтобы отвлечься от своего несчастья, принялись с мучительным безразличием их разглядывать. Мать Павлика производила приятное впечатление. Элегантная, строгая, сияющая таким неброским, но покоряющим очарованием, и, по всему видно, хорошо обеспеченная, она выглядела моложе своих лет и, когда лёгкой, уверенной походкой направлялась к выходу, постукивая каблучками по обитому линолеумом полу, притянула к себе ласкающие взгляды всех мужчин, сидевших на скамейках вдоль стены. Мальчик её был нарядно одет, ухожен. В материнском обращении с ним угадывалась чрезмерная заботливость, достойная скорее трёхлетнего малыша, но не школьника. Не вызывало сомнений, что это её младшее, либо единственное дитя, обласканный всеми домашними ненаглядный любимец, на котором сосредоточены все материнские чаяния.
Однако минут через пятнадцать мама Павлика вернулась, но уже без ребёнка - видимо, на улице её дожидался муж или ещё кто-то, с кем она оставила мальчика.
Она представилась родителям Дениски, выразила своё сочувствие и предложила поддержку - любую, какая потребуется. Они заинтересованно слушали её и вежливо благодарили. Она сообщила, что у неё есть знакомые доктора, прекрасные специалисты, что называется доктора от бога, которые почти что на её глазах творили чудеса, чуть не воскрешая пациентов и поднимая их на ноги. Она приводила примеры совсем безнадёжных случаев тех или иных недугов, и какой неожиданно счастливый исход ожидал больных благодаря талантливым и самоотверженным врачам. Кроме того, она убедительно расписала, на сколь высоком уровне находится современная медицина, и в таких подробностях представила некоторые её новейшие достижения, что казалось, будто она и сама имеет к ней непосредственное отношение и потому в курсе подобных профессиональных тонкостей. Но она заверила, что с медициной никоим образом не связана - разве что, как пациент, а уж пациентом наверняка приходилось бывать каждому.
Её речи, такие обстоятельные, такие уверенные, то, казалось, бесстрастные, то наполненные чувствами, привлекли внимание некоторых присутствующих - либо больных, либо их родственников - каждый из которых имел свой особый интерес по части медицины. И в ряду сочувствующих маленькому Дениске и его родителям заметно прибавилось. Почтенные дамы старой закалки немедленно возмутились безобразием, которое творится на дорогах, и принялись вдохновенно распекать водил. Остальные присутствующие с готовностью их поддержали, видимо, проникшись сим пылом негодующей нравственности. Но вскоре этому разношёрстному сборищу, местами интеллигентному, местами культурному, пришло в голову, что следует переменить тактику сочувствия и моральной поддержки. И, отложив на время свой праведный гнев, люди стали осаждать родителей пострадавшего ребёнка успокоительными речами, должно быть, сочтя своим долгом вселить в них как можно более твёрдую надежду.
Но вот явился врач, готовый дать заключение. И все вонзились в него жадными взглядами, все хотели слышать его заключение, неумолимое и пугающее неизвестностью, как приговор, ещё не оглашённый, но уже вынесенный. И приговор оказался страшен. Врач сообщил, что мальчик навсегда останется паралитиком. Он не сможет ходить, разговаривать, жить полноценной жизнью. Но, впрочем, ещё неизвестно, останется ли он вообще жив, потому что он по-прежнему в критическом состоянии.
Врач вернулся к больному, оставив его родителей оглушёнными, онемевшими от ужаса. На краткий миг в коридоре воцарилось молчание, подобное затишью перед бурей. У присутствующих слегка захватило дух от всей реальности трагедии, обрушившейся на молодую чету, трагедии, которую они видели воочию, и которая потрясла их, словно молния, ударившая поблизости. Кое-кто из них тихо удалился по своим делам. Оставшиеся состроили скорбные мины и решили немного подождать, чтобы узнать окончание драмы. Всем виделось, что за закрытыми дверьми, у которых они добровольно дежурят, происходит яростная борьба, ведь борьба за жизнь должна быть яростной. Но теперь они пребывали в некотором замешательстве, поскольку не могли определить, следует ли сочувствовать беде уже нагрянувшей - неизбежной инвалидности ребёнка, или же переживать за саму его жизнь, ведь эта жалкая жизнь калеки по-прежнему дорога его родителям. Бесспорно было одно: жаль самих родителей.
Шли минуты, часы. Состояние ребёнка оставалось тяжёлым. Люди, сочувствующие его родителям, постепенно разошлись. Осталась одна только мама Павлика. Она лишь отлучалась ненадолго, чтобы позвонить домой и принести минеральной воды для Денискиной мамы. Мама Павлика больше почти не говорила, но её молчаливая поддержка ощущалась и внушала, если не надежду, то какое-то странное, быть может, даже неуместное успокоение.
Каждый раз, когда врач, лечивший Дениску, показывался на пороге его палаты, Денискина мама задавала ему один и тот же вопрос: «он ещё жив?», и, получив утвердительный ответ, умоляла спасти сына. Муж по-прежнему обнимал её за плечи. Он был предельно сдержан, но при этом выглядел убитым горем. Он тоже очень просил спасти сына.
Поздно вечером Дениска умер.
Небо было уже чёрным, и сиял полумесяц, когда мама Павлика покидала больницу. За воротами её ждала машина. В салоне находились её муж и сын, Павлик. Она села на заднее сиденье, рядом с мальчиком.
- Ты что тут делаешь, дружок? Давно должен спать, - строго сказала она сыну.
- А папа разрешил! Завтра суббота, я в школу не иду... Мы были в магазине. Смотри, какую папа мне машину купил!.. Ж-ж-ж!.. Военная... Теперь я ещё автомат хочу, как у Дениски. Ты купишь?..
- Ну что, Алла? Как у него дела? - спросил муж.
- Всё кончилось, Никита.
- Значит он?..
- Да.
- Какое горе для родителей!
- Горе - не беда. Так им будет лучше, - прошептала Алла, прижимая к себе своего второго, но единственного ребёнка. И невольно вспомнив о том, первом.
- Мам, ну ты купишь? - не унимался Павлик.
- Куплю, если будешь хорошо себя вести... Поехали, Никита.