Последний штрих

Мать уже давно умоляла Максима жениться. Она хотела внуков. И чтобы он остепенился. Но ему было тридцать пять, и он ещё чувствовал себя слишком молодым, чтобы забыть о своих странствиях.
Благодаря наследству покойного отца он имел свою клинику. Он проводил там будни, хотя вполне мог этого не делать. Просто медицина оказалась его призванием. По специальности он был терапевт. Считался одним из лучших в своём деле и получал удовольствие от работы.
Он жил отдельно от матери в элитной четырёхкомнатной квартире. Одиночество его ничуть не тяготило. У него появлялись женщины, но ни одна из них не задерживалась надолго. Не потому, что ему не хватало постоянства. Просто каждодневное женское присутствие казалось ему утомительным. Общение с противоположным полом обыкновенно проходило у него как строго организованная процедура, не слишком длительная, но всегда на высочайшем уровне. Он умел баловать женщин и находил в этом много приятного.
Он увлекался фотографией. В его гостиной висело несколько фотографий в рамках. Они прекрасно вписывались в обстановку и приковывали взгляд. На одной была женщина в чёрном вечернем платье. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, положив ногу на ногу, и держала в пальцах папироску. Эффектная поза, дерзкий взгляд, яркий макияж. Она как будто соблазняла фотографа. На другом снимке женщина в брючном костюме сидела за рулём машины. Строгое, почти мужское одеяние и само присутствие руля, на который она облокотилась в задумчивости, тонко оттеняли её женственность. Верхние пуговицы её белой блузки были расстёгнуты, слегка открывая грудь. Это усиливало эффект. На третьем снимке очень тоненькая, хрупкая молодая женщина с печальным выражением лица, кутаясь в платок, стояла у окна и в ожидании смотрела вдаль. Она выглядела почти болезненно, но была прелестна.
Впервые войдя в эту комнату, гости сразу обращали внимание на фотографии:
- Вы сами их делали? Они удивительны, они впечатляют! А кто эти женщины? Ваши подруги? Знакомые?
- Я всех их хорошо знал.
- Дама с папироской кажется столь очаровательной. При виде такой женщины нельзя остаться равнодушным. Должно быть, мужчины сходят по ней с ума?
- Вовсе нет. Она очаровательна только когда курит.
- А эта леди за рулём? Чем она занимается в жизни?
- Своей карьерой. И довольно успешно.
- Значит, образ деловой леди, который мы здесь видим, соответствует действительности?
- В общем-то, да. Только в жизни у неё есть личный водитель.
- А что вы можете сказать об этом пленительном создании у окна?
- О, это моя любимая пациентка! Согласитесь, этот нежный цветочек создан, чтобы быть чьей-то любимой пациенткой.
Он вспоминал с улыбкой о женщинах на фотографиях. Он их любил, хотя и говорил о них с иронией. Он вообще любил женщин. И часто находил в них нечто неуловимое и завораживающее, что не давало ему покоя. Тогда ему хотелось это запечатлеть. В душе он был художник и поклонник прекрасного.
Несколько раз в год он отправлялся в путешествие с приятелями. Всегда на природу: в горы, на водопады, в джунгли. Но не за отдыхом, а за приключениями, порой рискованными, ведь дикий мир природы непредсказуем и опасен. Одно из таких путешествий перевернуло его жизнь.
Это произошло жарким летом в сибирском лесу. Путешественники двигались по запланированному маршруту, который включал несколько основных точек. При себе имели карту и компас. В пути промышляли охотой, по вечерам разжигали костры, спали почти на голой земле. Когда впереди оставался уже последний ориентир - небольшая река, - возникло подозрение, что они сбились с курса. Обрадованные таким поворотом событий, путешественники остановились, устроили небольшой костерок и расселись вокруг него, чтобы отдохнуть, перекусить и решить, куда идти дальше.
- Здесь должна быть река. Вы знаете, ребята, я никогда не ошибаюсь, - утверждал Виктор, их «главный штурман».
- Здесь рекой и не пахнет.
Максим ненадолго оставил приятелей, чтобы «посетить кустики». Отошёл метров на двадцать от костра. Вдруг где-то поблизости раздался шорох. Максим замер, решив, что в кустах бродит зверь. Близился вечер, но было ещё светло, и он знал, что если притаится и подождёт немного, то увидит, кто там скрывается. Долго ждать не пришлось. Вскоре из-за кустов вышла женщина. Она была невысокого роста, смуглая, черноволосая и абсолютно нагая. Как ни странно, он даже не удивился её появлению. Но поразился её совершенству. У неё были правильные черты лица, чёрные блестящие глаза, яркие полные губы. Крепкое точёное тело воплощало идеал женственности, ценимый мужчинами во все времена. Но эти несколько секунд, когда они стояли почти лицом к лицу, он любовался ею не как мужчина, а как эстет. И он был ослеплён. Но вдруг она испуганно отпрянула и скрылась за деревьями. Он даже не успел опомниться. Немного побродив вокруг в надежде что она ещё где-то рядом, но так и не обнаружив её, он вернулся к костру.
- Эй, Макс, ты что там делал столько времени? - спросили приятели. - Мы уже собирались снаряжать поисковую команду.
- Вы не представляете, что я сейчас видел! Там, в кустах была обнажённая женщина.
Мужчины разразились хохотом.
- Тогда нам тоже надо туда сходить!
Когда стемнело, устроились на ночлег. Все, кроме дежурившего, залезли в спальные мешки. Дежурный, Ярослав сидел всю ночь у костра: следил за огнём и вглядывался в темноту леса. Наутро Ярослав был сам не свой. Выглядел напуганным, молчаливым. Его стали расспрашивать, в чём дело.
- Мне кажется, я тоже что-то видел, - отвечал он.
- О чём это ты?
- Ты видел женщину? - догадался Максим.
- Не знаю. Мелькнул какой-то силуэт... Было темно... Но кажется, будто это была женщина.
Ярослав не походил на шутника. Напротив, его считали весьма серьёзным и рассудительным. И все знали: он бы не высказал безумное предположение без должных на то оснований. Тогда все вспомнили вчерашнее видение Максима, уже усомнившись, что его «приключение в кустах» было шуткой.
- Неужели здесь действительно бродит женщина?
- Откуда она могла взяться? Ведь здесь невозможно жить.
- Может, заблудилась?
- Что же тогда она от нас скрывается?
- Стесняется, наверное. Вы же слышали, в каком она виде.
- Но почему она в таком виде? Это какой-то бред!
- Может, она из маугли?
- Это невозможно, - возразил Максим. - Во-первых, она передвигается, как все нормальные люди, на двух ногах, что нехарактерно для маугли. А во-вторых, ей лет около двадцати пяти. Она не могла пережить двадцать пять холодных сибирских зим в этом дремучем лесу.
Присутствие поблизости лесной женщины казалось невероятным, но бледного вида Ярослава и упрямой уверенности Максима вполне хватало, чтобы вся компания любителей интриги и опасности зажглась исследовательским азартом. Решили посвятить один день поискам загадочной женщины.
Несмотря на появление посторонних, которое, по всей видимости, её беспокоило, лесная женщина не собиралась уходить из облюбованных мест или хотя бы спрятаться. Поэтому путешественники легко её обнаружили. Лишь когда чужие окружили её со всех сторон, она попыталась убежать. Она оказалась ловкой и изворотливой, но её бегство походило на бессмысленные метания из стороны в сторону, поэтому мужчинам ничего не стоило поймать её. Она боролась до последнего, кричала и кусалась, как животное. С ней говорили, убеждали, что не хотят ей зла, но, видимо, она не понимала слов. Чтобы успокоить дикарку, Максим вколол ей приличную дозу транквилизатора. Она уснула. Запыхавшиеся мужчины встали над ней, довольно потирая руки.
- Какая удачная охота!
- А она чертовски хороша!
- А какая горячая!
- Ей необходима медицинская помощь, - заявил Максим.
- И что же она сразу не обратилась к тебе, доктор?
Они находились неподалёку от стоянки. И вдруг заметили, что совсем близко, где-то за деревьями, откуда ни возьмись, шумит вода.
- Я же говорил, что здесь должна быть река! - торжествующе воскликнул Виктор. - Я никогда не ошибаюсь.
- Пора выбираться отсюда. Нас ждёт цивилизация.
- А что же делать с ней? - спросил Ярослав, указывая на женщину.
- Мы бы придумали, что с ней делать, Ярик, но, к несчастью, воспитание требует поступить по-джентельменски с незнакомой дамой.
- Разумеется, мы возьмём её с собой. Не бросать же человека в лесу.
- Тем более Максу уже не терпится оказать ей медицинскую помощь.
На следующий день в клинике Максима появилась новая пациентка. Она не владела человеческой речью, не знала назначения предметов, созданных руками людей, её раздражала одежда, в которую её насильно облачили. Она вела себя агрессивно, как дикое животное. Специалисты заключили, что имеет место тяжёлое психическое расстройство, повлёкшее слабоумие и антисоциальное поведение. Попытались установить её личность - не смогли. В больнице её зарегистрировали под именем Мария Иванова. Поскольку она представляла опасность для медперсонала, её пристегнули ремнями к кровати, так что она не могла пошевелиться. Она не желала есть. Пищу ей вводили внутривенно. Максим наблюдал за ней и посещал её ежедневно. Она не различала людей и каждый раз словно видела его впервые. Она смотрела на него, как на врага. А он испытывал к ней жалость.
Как-то спустя неделю после её поступления в больницу, он зашёл к ней в палату. С порога он заметил, как она напряглась всем телом при звуке открываемой двери. Она по-прежнему боялась людей. Он сел на стул возле её кровати. Бледная, осунувшаяся, с пересохшими губами, она выглядела очень измученной. Её состояние серьёзно ухудшилось за эти дни. А ведь она была совершенно здорова физически до того, как её нашли. Размышляя об этом, Максим испытывал чувство вины. А ещё страх. Он знал, что скоро она умрёт от нервного истощения, если они ничего не предпримут.
Кроме него и больной в палате никого не было. Максим осторожно расстегнул ремни. Немудрено, что она относилась ко всем ним враждебно, ведь они держали её в заточении, подвергали насилию, причиняли боль. Теперь, почувствовав свободу, она вскочила с кровати и забилась в угол. Она не сводила глаз с Максима, как обычно животные не сводят глаз с предмета, в котором чуют опасность. Сидя на полу, она дрожала, и не только от страха и нервного напряжения, но и от холода, поскольку помещение летом не отапливалось, и всюду проникала наставшая на улице прохлада. Максиму хотелось взять одеяло и укрыть её, а лучше прижать к себе, согреть теплом своего тела, чтобы она знала, что он желает ей добра, что с ним она в безопасности. Но он опасался снова напугать её. Он заговорил с ней тихо, почти шёпотом:
- Маша... Машенька, - ведь у неё должно быть имя. Пусть будет то, которое ей дали здесь, раз неизвестно настоящее. - Не бойся. Не сердись на меня. Я не хотел, чтобы тебе было плохо. Прости меня. Больше я никому не позволю тебя обидеть. Я хочу тебе помочь. Ты сама увидишь... Мы скоро станем друзьями. Я очень этого хочу...
Конечно, она не понимала слов, но ласковый, доверительный тон его голоса как будто успокаивал её. Обрадованный эффектом, он продолжал говорить что-то нежное. А потом взял одеяло и медленно к ней приблизился. Не будь она так слаба, она, наверное, бросилась бы на него, как делала это неделей назад. Но она только вздрогнула и прижалась к стене. Он укрыл её одеялом и вернулся на прежнее место. Он ликовал, понимая, что только что сделал первый шаг к мирному общению с этим, казалось бы, неукротимым созданием.
В тот же день он сообщил подчинённым, что отныне будет самолично заниматься пациенткой по имени Мария Иванова и запретил кому бы то ни было заходить к ней без его ведома.
Он предоставил ей относительную свободу в пределах палаты. И всё равно она почти не вылезала из своего угла, чувствуя себя на полу комфортнее, чем на мягкой постели. Впрочем, Максим принёс ещё несколько одеял, и от холода она больше не страдала. Сбросила с себя всю одежду и закопалась в этот ворох одеял.
Она по-прежнему ничего не ела и не пила. Это очень тревожило Максима, ему не хотелось возвращать её под капельницу. Он принёс в палату блюда с мясом, рыбой, хлебом, фруктами, овощами - пищей на любой вкус. А ещё большую чашку с водой. И поставил всё это на полу рядом с ней. Она ни к чему не прикоснулась. Тогда он осмелился сесть возле неё - она уже почти не дрожала от страха при его приближении. Он обмакнул хлопчатобумажную салфетку в воду и провёл по её губам. Казалось, это доставило ей удовольствие. Тогда он взял чашку с водой и поднёс к её рту. И она стала пить. Она обхватила руками чашку и пила до дна, ведь её давно мучила жажда.
На следующий день она ела фрукты из его рук. Она начала ему доверять. Но только ему. Теперь она выделяла его среди всех. И каждый раз, когда двери приоткрывались, она вздрагивала, но если приходил он, тревога в её взгляде сменялась чем-то вроде спокойствия, облегчения, иногда ему даже казалось, радости. Он сумел её «приручить». Отныне она видела в нём защиту, поддержку. И она в нём нуждалась. А потому даже позволяла ему прикасаться к себе.
Вскоре к ней вернулся аппетит, а следом и её прежнее завидное здоровье. Максим осмотрел её и убедился, что не встречал людей, более здоровых физически.
Со временем она покинула свой угол и стала свободно расхаживать по палате. К присутствию людей она потихоньку привыкла и больше не шарахалась от медсестёр. Да и они почти перестали её опасаться.
Чтобы её развлечь, а заодно выяснить уровень её умственного развития, Максим приносил в палату всевозможные предметы и складывал перед ней, ожидая реакции. Она не брала их в руки и не пыталась обследовать. Но когда Максим сам с ними действовал: строил карточный домик на полу, жонглировал двумя маленькими резиновыми мячами, пускал заводную собачку и многое другое, она, казалось бы, наблюдала за ним с любопытством. Когда принесли телевизор и впервые включили, она спряталась за спинку стула. Но уже через полчаса не обращала на него ни малейшего внимания. Однажды Максим протянул ей зеркало. Она увидела в нём своё отражение, вскрикнула и бросила его на пол. Зеркало разбилось, а она равнодушно отвернулась от осколков. Как-то раз она запуталась в пододеяльнике. Двухлетний ребёнок легко бы из него выбрался. А она бессмысленно теребила его, не пытаясь разобраться, каким образом запуталась. Наблюдая за её тщетной борьбой и раздражением, Максим не выдержал и рассмеялся. Она настороженно на него взглянула. Он наклонился и помог ей выбраться. С тех пор он часто смеялся в её присутствии, и однажды в ответ на его смех она улыбнулась, чего прежде он ни разу не видел. Её улыбка привела его в такой восторг, что коллеги принялись об этом судачить, выражая сомнение в его душевном здоровье.
Он пришёл к заключению, что Маша вовсе не страдает психическим расстройством. Просто уровень её интеллектуального развития гораздо ниже человеческой нормы, должно быть, вследствие генетической аномалии, либо заболевания мозга. Это можно было узнать, проведя обследование. Но он отказался его проводить.
Он решил, что Машу можно многому научить.
Прежде всего, он решил приучить её спать на кровати. Каждый вечер он сам укладывал её в постель, накрывал одеялом, ласково с ней разговаривал. Она послушно лежала, пока он сидел рядом. Но как только выходил из палаты, вскакивала и возвращалась в свой угол. Тогда он перенёс все одеяла на кровать. Это не помогло. Она тут же вернула их на прежнее место. Максим совсем убрал из палаты одеяла, кроме того, которое находилось на кровати. Ему стало любопытно, догадается ли она взять это одеяло, а ещё матрац и подушку, и устроить лежанку на своём излюбленном месте. Она не догадалась и с тех пор спала на кровати.
Чтобы научить её аккуратно пользоваться чашкой, Максим приносил чашки и кружки самой разной формы и размера. Сперва он наполнял их наполовину. А когда эта стадия обучения была освоена - до краёв. Он добился того, что вскоре она пила, не проливая ни капли.
Он предпринял ещё одну попытку познакомить её с зеркалом. Но в руки больше не давал, а показал издали. Она почти не взглянула на зеркало. И даже когда Максим поднёс его ближе, осталась равнодушной. Зеркало её больше не пугало.
Особенно сложно оказалось приучить её носить одежду. Максим надел на неё больничную рубашку, специально с застёжками на спине, чтобы трудно было снять. Но она всё же принялась её снимать и, поскольку ничего не получалось, стала раздражённо теребить ткань и жалобно стонать, словно собачонка, норовящая сорвать с себя ошейник. Поскольку это длилось довольно долго и грозило перерасти в истерику, Максиму пришлось отказаться от затеи.
Несколько позже он придумал использовать одно Машино пристрастие. Она обожала шоколад. Он положил перед ней плитку шоколада и рубашку. Завидев рубашку, она попятилась и уже хотела прятаться за кровать. Но шоколад манил, и она рискнула снова приблизиться. Максим не позволил ей взять лакомство. Поймал её и, хотя она яростно противилась, надел злосчастную рубашку. Прежде чем она начала раздеваться, он дал ей маленький кусочек шоколада. Вмиг его проглотив, она выжидающе посмотрела на Максима, как бы говоря, что хочет ещё. Ни дать ни взять, избалованный домашний зверёк. Но Максим не спешил её угощать. Только дразнил, пользуясь тем, что это отвлекло её от рубашки. Подобную процедуру он проводил множество раз. И, в конце концов, Маша привыкла находиться в одежде.
В дальнейшем благодаря шоколаду Маша научилась использовать по назначению ещё многие предметы.
С тех пор, как появились все эти новые заботы, связанные с «дикой пациенткой», с Максимом что-то происходило. Он забросил свои прежние увлечения. Убрал подальше фотокамеру, к которой не прикасался с тех пор, как вернулся из путешествия по сибирскому лесу. Его больше не тянуло из дома в какие-нибудь дальние края. Он даже перестал читать медицинскую литературу. Просыпаясь раньше, чем привык за последние годы, он, не завтракая, ехал на работу на максимально допустимой скорости. Всё потому, что ему не терпелось увидеть Машу, встретить её узнающий взгляд, вызвать её улыбку. Его умиляла её простота и непосредственность самых невинных в мире созданий. Его трогала её исключительная привязанность к нему самому, ставшая нежной, как бывает нежна привязанность домашнего зверька к любящему хозяину. Его восхищала её красота. Эта женщина казалась ему идеальной.
С насмешкой он вспоминал все эти штучки современного мира, которыми пользуются городские дамочки, чтобы сохранить красоту, стать ещё красивей, соответствовать неким канонам красоты. Все эти женские уловки, которые придают им искусственное очарование. И, несмотря на все усилия, едва ли многие из них достигают совершенства. А она, эта лесная дикарка, была совершенна, хотя, вероятно, и не подозревала об этом.
Ей всё дала природа. И эти густые длинные волосы цвета воронова крыла, которые блестели на солнце, когда она стояла у окна. И ровные белоснежные зубы - важный признак здоровья. И чистую кожу, бархатистую на ощупь. И высокую грудь, полные бёдра, крепкие ноги. Это гибкое, округлое тело, отнюдь не худощавое - тело идеальной самки, ласкающее глаз, желанное для объятий.
Ему казалось, он был слеп, когда искал иную красоту. Теперь он понял: совершенство в простоте.
Он чувствовал, что его привязанность к Маше перерастает в какое-то наваждение. Его неодолимо тянуло к ней, как мужчину к женщине.
Он принял решение оформить опеку или жениться или что угодно ещё, но забрать Машу домой, невзирая на протесты друзей и осуждение коллег. Формальную сторону вопроса он поручил своему юристу. Его мать изобразила нервный срыв, когда узнала, какую женщину он приводит в свой дом. Он попытался объяснить матери, что поступает правильно, что только эту женщину готов видеть рядом. Она возразила, что это прихоть, и будущее покажет ему, что он ошибся. Максим не был уверен в будущем, и всё же оно его не волновало, словно он жил одним днём. Он поступил по-своему.
Он повёз Машу не в свою квартиру в центре города, а на загородную дачу, чтобы провести там остаток лета. Оно ещё обещало несколько жарких деньков.
Там был прелестный домик, небольшой, но уютный, с верандой и крылечком. Одна комната и кухня. И лестница, которая вела на чердак, где располагалась спальня с двумя кроватями. Эти кровати Максим сдвинул. За окнами был сад, уже отцветавший. Кусты и деревья плодоносили. А дальше, за садом, за дачными домиками, за жёлтой дорогой, по которой изредка проезжали машины, начинался лес. Максим здесь почти не бывал и хотел даже продать свой участок, но сейчас это место казалось ему идеальным. Покой, тишина, уединение - всё то, чем он всегда пренебрегал. Может, именно этого ему и не хватало?
В первый день он устроил пикник на лужайке возле дома. Солнце пекло обжигающе. Он сидел в одних шортах и кепке в позе лотоса и раскладывал яства, припасённые из дома и подогретые в микроволновой печи. Маша, которой он позволил совсем раздеться, сидела напротив и уже увлечённо занималась куриной грудкой. Её щёки, губы, руки блестели, перемазанные жиром. Блестящая струйка стекала между её грудей к животу. Глядя, как эта прекрасно сложённая, пышущая здоровьем хищница с аппетитом уплетала мясо, Максим испытал щекочущее желание. Прямо на лужайке, пользуясь тем, что они скрыты от посторонних глаз, он сделал её своей любовницей.
Тёплыми ночами в маленькой спальне на чердаке он учил её ласкам, какие только приходили на ум. Она оказалась покладистой, страстной и чуткой. Это в ней было от природы. А что ещё должно быть в женщине?
Дни они проводили на свежем воздухе. Собирали ягоды в саду. Купались в пруду. Гуляли босиком по пыльной дороге мимо дачных домиков. Загорали на веранде. Максим научил Машу ловить мяч, а потом снова подбрасывать. Они играли в это на зелёной лужайке у дома. А ещё они ходили в лес за грибами. Лес был её стихией, быть может, её царством. Она как будто чувствовала там себя хозяйкой. Она всегда шла впереди, шагала уверенно и бесшумно. Она ничего не боялась в лесу и казалась счастливой. Безмолвие леса, его первозданная дикость вызывали у Максима мистическое настроение. Порой ему чудилось, что он следует за лесной феей и что он в её власти. Когда он видел её, такую лёгкую и свободную на фоне всего этого зелёного могущества, её улыбка казалась ему загадочной. Эта женщина была как будто частью этого мира, его достоянием, его жемчужиной.
Он думал: вот природа и лучшее её творение, её шедевр. Она, эта женщина, воплощала всю красоту её замысла. Походка, полная врождённой грации, ловкость и точность движений, изящество рук, гордая осанка, высокий лоб, большие широко расставленные глаза, выразительные губы, изгибы тела, идеальные для материнства - в ней было всё, чего достигла художница-природа за миллионы лет эволюции, чтобы сделать своё дитя совершенным. Остался лишь последний штрих. Сознание, разум - этот последний штрих природы... но он казался лишним!
В начале осени они вернулись в город. С порога их встретила домработница, полная седая женщина с приветливой улыбкой.
- Здравствуйте, Максим Григорьевич! Что же вы заранее не предупредили, что приезжаете? Я бы уже приготовила ужин... А это и есть Мария? Какая красавица! Наконец-то вы мне её показали, а то всё только рассказывали, рассказывали...
Максим снял плащ, повесил на крючок и начал расстёгивать пуговицы Машиной курточки.
- Ах, Максим Григорьевич! Похоже, забот с ней будет, как с дитём. Но вы не волнуйтесь, проходите, отдыхайте. Я о ней позабочусь.
- Спасибо, Лидия Петровна. Я рассчитывал на вашу поддержку.
Жизнь в городе пришлась Маше не по нраву. Вынужденная постоянно сидеть в квартире, запертая в четырёх стенах, первые дни она выглядела несчастной и сердитой. Но вскоре привыкла к новой обстановке, как привыкала ко всему. Максим, спохватившись, что в последнее время совсем забросил свой врачебный долг, снова ежедневно ездил на работу. Маша оставалась с Лидией Петровной, которая была с ней ласкова и баловала её сладостями. Однажды она показала Маше, что из окна в гостиной можно видеть, как Максим возвращается домой. С тех пор Маша могла по нескольку часов сидеть у окна, особенно, когда приближался вечер. Она издали замечала Максима, а вскоре начала узнавать его машину, которую он парковал всегда в одном и том же месте. Как только он скрывался в подъезде, Маша бежала к дверям, и бросалась ему на шею, когда он появлялся на пороге. Он любил эти тёплые встречи и отвечал поцелуями и объятиями. По вечерам, когда уже темнело и улицы освещали огни реклам, он водил Машу на прогулку. Так они жили, тихо, размеренно, благополучно.
Но через некоторое время выяснилось, что Маша ждёт ребёнка. Это событие привело Максима в замешательство. Он стал угрюмым и задумчивым.
- Что ж тут такого? Радоваться надо, - со знанием дела говорила Лидия Петровна. - Бедная девочка скучает целыми днями, не знает, куда себя деть. А появится у неё ребёночек - хоть будет, чем заниматься.
Но Максим опасался, что ребёнок может родиться умственно неполноценным, и жалел, что отказался обследовать Машу и провести генетический анализ, когда она ещё лежала в больнице. Теперь он боялся и анализа, и последствий своего легкомыслия. Он решил, что от ребёнка следует избавиться. Но его одолели сомнения. Что, если ребёнок нормальный? Ведь это его ребёнок. Ребёнок от любимой женщины. Раньше он об этом не думал, но теперь чувствовал, что ему хотелось бы иметь настоящую семью, и впервые в жизни ощутил потребность стать отцом. Он решил ничего не предпринимать. Если судьбе будет угодно, у него появится здоровый, красивый, полноценный ребёнок. Если же нет, он готов полюбить любого ребёнка, ведь это будет и Машин ребёнок. Она имеет право на материнство, ведь в ней наверняка заложен этот инстинкт.
Она рожала ребёнка дома под наблюдением одного из коллег Максима. Младенец оказался крупным и физически здоровым. Это был мальчик. Первые дни Маша почти не выпускала его из рук и не позволяла одевать. Максим наблюдал за ней. И видел одну из самых волнующих сцен в своей жизни. Обнажённая женщина кормила грудью своего новорождённого младенца. Она любовно прижимала его к себе и смотрела на него с невыразимой нежностью, только на него, как будто больше ничего не существовало. В этом было столько естественного, столько природного. Она походила на самку, которая возится со своим детёнышем. И она была прекрасна, как никогда. Должно быть потому, что была создана для этой роли.
Мальчика назвали Стасиком. Максим пригласил свою мать посмотреть на ребёнка. Он был с ней в несколько натянутых отношениях с тех пор, как у них состоялся разговор о Маше, и хотел теперь это сгладить. Он заставил Машу нарядно одеться и собрал в конский хвост её роскошные волосы. Он очень волновался, ведь его мать ещё ни разу не видела Машу.
Лариса Эдуардовна уже многие годы не имела особого влияния на жизнь своего сына. И всё же её мнение много для него значило. Когда она пришла, Максим нежно поцеловал её и провёл в гостиную. Потом позвал Машу, и та явилась с ребёнком на руках. Она уже давно открыто и приветливо относилась к незнакомым людям, но пожилая женщина, взглянувшая на неё несколько строго и критически, совсем ей не понравилась. Маша не пожелала показать ей ребёнка, которого явно считала своей безраздельной собственностью. Она поспешила скрыться в дальней комнате. Тогда между матерью и сыном состоялся довольно тяжёлый разговор.
- Максим, мальчик мой, - говорила Лариса Эдуардовна таким добрым, кротким голосом. Её голос становился таким, когда она объясняла Максиму какую-либо истину, способную, по её мнению, ранить его. - Я понимаю, что ты... жалеешь эту... необычную женщину, что ты к ней... тепло относишься. Но теперь ты стал отцом, и на тебе лежит ответственность за этого ребёнка.
Лариса Эдуардовна выдержала паузу, прежде чем продолжить. Максим уже догадался, к чему она клонит.
- Ты должен меня понять, ведь ты врач. И ты прекрасно знаешь, какая среда требуется ребёнку, чтобы он нормально развивался, какое ему требуется общение. Эта женщина не желает его отпускать ни на миг. А разве она способна дать ему тот образец поведения, который необходимо усвоить, чтобы стать полноценным человеком? Находясь с ней, он не научится говорить, цивилизованно общаться, познавать мир. Подумай об этом и прими правильное решение. Не забывай, что речь идёт о твоём сыне.
Максиму не хотелось признавать это, но его мать была права: Стасик должен воспитываться среди нормальных людей. Но когда Максим видел Машу, которая была так привязана к мальчику, для которой он был всем, то чувствовал, что не сможет отнять у неё ребёнка. Это было бы слишком жестоко и несправедливо.
К Стасику регулярно приходил педиатр. Маша привыкла к этому человеку и позволяла ему осматривать ребёнка. Мальчик довольно быстро рос и креп, и никаких отклонений в развитии у него не наблюдалось. Смуглый, черноглазый и прехорошенький, он походил на мать. Очень живой и подвижный, к шести месяцам он уже ползал по комнате, тянул всевозможные предметы, часто смеялся и голосил. Издаваемые им звуки явно свидетельствовали, что скоро он скажет своё первое слово.
Лариса Эдуардовна по-прежнему уговаривала Максима разлучить Стасика с матерью. И Максим чувствовал, что рано или поздно сдастся. Как-то раз и Лидия Петровна сказала ему:
- Я в таких делах не разбираюсь. Но вы-то разбираетесь, вы ведь доктор. Если вы знаете, как лучше сделать для малыша, так сделайте правильно.
И тогда Максим решился. Однажды утром, когда Маша ещё спала, он взял Стасика из кроватки, одел, захватил все необходимые вещи и поехал к своей матери. Оставив у неё ребёнка, он помчался обратно, предчувствуя, какие страсти разгорятся, когда Маша обнаружит пропажу.
Маша искала ребёнка по всему дому. В тревоге бегала из комнаты в комнату и снова возвращалась туда, где уже была. Она заглядывала под кровати, проверяла шкафы, перевернула матрац в детской кроватке, словно мальчик мог оказаться под ним. Она бросала растерянные, вопрошающие взгляды на Максима и Лидию Петровну, как будто говоря: «Его нет! Где же он? Помогите найти!»
Она ужасно вымоталась за этот день и, в конце концов, свернулась калачиком на диване, никого не желая видеть. Она глубоко страдала.
Её страдания длились несколько дней, в течение которых она отказывалась выходить на улицу, почти ничего не ела и при каждом шорохе в детской вздрагивала и бежала проверять, не вернулся ли её младенец. Потом она оправилась от потери и снова повеселела. К тому времени у неё уже пропало молоко. Как-то вечером, когда Максим сидел в гостиной и листал газету, она подошла к нему и начала ластиться, чего не делала уже около года. Он удивился и отложил газету. Она вела себя игриво и вызывающе. Он быстро понял, чего она просит...
Стасик трудно переживал разлуку с матерью. Хотя бабушка обеспечила ему идеальный уход в своей просторной тёплой квартире, он начал болеть. Прежде его кормили только грудным молоком. Теперь же ему давали смеси, молочные каши, постепенно вводили в меню овощные и фруктовые пюре. Его диетой занимался хороший специалист, и всё же у него началась аллергия. Он покрылся сыпью, часто кричал, плохо спал, норовил расчёсывать свои болячки. Из его меню исключили все «подозрительные» продукты и прописали ему уколы. Но улучшения не наступало. Мальчик похудел и утратил свою живость и весёлость. Максим решил, что следует вернуть его матери, хотя бы на какое-то время, чтобы облегчить адаптацию к «взрослой» пище. Пропавшее грудное молоко ещё можно вернуть. А самое главное: хотя Маша и не являлась образцом поведения, столь необходимым для полноценного развития ребёнка, но рядом с ней он развивался быстрей и выглядел счастливым. Лариса Эдуардовна не стала возражать против такого решения, поскольку и сама посчитала, что для здоровья мальчика это лучший выход.
Максим принёс сына в его прежнюю детскую, снял с него шапочку и комбинезон. Маша дремала на диване в гостиной. Её разбудил голос Максима, говорившего ребёнку что-то потешное, и она прибежала в детскую. Увидев её, малыш радостно залепетал и протянул к ней ручки. Он узнал маму и просился к ней. Но она посмотрела на него с недоумением и отказалась взять. Отвернулась и ушла из детской. Она его не помнила.
Максиму пришлось вернуть ребёнка Ларисе Эдуардовне и положиться на своих коллег, которые занялись его лечением. Постепенно состояние мальчика нормализовалось, но он остался слабым и болезненным. Он так и жил с тех пор у бабушки, составляя её счастье и утешение в старости.
Максим погрузился в меланхолию. Должно быть, из-за прошедшей череды огорчений. Такое бывало. Он знал, что это временно, что ему нужно отдохнуть, развеяться, и всё придёт в норму.
Он стал чаще бывать на людях. Посещал друзей, ходил в театр, на вечеринки, на концерты, знакомился с женщинами. Некоторые из них вызывали у него интерес. Он беседовал с ними, флиртовал. Домой приходил только ночевать и то не всегда. Маша без него скучала, сидела целый день у окна, тщетно высматривая его среди прохожих. Он знал об этом, но не мог находиться дома, его угнетала обстановка. Когда он возвращался, Маша неизменно встречала его у дверей, помогала снять пальто, ставила на место ботинки. Он всегда бывал уставшим, и она вела его за руку в гостиную, усаживала на диван, приносила подушку, чтобы подложить под спину. Сама садилась рядом, целовала его и укладывала головку ему на плечо, чтобы доставить приятное. Всему этому он сам её научил, и ему это нравилось. Но теперь, отдалившись от неё, он чувствовал что-то вроде вины перед ней. Как будто её забота, ласка были им не заслужены, и оттого они словно тяготили его. Она прощала ему всё: поздние возвращения, угрюмое настроение, бесконечную усталость. Она прощала, даже не догадываясь, что прощает. А он обманывал её, как будто пользуясь тем, что она не способна понять это. Ему хотелось загладить свою вину, доставить ей радость, сделать её счастливой, хотя ведь она и так казалась счастливой, когда он был рядом, несмотря на то, что порой вынуждал её страдать. Он заставлял себя проводить с ней больше времени, раз только этого она желала. И он чувствовал, что с ними что-то стало не так.
Это заметила и Лидия Петровна. Она предложила:
- Ведь скоро лето. Почему бы вам снова не провести его на даче? Вы говорили, там было хорошо.
- Вы же знаете, я её продаю, - отвечал Максим.
- Но ведь ещё не продали. Вы можете передумать.
- Не стоит.
Как-то раз Максим достал свою фотокамеру, два года пролежавшую в ящике без дела. Он задумчиво рассматривал её некоторое время. А потом, как будто загоревшись идеей, поспешно собрался и поехал в торговый центр. Пройдясь по бутикам одежды, ювелирных украшений, косметики, он нашёл великолепное вечернее платье цвета лазури. Он купил это платье и украшения к нему. Вернулся домой и разложил покупки на диване в гостиной. Маша с любопытством наблюдала за его действиями и рассматривала все эти новые непонятные ей вещи. Максим вызвал домой парикмахера-визажиста и, когда тот явился, велел Маше сесть на стул и не шевелиться. Мастер сотворил эффектную причёску из Машиных волос, наложил яркий макияж, который сделал лицо совсем другим, неузнаваемым, придал ему новое выражение. Максим одел её в платье цвета лазури, подобрал к нему драгоценности и начал снимать на камеру...
На следующий день он снова ездил за покупками, приглашал визажиста и делал фотографии. Это стало новой вариацией его старого увлечения. Но ненадолго, потому что Маше всё это скоро надоело. Её утомляли и процедуры, которым подвергали её приглашаемые мастера, и сами съёмки, в процессе которых Максим учил её принимать разные позы, производить непонятные жесты и движения и сердился, если она не могла исполнить того, что он хотел.
Однажды Максим обнаружил все купленные для Маши платья мятыми, разорванными. Они валялись по всей комнате вместе с ожерельями, кольцами, серьгами и прочим. Маша сидела на полу, окружённая своими трофеями и, приоткрыв рот от усердия, пыталась расколоть какую-то дорогую безделушку. Она не замечала Максима. Он наблюдал за ней с удивлением и любопытством. Но вот она подняла глаза, увидела его, и её лицо, как всегда, когда она видела его, озарила радостная улыбка, невинная, как у младенца. Она поднялась и хотела броситься в его объятия, открытая к нему всей своей нехитрой душой, всем сердцем, но он холодно отстранился. Она не понимала, в чём дело, почему он её отталкивает. На её лице отразилось недоумение, а потом вернулась улыбка, и она снова попыталась к нему приблизиться. Он не выдержал и ударил её по лицу, сам не зная, что на него нашло, ведь ему было наплевать на эти драгоценности и платья. Она вскрикнула: удар получился довольно сильным, сильнее, чем ему казалось. Она отпрянула и посмотрела на него с изумлением и опаской, потирая пострадавшую щёку. Он вышел, даже не взглянув на неё. Сел на диван перед телевизором и стал переключать каналы. Она последовала за ним, пристроилась рядышком, обняла его, прикоснулась губами к впадинке на его подбородке, что ему всегда нравилось, всё такая же ласковая и сияющая, будто уже забыла, что он сделал ей больно, хотя её щека ещё горела. Он грубо схватил её за руку, потащил в самую дальнюю комнату и запер на ключ. Несколько часов она без устали стучала в дверь и жалобно рыдала. Он знал, что поступает жестоко, но ничего не мог с собой поделать. Ему хотелось наказать её.
Перед тем, как ложиться спать, он выпустил её. Она вся просияла, увидев его, когда отворилась дверь. Она вся лучилась любовью к нему и признательностью, как будто за то, что вызволил её из заточения, и словно не сам же и запирал.
Максим привёл её в комнату для гостей, где пустовала кровать, и грубыми, быстрыми движениями начал раздевать. Она не понимала, что и зачем он делает, счастливая уже тем, что он рядом с ней, что занимается ею. Сняв с неё одежду, он заставил Машу лечь в кровать, накрыл одеялом, и, погасив свет, удалился к себе. Через несколько минут она появилась в его спальне, где всегда проводила ночи. Он, раздражаясь, отправил её обратно. Не представляя, как объяснить ей, что сегодня она спит отдельно, он только строгим тоном пригрозил, что больно накажет её. Но она не понимала и ещё несколько раз приходила к нему и пыталась лечь на своё привычное место. Он кричал на неё, рассчитывая, что вызовет обиду, рассердит её. Но она вздрагивала от его криков и тут же словно забывала о них. Тогда он заперся изнутри. Она какое-то время дёргала дверь, потом села у порога и стала плакать. Жалость в нём, в конце концов, возобладала над гневом, и он позволил ей лечь на вторую половину кровати. Она была уже такой уставшей, что уснула, едва коснувшись подушки. Она уснула довольная, с улыбкой на устах, должно быть потому, что чувствовала его близость, внушавшую ей покой, ощущение безопасности и чьей-то доброй теплоты. А ему не спалось. При свете настольной лампы, стоявшей на тумбочке у постели, он пытался изучать статью в журнале по медицине, но не мог сосредоточиться. То и дело он бросал взгляд на спавшую рядом женщину. Только сегодня он начал понимать всю силу её примитивного чувства к нему, столь же примитивного, как и её ум. Всю силу её своеобразной любви.
Он чувствовал, что его что-то угнетает. Было ли дело в Маше? Он по-прежнему её любил. Но ему чего-то не хватало. Он спросил себя, чего он хочет, и принялся размышлять. Он вспомнил, что уже два года никуда не ездил, словно утратил всякую тягу к мужским приключениям. Но ведь он не утратил. Или, во всяком случае, она вернулась. Природа, опасности, команда верных друзей - он понял, что скучает по всему этому, и что именно это ему сейчас нужно, чтобы сбросить с себя хандру.
Он встретился со своими приятелями-путешественниками, и они приступили к планированию очередного маршрута.
Он снова повеселел, озабоченный подготовкой к увлекательному приключению. Он уже предвкушал его, был всеми мыслями в нём. Он стал ласков и внимателен к Маше. Она не знала, да и не смогла бы понять, что её ждёт мучительная разлука с ним, и потому сияла счастьем, когда готовилось самое для неё страшное. Ему было жаль её. Но он хотел от неё отдохнуть.
В день отъезда он встал очень рано. Лидия Петровна на кухне готовила ему завтрак. Он наказал ей хорошенько заботиться о Маше, любить её. Перед уходом он заглянул в спальню. Маша спала, улыбаясь во сне. Он долго на неё смотрел, охваченный каким-то необъяснимым чувством, нежным и грустным. Потом отправился в путь...
Поездка оказалась весьма удачной, и через несколько недель он вернулся домой весёлым и довольным. Дома его ждала только Лидия Петровна.
- Где Маша? - спросил он.
И Лидия Петровна рассказала, что случилось в его отсутствие:
- Как вы уехали, она всё ждала, что вы придёте. Сидела у окна, как всегда, когда вас нет. Бежала к дверям каждый раз, когда кто-то звонил. И не уставала ждать. А вечером, когда вы так и не возвращались, она становилась такой грустной, такой встревоженной, бедняжка... У меня сердце разрывалось!.. Она не хотела ложиться спать без вас. И плакала по ночам. Так горько плакала, бедняжка!.. А на следующий день всё повторялось, словно она уже забыла, что было вчера. И так каждый день... А потом она исчезла. Быть может, я случайно дверь оставила открытой, и она ушла искать вас на улице. Я выходила на лестничную площадку, во двор, звала её, но бесполезно... Потом сообщила обо всём в милицию. Но они её тоже не нашли... Ах, Максим Григорьевич, я не уследила за ней!
- Вы не виноваты. Это я...
Он не удивился и не расстроился. Он как будто где-то в глубине души знал, что так будет.
Он вернулся к своему одиночеству.
В его гостиной по-прежнему висели фотографии. Только уже другие. На всех одна и та же женщина, жгучая брюнетка удивительной, почти невероятной красоты. Здесь она была в вечернем платье цвета лазури, волосы собраны кверху в сложной причёске, шедевре парикмахерского искусства, несколько прядей вились у висков, как будто растрепавшись. Она стояла, вскинув тонкие ручки в золотых браслетах, словно затем, чтобы поправить причёску. На локте болталась маленькая сумочка. На обнажённой смуглой шее блестела цепочка с крупным сапфиром в форме слезы. Облегающее платье до пола подчёркивало очень женственную, пышную фигурку. Небольшой разрез показывал изящную ножку, слегка приподнятую на носке и почему-то босую. С этим встревоженным взглядом молодая дама являла очаровательное сочетание изящества, утончённости и трогательной растерянности. На другом снимке она в чёрном платье. Сильно декольтированное, с разрезом до бедра, оно почти ничего не скрывало. Она сидела в расслабленной позе с невинной улыбкой, так поразительно противоречившей её почти вульгарному макияжу и откровенному одеянию. Здесь она казалась какой-то испорченной, бесстыдной. И она была сама чувственность. На снимке рядом совсем иной образ. На ней белое платье, лёгкое и воздушное. Смеющаяся, с распущенными чёрными волосами, так ярко и красиво выделявшимися на белом фоне, она кружилась в этом платье, словно девочка. Подол взлетал до самого колена, открывая красивые ровные ножки на носочках. Она казалась чистой, светлой, она рождала романтическое чувство, эта женщина-ребёнок в белом платье.
Впервые войдя в эту комнату, гости непременно обращали внимание на фотографии:
- Вы сами их делали? Они удивительны, они впечатляют! А кто эта женщина?
- Это моя бывшая жена.
- Она так прекрасна! Так очаровательна! Так трогательна! Неужели вы смогли расстаться с этим чудом?
- Она была очень мила, - задумчиво отвечал Максим. - Но я предпочёл её снимки.