Дочки-матери

Баба Тося плакала от обиды. Только что зять, которого она любила, по ее словам, «как сына», бросил в дверях: «Ну, ваше дело!» и закрыл дверь. Ах, как готовилась баба Тося к этой сцене. Он приглашает ее на свой день рождения, а она ему говорит долго лелеянные слова: «Нет, я к вам никогда больше не пойду!» - Он: «Почему это?» - Она: «Потому что меня обидела Тоня!» - Он: «Да ладно вам, она же вам дочь. Что уж помнить так долго?» – Она: «Я ей никогда этого не прощу!» Он – она – он – она… Ее слезы, его умиротворяющий басок. И, наконец, он похлопывает ее сникшее плечо, приобнимает, говорит успокаивающие слова… И она? Что? Пойти или нет? Нет! Что ей стол, с которого уже почти ничего нельзя есть? И спать у них негде. Конечно, они её положат в зале, сами втроём в другой комнате, так внук начнёт туда-сюда бегать: «Баба, я возьму книжку. Я забыл то, я забыл сё…»
Она мотает головой, и зять уходит, а она звонит Вале и все ей рассказывает в подробности, еще раз переживая щемящее чувство обиды на неблагодарную старшую дочь.
У Анастасии Ивановны две дочери. Бог милостив к ней, и не обе они унаследовали характер матери – независимый, властный и неуступчивый. Младшая Валя ласкова и покладиста. До ее рождения первенькая Тоня была для молодых родителей светом в окошке. Девочка росла веселая и умненькая. С рождением Валечк дел в доме прибавилось, и Анастасия почти все внимание переключила на младшенькую, передоверив общение старшей мужу, который не чаял в той души. И проглядела, как у Тони сформировался её же собственный характер. Навряд ли она бы смогла помешать этому, но не предпочитай она всё свободное время уделять младшей, старшая бы не почувствовала себя лишенной материнской защиты и ласки. А старшая дочь это чувствовала, чувствовал и Николай и, как мог, старался скомпенсировать недостаток материнского внимания к Тоне. Николай, в отличие от жены, обладал веселым и незлобивым нравом и неиссякаемым жизнелюбием. Дочек он любил до самозабвения, но понимал их плохо. Тоня удивляла и радовала его рано сформировавшимся упорным характером, тягой к знаниям, пытливым умом.
С радостью он наблюдал, как, подрастая, она влияла на младшую сестру, делясь с нею всем, что уже узнала сама, и поощряя в той любой интерес к жизни.
Девочки росли дружными, обе увлекались искусством, музыкой, любили читать. Они были лучшими ученицами - каждая в своем классе. Анастасия, приходя с родительских собраний, разводила руками: «Все просят поделиться, как мы их воспитываем. Я не знаю, что говорить. Отвечаю, что держим в строгости. Что еще сказать?»
 Конечно, Анастасия хотела своим дочерям лучшей, чем у нее самой, жизни. Сама выросшая в деревне и получившая лишь 6 классов образования, Анастасия все время внушала детям, что «надо стать инженерами – у них денег много». Мать не придала значения тому, что у обеих девочек был прекрасный слух, а Тоня еще и имела красивый и сильный голос. Как-то Николай, в тайне от жены, сводил детей в музыкальную школу, и их обеих приняли без разговоров учиться игре на фортепьяно. Анастасия, услыхав об этом самостоятельном поступке мужа, взорвалась: «Еще чего? У нас что – деньги лишние? Вырастут, если надо – сами выучатся!»
Властная мать добилась своего – обе дочери, дисциплинированные с детства, прекрасно учась, выйдя с медалями за порог школы, но не определясь с профессиями, по настоянию матери пошли в технические вузы – «на инженеров».
Шло время. Инженеры из сестер не удались. Они получили по второму высшему, уже с гуманитарным уклоном, образованию, обосновались в одном и том же городе, повыходили замуж, родили детей.
Анастасия Ивановна скучала. Николай, по-прежнему спокойный и жизнелюбивый, находил свои тихие радости в виде посиделок с бутылочкой в кругу старинных приятелей. Обычно, по давно заведенному правилу, махнув рукой на энергичную и неуемную жену, он старался исчезнуть из дома, когда у Тоси назревала очередная сцена. Деятельная Анастасия Ивановна, не находя выхода энергии в своем доме, срывалась с места, ехала в город, где жили дочери, и «наводила порядок» в их домах. Дочери и зятья не давали повода для недовольства и «разрядки», не поддерживали пересудов о родне и соседях, не интересовались сплетнями, короче, выхода праведному гневу не было. Тогда неугомонная Анастасия Ивановна «подлавливала» дочерей и таки устраивала выяснение отношений. Придет, например, с работы дочь и застает мать с «ртом скобкой». «Что случилось, мама, ты что молчишь?» И сцена начиналась. Повернувшись в сторону дочери каменным лицом с опущенными долу глазами, Анастасия Ивановна начинала: «Тоня, почему ты не покупаешь ребенку молоко? Тебе для него денег жалко? Или ты боишься, что я его выпью. Если бы ты не была мне дочерью, я тебя уже давно бы с соседями осудила…» - «Но мальчику нельзя молоко – у него же диатез, мы лечимся, я же тебе говорила» - «Когда? Я не помню. Ну, ладно, а куда дела колбасу, что вчера куплена?. Я все обыскала –нигде нету. Спрятала что ли, боялась, что я ее всю съем?!» - «Мама, да ты что? Вон она за окном в сетке висит». Но мать останавливалась не сразу, накопившееся раздражение требовало разрядки, следовали долгие перечисления соображений насчет ненайденных в доме продуктов: «Побоялась, что я тебя объем?» От таких обвинений уставшая на работе дочь держалась недолго … Потом обе сидели по углам, Анастасия Ивановна обливалась слезами, Антонина – в горьком недоумении и плохо сдерживаемом гневе.
Младшая Валя помягче относилась к матери и старалась обходить ситуации, которые могли бы вылиться в скандал. Если же все-таки такое случалось, то Валя не отставала от матери, хлопоча вокруг, даже могла встать перед тою на колени, чтобы только умилостивить ее, пусть и неправую. Антонине, пошедшей характером в мать, и в голову не могло придти - участвовать в подобных сценах.
Конечно, Тоня любила мать. Просто затянувшаяся материнская опека и вздорные обвинения в непослушании или недостойных поступках ее тяготили, и она, как могла, отбивалась от материнских наскоков. Но чем самостоятельнее становилась старшая дочь, тем настойчивее Анастасия стремилась участвовать в ее жизни. В ход, в случае дочернего сопротивления, шли и громко высказываемые обиды и упреки, и хватание за сердце, за чем следовал вызов «скорой помощи», и слезы, и даже объявление голодовки…Тоня, скрепя сердце, смирялась, позволяя матери в ее приезды забирать бразды правления в свои руки, но при этом все больше отдалялась и … все менее искренне звала мать в гости.
Младшая Валя потихоньку с головой ушла в свою семью, где непререкаемым авторитетом был ее супруг, сразу невзлюбивший тещу и игнорировавший ее присутствие в доме начисто. Анастасия Ивановна в семье младшей дочери была тиха и незаметна. Приедет, поговорит с Валей, пока зять на работе, выложит привезенные подарки и - к старшей. Холодное равнодушие младшего зятя для нее было невыносимее независимого характера старшей дочери.
Шли годы. Николай Степанович и Анастасия Ивановна обменяли свою квартиру и стали жить в том же городе, где обосновались с семьями их дочери. Пожив несколько лет в новом для себя городе, умер Николай Степанович. Анастасия Ивановна осталась одна. К ней редко заходили соседи, потому что баба Тося с возрастом становилась все аскетичнее и требовательнее к людским слабостям, все также любила высказать свое мнение: курящие женщины – «все проститутки», сыновья соседей, не здоровающиеся с нею на лестнице, «наркоманы». Валя ей не возражала, а Тоня, если и пыталась как-то изменить мнение матери, быстро в спорах убеждалась, что мать уже давно никого, кроме себя, не слышит.
В числе ролей бабы Тоси, сколько ее помнили дочери, была и роль серьезно больного человека. И вероятно, Бог забыл про свою рабу, полагая, что она, такая больная, давно уже почила и находится в раю меж самыми праведными праведниками. А раба время от времени проходила обследование и радовала врачей своими анализами. И баба Тося стала просить у Бога смерти – она уже боялась пережить своих дочерей. Жить ей было скучно – сверстники или ушли в мир иной, или сидели, уже не в силах двигаться, по домам, и баба Тося устраивала время от времени себе маленькие радости. Вот и сейчас она который месяц переживала очередную «обиду», нанесенную Антониной. Причины разногласия, за давностью времени, ни мать, ни дочь - не помнили. Несколько раз в неделю Тоня звонила ей и рассказывала новости. На приглашение придти в гости баба Тося в который раз отказалась: «Не приеду, - четко выговаривает она, - ты меня обидела!». Тоня вздыхала, прощалась и клала на рычаг трубку. Приближался день рождения мужа, и Тоня послала его пригласить мать на празднование. И как ни терпеливо муж Тони относился к своей взбаломошной и вечно недовольной теще, но и он махнул рукой – не хочет, как хочет. Было бы с чего так обижаться!
За семейным столом место бабы Тоси пустовало.

Тоня не подозревала, что пройдет всего несколько лет, и когда бабу Тосю похоронят рядом с могилой Николая (и дочери поставят над родителями общий памятник, с которого они, такие еще как в молодые годы, красивые, склонив к друг другу головы, будут встречать пришедших к ним на могилу детей и внуков), Мать станет приходить в Тониных снах в гости и всегда молчать, а Тоня, зная, твердо уверенная неизвестно как и кем, что Мать пришла «оттуда», отпущена на свидание с нею, Тоней, и что это в очередной раз – лишь сон, будет обливаться слезами и целовать молчаливой матери руки, обнимать ее и просить-просить-просить прощения.