Сеанс анализа

Некий пациент на приёме у психоаналитика рассказывал:
- Я всегда считал себя нормальным человеком. И поверьте, до сих пор не совершил ничего, что свидетельствовало бы об обратном. Но недавно я заметил в себе нечто очень меня обеспокоившее, даже испугавшее. Тогда я оглянулся назад, на всю свою жизнь, и с удивлением и ужасом понял, что это присутствовало во мне всегда. Только я не замечал.
Слушайте, как всё произошло.
Как-то в субботу вечером я чинил электрическую проводку в своей квартире. Вдруг слышу из спальни крики жены. Бегу туда, и выясняется, что её ударило током, когда она пыталась свет включить. А дело вот в чём. В спальне в последнее время стал мигать свет. Я подумал: что-то с выключателем. Разобрал его, гляжу: вроде всё в порядке. Тут жена советует посмотреть в щитке. «У нас, - говорит, - не только свет в спальне мигает, но ещё и утюг шипит, когда воткнёшь в розетку». Я в этих утюгах не разбираюсь, ну и отвечаю ей, скорее даже в шутку, чем всерьёз: «Утюг на то и утюг, чтобы шипеть, так что не выдумывай». А она вдруг завелась. Видимо, я её обидел. «Ты, - кричит, - самый умный тут, всё про утюги знаешь, только что в руках не держал! Да куда уж тебе, раз ты даже в щиток заглянуть ленишься!» Я её крики не люблю, поэтому тут же пошёл к щитку, чтобы она только замолчала. Я действительно был уверен, что в щитке всё в порядке. Но тут открываю и вижу: там проводок какой-то искрится. Оля сразу успокоилась, видимо, довольная тем, что оказалась права. Я стал чинить и совсем забыл, что выключатель в спальне так и не водворил обратно. Вот Олю и ударило током, когда она на ощупь выключатель искала. Она вообще очень вспыльчива, в сердцах что угодно наговорит. Вот и заявила, что я, дескать, убить её хочу, потому и устроил так, чтобы её током дёрнуло. А я её люблю, между прочим. Я ей так и сказал. Она не слушала. Расплакалась и много ещё ужасных вещей наговорила. Что я, дескать, и сам за собой не замечаю, как всем вокруг причиняю боль и подвергаю опасностям, что сею вокруг себя разрушения и тому подобное... Я её словам значения тогда не придал, да и сейчас не придаю. Как я уже упомянул, в сердцах она что угодно скажет... Но это было ещё не самое худшее, что случилось в тот вечер.
Моя маленькая дочурка Алёнушка играла с братом в догонялки в коридоре и поскользнулась на линолеуме. Ударилась, бедняжка, и в слёзы. Я к ней подбегаю, осматриваю, не поранила ли чего, и тут замечаю, что на линолеуме-то мокро. Оттого и скользко. Алёнка мне дороже всех на свете. Если ей больно, она плачет, я просто теряю над собой контроль и завожусь не хуже Оли. Ну и, естественно, ищу виноватых. А виноватой как раз Оля оказалась. Она относила на балкон свою мокрую кофточку после стирки. Видимо, с кофточки и накапало. Я на Олю накричал, а она на меня кричит: «Ты со своей Алёнкой совсем с ума сходишь! Трясёшься над ней, будто она у тебя фарфоровая. А она такая же, как все дети, ничем не лучше. А по коридору я, - говорит, - давно предупредила, бегать нечего. Раз не слушалась, вот и добегалась». Представляете, родная мать такое сказала! После этих её слов я вовсе озверел. Смотрю на жену и думаю: убил бы! Своими руками растерзал бы! Тут вспоминаю её недавние обвинения и выдаю - око за око, что называется: «Ты, Оля, значит, убить девочку хочешь, вот и устроила, чтобы она на ровном месте упала и ушиблась». Но это я погорячился, конечно. И кто меня за язык дёргал?! Потом и сам понял, какую глупость сморозил. Но слово не воробей... Какой тогда скандал из-за этого был! Ещё бы! Обвинить мать в подобном! Оля до самой ночи проплакала. Я, конечно, прощения просил, но так и не получил. Дети побежали маму жалеть, а на меня давай дуться. Они ведь не будут разбираться, кто прав, кто виноват. Кто плачет, тот, значит, и пострадал, тот, значит, и хороший. В их глазах я выглядел как злодей, а она - как невинная жертва. Даже Алёнка мне высказала, что я плохой, маму обидел. А ведь она обычно мою сторону принимает. Скверно мне тогда было. Не о каком сне в ту ночь и речи быть не могло. Во-первых, потому что Оля в спальню меня не пустила, а на диване в гостиной я никогда уснуть не мог. А во-вторых... опять же потому, что уж очень скверно мне было. Так я и просидел всю ночь на диване в гостиной с какой-то газетой, которую, впрочем, толком и не читал. Я размышлял. В основном размышлял об этом нелепом обвинении, прозвучавшем дважды: «ты хочешь меня убить», «ты хочешь её убить», об этой первопричине всех несчастий того дня. Откуда вообще оно взялось? Как могло оно придти в голову?
В ту ночь я понял, что на язык оно попало неслучайно...
Когда-то, будучи любознательным студентом, я очень увлекался Фрейдом. О Зигмунде Фрейде, конечно, не мне вам рассказывать... Прочитанные мной работы Фрейда вселили в меня уверенность, что человек ничего не делает просто так. Любое его, казалось бы, случайное, ненарочное, даже самое мелкое и незначительное действие является на самом деле целенаправленным, отвечает каким-то его бессознательным желаниям, стремлениям. Любая его ошибка, любое забытое или, наоборот, внезапно пришедшее на ум слово, любая неловкость случаются от какой-то работы, происходящей в его бессознательном.
Исходя из этого, я неспроста забыл вернуть на место выключатель. Я преследовал за этим определённую цель. Только не осознавал её. Оля неспроста забыла вытереть лужу на полу. Она тоже преследовала некую цель. Значит ли это, что я действительно хотел убить жену, которую, как уже говорил, иногда хочу убить даже вполне сознательно, до того она бывает несносна? Значит ли это, что Оля действительно хотела убить дочь, к которой меня всегда ревновала?
Наутро, как обычно бывает, ночные мысли показались мне бредовыми.
Дверь в нашу с Олей спальню была приоткрыта, и я видел из гостиной, как Оля и Алёнка, обе ещё в ночных сорочках, сидя на кровати, причёсывают друг дружку гребешками и о чём-то между собой шушукаются, как подружки. Я слышал только их голоса, слившиеся в единую музыку, самую приятную для моих ушей. Алёнушка смеялась, Оля улыбалась. У неё очаровательная улыбка, светлая, открытая, как у ребёнка, и как будто излучающая сияние. Когда она улыбалась, она выглядела совсем юной, почти девочкой. Я любовался ими обеими и удивлялся тому, как они похожи. Две пары васильковых глаз, два тонких носика, распущенные светлые волосы одного оттенка перемешались, и уже не различить, где, чья прядь. Мать и дочь, одна подобие другой. Когда-то эта молодая женщина была точь-в-точь такой вот маленькой девочкой, какую держит теперь на коленях. Когда-нибудь эта маленькая девочка станет прелестной, изящной молодой женщиной, напоминающей свою мать. До чего я люблю их! Но когда вижу их, самую милую для моих глаз картину, мне отчего-то становится горько. Сердце полно любви, восторга, страсти, но всё это как будто бы и причиняет боль... Но, впрочем, не буду отвлекаться, продолжу.
Алёнка позабыла, что вчера «папа был плохой». Как ни в чём не бывало, полезла ко мне обниматься и потребовала, чтобы я с ней играл. Зато Оля держалась холодно и, по-видимому, решила со мной не разговаривать. Мы не впервые ссорились, и к Олиным бойкотам я привык. Я знал, что к вечеру она оттает.
После завтрака Оля отправилась в магазин. Владик, сынишка наш, побежал на улицу, к своим приятелям. А мы с Алёнкой затеяли игру в прятки. Дочурка пряталась, а я вышел на балкон покурить. Пока затягивался и громко считал до пятидесяти, заметил группу ребятишек. Они гоняли по двору огромную лохматую собаку, вооружившись палками. Среди них и мой Владик. Псина была бездомная. Вся округа её знала. Несмотря на свой грозный вид, вела она себя всегда тихо. Почти не лаяла и всем, кто проживал в нашем доме, при встрече приветливо виляла хвостом. Я удивился: что это вдруг местные мальчишки на неё накинулись? И поспешил на помощь. Не столько, конечно, из жалости к собаке, сколько для того, чтобы сына забрать из скверной компании. Привёл его домой, в угол поставил и велел хорошенько поразмыслить над тем, за что он наказан. Он стоит, надулся, а я спрашиваю: «Зачем собаку-то мучили?» Он молчит, а я вдруг вспоминаю, что и сам в детстве так развлекался с дворовой ребятнёй. И до сих пор помню, как весело было. А когда мы стали постарше, так и вовсе жуткие вещи творили с животными. И, разумеется, в глубокой тайне. Бездомные собаки и кошки редко уходили от нас живыми. А если и уходили живыми, то непременно покалеченными. Частенько мы таскали на пустырь изуродованные трупики и там устраивали из них костры. Я спросил себя, как только что спрашивал сына: зачем мы всё это делали? На ум пришло слово «убить», уже наделавшее накануне дел. И я ответил сам себе: мы делали это, потому, что это доставляло нам удовольствие. Нас тянуло убивать, мучить, злодействовать. И, по-видимому, эта тяга была в нас от природы, ведь мы были ещё детьми, никто нас этому не учил. Мы сами это нашли.
Владик пообещал, что «больше так не будет». Но что именно «не будет», он, наверное, и сам не понял. Однако я его простил и разрешил поиграть с сестрёнкой в прятки.
Весь день я размышлял над этой тягой к убийству. Если она во мне была, то куда делась? И делась ли она куда-то? Могла ли она вообще куда-то деться? Быть может она всё ещё со мной?
Наступил вечер, близилось время сна. Я всё ждал, когда же Оля даст мне своё высочайшее позволение разделить с ней кровать. На диване мне точно не выспаться, как следует. Провести две ночи без сна - дело нешуточное, а мне ведь с утра на работу.
Но Оля не спешила меня прощать. Она уже уложила спать Владика и Алёнку. Сама разделась и, стоя в одной сорочке перед зеркалом, расчёсывала волосы. Я замер на пороге спальни, нисколько не скрывая своих притязаний. Оля как будто меня не замечала - именно «как будто», ведь она прекрасно видела меня в зеркале, находясь ко мне спиной. Я требовательно и нетерпеливо её разглядывал. А она как будто нарочно... хотя впрочем, почему «как будто»?.. Она нарочно медленно двигалась и растягивала время. Тогда я прямо спросил её, к чему она намерена приговорить меня сегодня. И она спокойно ответила, что меня опять ждёт диван, хотя, готов поспорить, уже нисколько не сердилась и не обижалась, а значит, мысленно простила. Я даже опешил: зачем тогда ещё меня мучить? Это такой каприз, что ли? Если каприз, то сей каприз раззадорил меня не на шутку. Я испытал злость и раздражение, но приятное раздражение, словно мне бросили вызов, который я горю желанием принять. А ещё приятное чувство физического превосходства, которое я, правда, не собирался пускать в дело. Но ведь мог. И мне хотелось. Мне хотелось схватить эту хрупкую полураздетую женщину и сжимать её, пока она не запросит пощады, пока не запищит от боли и страха.
Я вышел покурить на балкон. Прохладный ветер обдувал мне лицо. Перед глазами всё стояла картина: Оля в одной тонкой сорочке, сквозь которую я видел волнующие изгибы её тела, перед зеркалом, такая соблазнительная в своей - пусть даже условной - неприступности. Условной - потому что я согласился её принять. Она - эта её неприступность - существовала лишь благодаря моему согласию, которое я всегда мог отменить. Эта мысль меня чертовски заводила, но я взял себя в руки и подавил желание.
Я отправился в гостиную и начал с шумом раскладывать диван. Тут прибежала Алёнка, громко шлёпая босыми ножонками по полу. Такая лапочка в своей фланелевой пижаме. Увидала, что я снова собираюсь ночевать в гостиной, и попросилась лечь спать с мамой, как в прошлый раз. Но Оля отчего-то заупрямилась, не разрешила. Алёнка у меня хитрить умеет и своего не упустит. Раз мама не разрешила, она ко мне на диван в гостиную просится. А я ей ни в чём не привык отказывать. Вот только Оля и слышать не захотела о том, чтобы девочка со мной на диване спала. А собственно, почему нет? Диван широкий, места вдоволь. Так мы нашли новую почву для выяснения отношений. Оля напрасно пыталась со мной спорить. Есть вещи, которые я всегда делаю по-своему и, если доходит до крайностей, готов применить силу. Но до крайности не дошло: Оля вовремя отступилась. Увы, она всегда делала это вовремя.
Однако между нами в тот вечер наступил настоящий разлад. И, разумеется, не из-за чьего-то упрямства или каприза. Причина крылась глубже. Причина была как-то связана с нашей дочерью.
Я зевал, умирая от усталости. Алёнка же, напротив, была возбуждена и весела. Она не желала укладываться и придумала зачем-то притащить к нам на диван своего толстого, лохматого кота. Этого кота она обожала даже больше, чем меня. Довольно грубо распластав его на подушке, она в самое его ухо принялась напевать колыбельную из передачи «Спокойной ночи, малыши». Бедняга прижал уши, но в целом вёл себя мужественно, даже не пытался удрать. Он был привычен к такому обращению. После колыбельной Алёнка довольно туго укутала своего любимца в одеяло, так что торчала одна морда с прижатыми ушами. И я сказал: «Смотри, Алёна, он уже просит пощады». Алёнку донельзя развеселила эта фраза, и она одобрительно похлопала по торчащему кошачьему затылку. Я наблюдал за ней. И удивлялся: она делала то самое, чего так хотелось сделать мне. Только не с котом.
Той ночью я всё же выспался и утром на работу собирался бодро. При таких неурядицах в отношениях с женой меня утешало только то, что на работе всё просто дивно. В понедельник я поехал туда отдыхать и наслаждаться. Явился на своё рабочее место, предвкушая нечто приятное.
И вдруг подумал: а что, собственно, дивно на работе, когда там всё как раз разваливается?
Дела обстояли так. Начальник нашего отдела умудрился испортить отношения с высшим руководством. И уже несколько месяцев в фирме назревал грандиозный конфликт. Нас загружали всякими отчётами, посыпались проверки, каждый день случались сюрпризы: то кого-то снимут с должности, то кого-то куда-то переведут, то поползут новые слухи и сплетни... Короче говоря, мы очутились на раскалённой сковородке. По логике вещей во всём этом не было ничего хорошего. Но почему-то именно тогда, когда начались сии «репрессии», я впервые за все годы работы в этой фирме почувствовал там себя в своей стихии. На начальника в последнее время стало жалко смотреть. Он ходил больной - видимо, простудился - и вид имел несчастный. Зато я был здоров и бодр, как никогда, и все дела у меня спорились.
Выходит, моя стихия - разрушения, руины? Выходит, Оля попала в самую точку, когда говорила, что я сею вокруг себя разрушения? Конечно, я не имел прямого отношения к тем бедам, которые обрушились на наш отдел. Но моё настоящее место работы было не первым местом, которое пришло в упадок, когда я там появился. Я мысленно пробежался по своей жизни и нашёл множество, пусть незначительных событий, но настораживающих примеров. В детстве я посещал музыкальную школу. Мой преподаватель уволился, и на его место долго не могли никого найти. Мои родители развелись, когда мне было двенадцать. В восьмом классе я вступил в школьную футбольную команду. Через несколько месяцев она почему-то распалась. В университете закрыли выбранную мной дополнительную дисциплину. Когда-то я работал в фирме, которая разорилась. Моя бабушка умерла, когда я приехал к ней погостить. В конце концов, то, что происходит сейчас в моей семье: у нас с Олей отношения по-прежнему напряжённые, и, скорее всего, дело окончится разводом...
Мне кажется, я несу с собой какую-то отрицательную энергетику. Я ничего плохого не делаю и не желаю, но вокруг меня всё рушится. И чем больше всё приходит в упадок, тем лучше я себя чувствую.
Я всегда думал, что я добрый человек. И я действительно добрый человек. Но внутри меня есть некое зло, которое действует помимо моей воли. Я ощущаю его в себе. Ощущаю тягу к разрушению, убийству, насилию, злодейству. Откуда она во мне? Можете ли вы мне ответить, доктор?
- Могу, - ответил доктор. - Я открою вам истину.
Давным-давно замечено, что животные убивают лишь затем, чтобы прокормиться, защититься, выжить. И только человек - единственный из всех земных существ - склонен убивать просто так, без жизненной необходимости. Давайте разберёмся, почему. Что же такое качественно отличает человека от животных? Конечно, сознание! Человек единственный на этом свете обладает сознанием. Почему сознание - корень всех зол? Всё дело в том, что наличие этого самого сознания влечёт за собой существование бессознательного. Бессознательное есть только там, где есть сознание. И там, где есть сознание, обязательно есть бессознательное. Вы поймёте, почему природа устроила именно так.
Бессознательное делает наше поведение сложным, противоречивым, иногда непонятным, потому что руководит нами как бы из-за кулис, при помощи неведомых нам механизмов. Когда я говорю «бессознательное», я представляю грандиозную бездну, таящуюся за нашим маленьким пугливым «я». Бессознательное порой страшит нас, потому что мы не знаем, что там скрывается. Мы, конечно, можем интерпретировать свои сны, анализировать свои действия, применяя отработанные приёмы психоанализа, что позволит нам приоткрыть завесу бессознательного. Но только то, что лежит на самой его поверхности, самые мелкие его проявления, позволяющие понять саму механику. Именно этим и занимались Фрейд и его последователи. Но то, что таится в глубине бессознательного, что составляет самую его суть, осталось им неведомо. И, следовательно, неведомо всем нам. А ведь это может быть что угодно. Может быть даже нечто ужасающее! Более того, это наверняка должно быть нечто ужасающее, ведь, исходя из опыта психоанализа, мы знаем, что в бессознательное попадает то, что оказывается слишком тяжёлым, непереносимым для сознания. Едва ли сюда относятся только детские комплексы и причиняющие боль жизненные обстоятельства, которые изучают психоаналитики. Причина всех человеческих несчастий кроется куда глубже, в чём-то глобальном, определяющем саму природу существа, наделённого сознанием. Что же это?
Мы легко ответим на сей вопрос, так как способны анализировать. Нам достаточно знать, что содержит сознание, чтобы определить, что, соответственно, находится по ту его сторону... Быть может, я начну издалека, если, возвращаясь к сравнению человека и животных, задам такой вопрос: кто из них, по-вашему, счастливее?
- Человек, безусловно, счастливее. Но и несчастнее тоже. Счастливее, потому что, в силу его более сложной нервной организации, ему доступны высокие чувства и моральные удовольствия, куда более сильные, чем физические.
- Почему же тогда он несчастнее?
- Потому что приговорён к моральным страданиям, куда более сильным, чем физические.
- Вот-вот, приговорён к страданиям. Страдания сопровождают нас всю сознательную жизнь. И, как вы верно заметили, это, в основном, не физические страдания. Они неотделимы от нашего существования. Когда мы читаем книгу или смотрим фильм, мы непременно в каждой строчке, в каждом кадре натыкаемся на страдание того или иного качества, с той или иной его интенсивностью. Потому что мы изображаем то, чем живём. А мы живём страданием. Почему животным такого рода страдания чужды? Животные живут по некоей программе, которую заложила в них природа. Они служат природе, сами того не подозревая. Они её слепые орудия, предназначенные для определённых целей. В них нет ничего лишнего, то есть ничего такого, что мешало бы им исполнять своё предназначение. У них нет сознания, потому что слепым орудиям оно ни к чему. Им чужды страдания, потому что они нисколько не способствуют исполнению их предназначения. Их образ жизни, повадки и прочее записаны в генах, и на протяжении всей жизни у них не возникает вопроса, что, зачем и как им делать. Другое дело - человек. С тех пор, как у человека появилось сознание, он сбился с общего курса живых существ. Он как будто потерял чувствительность к программе, которая теоретически присутствует и в нём. Он перестал быть слепым орудием природы, потому что стал субъектом. Теперь он отдаёт себе отчёт в том, кто он, и что вокруг него. Сознание заставляет его иначе воспринимать окружающее, в частности, наделять всё сущее таким, так скажем, непреложным свойством, как смысл, значение. И он приходит к выводу, что всё вокруг непременно имеет некое значение, то есть чему-то служит. Либо служит непосредственно человеку, либо природе. А поскольку человек относится к природе потребительски, то и в этом случае служит самому человеку. Ему остаётся непонятным главное: для чего он сам? И чему он должен служить? Эти вопросы являются открытыми. Извечные вопросы о смысле жизни. Они создают проблемы, ведь - такова особенность человека разумного - что бы он ни делал, ему непременно нужно определить для себя, зачем он это делает, ему непременно нужно наделить значимым для себя смыслом любое своё занятие. И потому он ищет для себя объект служения. В большинстве случаев поиски приносят результат. У каждого из нас появляется нечто, ради чего мы живём. Для кого-то это его любимое дело, для кого-то родные и близкие, для кого-то творчество, искусство, для кого-то богатство и так далее... Кроме того, это дорогие для нас воспоминания, впечатления, мысли... Но это всегда то, что мы любим, что готовы ставить выше самих себя. И мы считаем это своим достоянием, мы хотим иметь это в своей собственности. Тут-то и возникает трагедия! Ибо мы не имеем это в своей собственности, благодаря одному обстоятельству...
Мы смертны. Люди и животные в этом плане равны. Разница в том, что животные не осознают своей бренности, и потому она нисколько не мешает их, так скажем, «душевному благополучию». Человек знает, что живёт на этом свете временно, и в один прекрасный день его не станет. Многие, да, наверное, почти все нормальные люди думают, что они боятся смерти. На самом деле это не так. Они боятся не самой смерти. Они боятся не существовать. Страх не существовать - самый сильный, самый дикий, самый мучительный страх для живого создания. Он сидит внутри каждого из нас. Даже если нам кажется, что мы его не чувствуем, он всё равно с нами каждый миг нашей жизни. И поскольку он царит в нашем бессознательном, мы страдаем, сами не понимая, почему, либо находя ложные тому объяснения. Почему наша бренность приводит нас в такой ужас? Дело в том, что наши объекты служения как бы прилагаются к самой нашей жизни. А жизнь нам не принадлежит, поскольку дана на время. Вместе с человеком умирает его память, его ум, его любовь, умирает целый мир, его внутренний мир - умирает то, что ему дороже самого себя. С жизнью человек непременно теряет всё, что составляло её смысл. Таким образом, пусть даже человек ошибочно полагает, что его жизнь имеет смысл, в его бессознательном она бессмысленна. Это причиняет ему боль, которая становится своего рода фоном его жизни. Он чувствует её, но не осознаёт.
Как мы знаем из опыта психоанализа, человек склонен искать причину своих болей. То есть искать виновного, будь то предмет одушевлённый или неодушевлённый. Кто виноват в том, что человек смертен?
Тот, кто сделал его таким. То есть само Мироздание. Оно дало человеку сознание и наделило его всякого рода страстями и желаниями, при этом не предоставив ему возможности получить удовлетворение. Руководствуясь неизвестными мотивами, оно сделало человека субъектом, то есть существом, способным преследовать личные цели и имеющим личные интересы, но при этом не пожелало учесть этих его интересов. Согласитесь, всё это напоминает использование. А всякое использование, по меньшей мере, несправедливо. И потому у каждого человека глубоко в бессознательном живёт чувство Высшей Несправедливости. Высшей Несправедливости Мира по отношению к нему. Как следствие, у человека возникает негатив по отношению к Миру. Опять же на уровне бессознательного. Когда кто-либо поступает с нами несправедливо и вызывает у нас негатив, мы желаем отомстить, своего рода восторжествовать над обидчиком. Это вполне естественное, природное стремление, которое наблюдается и у животных.
Итак, человек хочет восторжествовать над Миром.
Восторжествовать над чем-либо можно двумя способами: унизить, либо уничтожить.
Стремление унизить, либо уничтожить Мир становится основополагающим стремлением человека. Оно существует глубоко на уровне бессознательного, так как всё, что наиболее ранит человека, мешает его благополучию, его жизни имеет тенденцию к выпадению в бессознательное. А сие стремление попросту несовместимо с жизнью, ведь желая уничтожить Мир, человек приходит к уничтожению самого себя.
По понятным причинам человек не может уничтожить Мир. Он просто не в силах, даже если бы задался такой целью. Мир невозможно уничтожить, ведь даже его разрушение не приведёт к полному его уничтожению, то есть к исчезновению материи, времени и пространства, чего как раз и жаждет человек. Человек слишком жалок, чтобы растоптать Мир. Таким образом, его бессознательное желание остаётся неудовлетворённым. Как известно, бессознательные желания, которые не находят удовлетворения, непременно дают о себе знать. Они выливаются в неврозы. Неврозы проявляются в необъяснимых страхах, навязчивых мыслях, странных желаниях... Возможно, вы читали описанную Фрейдом историю о маленьком мальчике, который панически боялся лошадей? Как выяснилось, его фобия возникла в результате переживаний по поводу ожидаемого появления в семье второго ребёнка...
Точно так же и в данном случае невроз должен каким-то образом проявиться. Мир для человека - это всё то, что его окружает: природа, люди, животные - любые объекты окружающей действительности. На них человек и переносит свой негатив по отношению к Миру. Тяга к убийству, насилию, жестокости, разрушению, которая наблюдается у людей - это и есть проявление невроза, вызванного неудовлетворённым стремлением уничтожить Мир. Акт злодейства - это своего рода акт торжества над Миром. Конечно, он - акт злодейства - бессмыслен, поскольку в его процессе человек лишь символически побеждает Мир. В действительности же это ничуть не приближает его к достижению желанной цели. Но человек этого не осознаёт. Потому тяга к злодейству не проходит и не излечивается.
Конечно, эта тяга лишь одно из проявлений данного невроза. Почему для людей так важно произвести на свет потомство? Дело не в инстинкте, происходящем из животного мира. Человек становится создателем, когда производит на свет другого человека. Это приближает его к Миру, который тоже создатель. Рождение ребёнка - есть символический акт торжества над Миром. Так же, как и его убийство.
Когда человек обладает талантом изображать действительность теми или иными средствами, когда он пишет книгу, либо сочиняет музыку, либо рисует картины и так далее - это делает его создателем новой действительности поверх той, которую навязал ему Мир. Когда человек занимается наукой, он желает постичь законы Мира и использовать их в своих целях, поскольку это есть способ унизить Мировое могущество. Когда человек ставит перед собой некую труднодостижимую цель, и достигает её, он своего рода преодолевает противодействие Мира. Возникает иллюзия, будто нет ничего невозможного - приятная иллюзия, ведь она есть оскорбление Мира. Люди часто думают: смысл жизни в том, чтобы оставить свой след на Земле. И след как можно более долговечный, лучше всего бессмертный, потому что этот след, это конкретное, ставшее независимым от биологии нашего тела выражение нашего «я» - всё равно, что шрам на теле Мира. Таким образом, материнство, либо отцовство, творчество, результаты труда, научные достижения, да любые человеческие достижения - есть проявление невроза, вызванного неудовлетворённым желанием унизить, либо уничтожить Мир. Сама по себе потребность в самоактуализации - есть проявление этого невроза.
Существует, правда, ещё один способ решения нашей глобальной внутренней проблемы - пассивный. Когда мы сталкиваемся с чем-то, что нас в корне не устраивает - в данном случае с несправедливостью Мира по отношению к нам - у нас есть два выхода: бороться с этим, что мы и пытаемся делать в описанных выше случаях. Или уйти от этого, то есть отказаться от жизни...
Невроз, вызванный основополагающим стремлением унизить, либо уничтожить Мир, носит тотальный характер. Ему подвержен не только каждый отдельный человек, но человечество в целом. Об этом свидетельствует существование цивилизации как таковое.
И мы здесь видим те же проявления невроза, что и на уровне отдельного индивида: искусство, наука, конфликты между народами... А главное: прогресс! В течение всего своего существования человечество стремилось и стремится к прогрессу. А вы когда-нибудь задумывались, почему? К чему, в конечном счёте, ведёт прогресс? Он ускоряет время. Заметьте, сколько веков понадобилось человечеству, чтобы создать первый автомобиль. А много ли веков прошло с тех пор, как он появился? И что мы видим сейчас? Перед нами открываются грандиозные возможности из области научно-технических достижений. За столь короткий отрезок времени человечество совершило прорыв, какого не было за многие тысячелетия. И развитие цивилизации продолжает набирать обороты. Если мы и дальше будем идти такими темпами, можете ли вы представить себе, что будет на Земле через пятьдесят лет? Через сто? Через тысячу? Есть ли этому какой-то предел? Если он есть, то мы отчаянно к нему стремимся.
И что же будет в конце пути?
Если даже нас не погубят последствия наших антиприродных трудов, мы утратим свою суть. Мы превратимся в нечто качественно иное. И этим мы достигнем главного: уничтожим человека. Себя. То будет пассивный способ решения нашей глобальной психологической проблемы, вызванной чувством Высшей Несправедливости Мира по отношению к нам.
Но возможно, всё сложится иначе. Я имею в виду активный способ решения сей проблемы. Мы совершенствуем не только качество жизни, но и оружие, средства уничтожения. Для чего нам ядерная бомба, способная разнести целую страну, а главное, погубить целую нацию? Мы знаем, что такая же бомба направлена на нас. И каждая страна хотела бы направить на кого-то такую бомбу. Если пустить в ход весь ядерный арсенал человечества, можно погубить планету. Уже сейчас люди могут это сделать. И если есть на свете такое оружие, не стоит думать, будто оно создавалось только для самообороны, для обеспечения безопасности. Оно создавалось, как и любое оружие, для того, чтобы однажды его применить. Человечество просто не подозревает об истинных целях своей глобальной деятельности. Оно, конечно, не запустит свои смертоносные силы сегодня или завтра. О нет, оно ещё долго будет их развивать, потому что одна единственная планета - это ещё не Мир...
Возвращаясь с сеанса анализа, пациент шёл быстрым шагом по тротуару, бормоча себе под нос:
- Ну и псих же этот доктор!.. Ну и псих!
Переходя дорогу, он не заметил приближающуюся машину. Оглушительный гудок, свист колёс. Машина чуть было его не сбила. Водитель высунулся из окна и проорал:
- Смотри, куда прёшь!
- Сам смотри, куда едешь!
Добравшись до ближайшей скамейки, бывший пациент присел на краешек, достал сигарету и медленно затянулся, продолжая повторять:
- Ну и псих же этот доктор!.. Ну и псих...