Гном-папаха и другие... 2-я часть

Ефим Щерба Саша Щерба
ГНОМ-ПАПАХА И ДРУГИЕ...

"Лёвинсон..."

"Эх! Хорошо с мороза чиркнуть спичкой!" - гласила надпись на стенке бензохранилища, побуждая вдумчивого человека на мысли о том, что уже пора расслабиться и принять положенную ему сегодня пол-литру или затрещину.
Как девица, которая показывала в окошко тонкое лицо, но скрывала в комнате огромную задницу, текст надписи поражал Леву своей двузначностью.
Агамов шел и думал, что неплохо было бы собрать у себя в городе, дать приют всем тем, кому именно "хорошо бы"...
***Странный сон он сегодня видел.
Воюет его Город с кем-то, а вся армия вдруг погрузилась на пароходы и куда-то уплывает. Он назначает себя пулеметчиком и строчит из "Максима", окапывается, меняет позицию.
Вдруг, в одном из уцелевших домов, видит старика - делопроизводителя с документами военнослужащих... Агамов что-то хвалится ему, доказывает, порывается опять стрелять, а старик с озабоченным видом спрашивает: - Жалованье в этом месяце получали?
Лева расписывается в ведомости, прячет деньги, и только собирается спросить: "А кто платит?" - как вдруг оказывается на пустом острове.
Даже во сне подивился Лева той наглости, с какой пространство, нисколько его не спросясь, вытолкнуло его с места, где он геройски лупил по врагу - в какую-то Робинзонаду, необитаемость, сказать лучше.
Свой Остров Агамов назвал "Пьяная Одиночка", так как на нем не было ни флоры, ни фауны - а только морской песок, на котором в шахматном порядке были расставлены штабеля со спиртным. Воды питьевой не было, и утолять жажду можно было только алкоголем. Лева не знал, способна ли водка заменить воду, но постоянное состояние опьянения не нравилась.
Он разлиновал песок под нотную тетрадь, писал музыку - все больше авангардное нагромождение звуков - но то, что вечером казалось грандиозным - утром становилось черт-те-чем.
-Почему я именно здесь? - тупо соображал Лева. - Почему не на какой-нибудь Ривьере, или на загорелой пляжнице? Кто меня сюда? - хотел возмутиться, и тут его подхватили крепкие когти и понесли сильные крылья.
Большущие розовые фламинго, переносящие спившиеся тени с места на место, поволокли его куда-то в космос. Уменьшился остров, исчез, слились в общее пятно материки и океан, превратилась в детский шарик Земля. Лева закрыл глаза.
-Куда меня? Кто? - пытался спросить он - но его со всего маха шибанули вниз. - Процесс без приговора не бывает! - раздался назидательный голос, и Лева проснулся.
Встреча с Первым, суд, сон - вся эта цепь событий как-то не увязывалась в голове, но одно Лева понял - будет трудно!
А вот надпись: "Эх! Хорошо с мороза чиркнуть спичкой!" - надо изобразить на афише Театра /решил он/.

Глава "Оживление..."

Загоревшись очередной идеей, Жора уже не мог ни о чем думать кроме как о ней, а потому накрепко подавил несмелые возражения Гнома.
Надо срочно узнать, чем можно вытащить на свет божий усопшего, надо расспросить всех тех, кто его хорошо знал при жизни.
Жорка заставил Папаху допросить кое-кого из Теней, а сам сделал визит к Первому, опрашивал известных охотоведов и егерей заповедника, ловил воспоминания ветеранов рыбоохраны и мастеров-икроделов. Везде приходилось много пить - люди поначалу рассказывали неохотно, потом, разогревшись, врали нещадно, фантазировали и приводили факты противоречивые.
Уцепился, ухватился Мальков за одну информацию - Генсек ни разу /даже после большого перепоя/ не проспал заданного с вечера времени, поднимаясь утречком под звон будильника "Дружба".
-Вот и в народе много лет бытует пословица: "такой звон мертвого поднимает" - решил Жора. - Народ он не может быть неправ!..
Он деятельно принялся добывать будильники "Дружба" - где покупал, где выпрашивал на время, а где, извините, и похищал без ведома хозяев.
Собрав приличный мешок тикающих механизмов, в непроглядную безлунную ночь явился наш м.н.с. на кладбище, в состоянии, надо сказать, возвышенном... Перед ответственным экспериментом дыхание Жоры было таким безгрешным, как запах грудного ребенка... несмотря на принятое перед тем.
С лихорадочной поспешностью Мальков завел все часы и установил стрелки на одно время, расположил их вокруг ограды - и только теперь задумался: ведь сначала надо убрать неподъемную железобетонную плиту, раскопать землю, открыть гроб... Жора рванулся было с места что-то сделать, но тут зазвенел один будильник, включился второй, третий, и начался такой оглушительный трезвон, что пришлось заткнуть уши и зажмуриться.
Звон прекратился, Мальков открыл глаза и увидел как зашевелилась земля, синие сильные руки отодвинули в сторону тяжеленное надгробье и из могилы показалось знакомое лицо. Генсек лез наверх сосредоточенно, размеренными упорядоченными движениями...
Чудотворец онемел от страха, он не помнил уже ни цели воскрешения, ни самого себя...
Разбуженный Генсек некоторое время тупо смотрел туда, где только что лежал, а потом повернулся к Жоре...
-Кто? - спросил он хрипучим баритоном и, не получив ответа, повторил: "Кто?" Мальков услышал в этом вопросе: "Ты зачем, дерьмо поросячее, здесь шутишь?", - внезапно представил ужастики о вампирах, испугался еще больше, попятился, смешно отбивая поклоны, вякнул: "Я только... Рефлексы проверял... Наука!.." - и пустился удирать.
Генсек стоял в ночи над могилой, как оживший памятник самому себе: "Вот часы, - произнес значительно, - ходят!"
Попытался восстановить лицо сбежавшего, не вспомнил и сказал: - А что, может у этого дурака и получилось?!

Гл. "Начало фильма"

Как ты думаешь, редкостный читатель, какая связь между общественным туалетом, строительным краном на автомобильном шасси и самым любимым детским увлечением? Трудно сообразить сразу? Тогда читай.
 Больше всего на свете обожают дети смотреть мультики, там для них есть все - и быстрая смена обстановки, и неожиданные поступки и уморительная мимика героев, и безудержная фантазия создателей.
Вот таким же, примерно, набором обладал и известный в городе грабитель, имеющий воровское погоняло "Мультфильм". /Для непосвященных уточним, что погоняло - это кличка/.
У нашего Мультфильма был и необузданный нрав, и полная непредсказуемость поступков, и юморные привычки, а уж выдумка в "ремесле" - фантастическая.
Вот стоит в обеденный перерыв на улице автокран, болтается около него, в тени выпивший тип, наблюдает за входом в общественный туалет. Зайдет туда солидный товарищ, присядет почитать свежую газетку, поднатужится - и в этот момент дверь кабинки от рывка распахивается, волосатая рука сдирает с грамотея дорогостоящую меховую шапку и исчезает.
Заорет бедолага, забудет про все свои неотложные дела, выскочит он вместе с добровольцами-помощниками на улицу - а там никого, только работяга автокран тихо катит по дороге.
Интеллигентно заматерится пострадавший, разведут руками ассистенты, и разойдутся, а сидящий за рулем уведенного механизма Мультфильм ржет от удовольствия. Весело ему, орет: "Распрягай ее, Удачу! Ставь мордой к стенке!" ...
Но невинные шалости вроде этой, или там карманное воровство, занимало только малую часть его деятельности - он и замочки-запоры умел откупоривать, и ножичком баловался всерьез, /числились за ним и порезанные, и жмурики/, - в общем, был он в авторитете.
Любили блатные и речуги его слушать... "...Бандитом быть плохо... Очень плохо, но очень хорошо... Приятно дать пинка... Весело оторвать ухо... сломать ребро... Пальцами в глаза... Сонную артерию перекрыть... Ну, нравится, что тут поделаешь?"
Или вот такое: - "Деньги - они нужны... Вождь вон бревно на субботнике поднял за бесплатно - надорвался. А поднимал бы за деньги - жил бы, да жил себе!"
Даже стихи Мультфильм иногда выдавал:
ПРОСНИСЬ ИЛЬИЧ,
ВЗГЛЯНИ НА ЭТИ РОЖИ…
КАК ТЕСЕН МИР
СРЕДЬ ЭТИХ ПОДЛЕЦОВ!
Восторг, овации, Чтец-дефлоратор, да и только.
А вот на "факультете карманное тяги" в Институте "Воровского" - так именовал Мультфильм свое хобби - был у него интересный обычай: из карманов клиента извлекал он ровно 8 руб. 24 к. / Может, кто и помнит - бутылка водки стоила 4 руб.12 коп., умножили на два? /.
Виртуозное мастерство надо было иметь для этого - попробуй определить номинал бумажных денег на ощупь, в чужом кармане, а еще и мелочь отсчитывать! Если "разойтись" имеющимися в наличии у пациента деньгами не получалось, Мультфильм вкладывал в карман сдачу - и бумажками, и медяками, с точностью до копейки.
А как быстро выполнялся этот трюк - человек только-только ещё вывернутый карман обнаружит, еще и разораться как следует не успеет, а маэстро на его деньги уже и купил, и выпил, и еще захотел. Мастер...
О таком исключительном воровстве в городе ходили легенды, привычка брать только определенную сумму вызывала умиление даже. Этой артистической популярностью, наш маэстро гордился чрезвычайно, надуваясь от гонора, как парус яхты в приличный ветер…

Глава, "Которая совсем не агитирует в пользу пьянства"

"Мне сегодня не наливайте, я вчера таблетки пил, - буркнул сумрачно Мальков, - мне нельзя".
-"Можно всегда, - уверенно возразил Клим Исаевич. - Всегда можно! Весь вопрос в том - а сколько можно? Был у меня один случай... Рассказать? Ладушки, внимайте, тараканы!
Было это лет тридцать назад, лежал я в больнице после операции аппендицита (ты, сын, должен это помнить, вы еще с мамкой через лед ходили навещать меня)…
Ну, аппендикс мне вырезали отлично, но... Но забыли кое-что в пузе - нет, не скальпель и не ножницы, с этим строго, это у них основной инструмент, без него они без работы, - забыли такой тампон, ну, кусок ваты в марлечке…
И началось у меня загноение, температура, короче, на седьмые сутки меня, вместо домой, опять на стол, распотрошили вторично, чистили там, воткнули трубку для слива, а разрез не зашили - а заклеили, так положено что ли? Ходил я, придерживая края этой заплатки руками, чтоб из меня вся начинка не вывалилась. Шрам и сейчас на четверть живота, никакой Кашпировский не помог.
В общем, провалялся я в больнице месяца полтора, любое чтиво глотал залпом, от безделья истомился и при любой возможности усаживался в домино, шашки, шахматы. Играю я довольно неплохо, и как-то "на высадку" обыграл зава отделением, профессора - уж и не помню фамилию, да не важно.
Вот он мне и говорит как-то: "Я сегодня в ночь дежурю, приходи играть в шахматы - все равно весь день отсыпаться можешь!" Согласился я с удовольствием, и через часок после отбоя мы сидели в его кабинете за доской, неспешно двигали фигуры и трепались "за жизнь".
Партии через две встает мой профессор, достает из шкафчика пару стаканов, посудину со спиртом и разливает на полтора-два пальца. Я на него вытаращился -"Вы что, разве мне с открытой раной можно?"
-"А почему нет?"
-"Не знаю, но ведь вы, врачи, при любой болячке первым делом запрещаете пить, курить и, скажем, блудить, да еще и на долгие срока?"
-"Ну, во-первых, запрещают врачи, а я профессор, - со значением ввернул он, - а во-вторых, кто это дает тебе "пить"! Я за всю ночь, молодой человек, налью грамм семьдесят чистого спиртика, закусить у нас только яблоко и соль... /Да и было бы что другое, я бы тебе не дал.../ А теперь думай, какой может быть вред?
Желудок ты не нагружаешь, почки от такой дозы только взбадриваются, черепушка твоя выдержит еще раз в пять больше... А то, что кровь по организму побежит веселее - так это на пользу только, зарастешь проворнее. Так что, недужный ты мой, пей спокойно и садись проигрывать!"
Вот с тех пор, тараканы, я и не отказываю себе никогда, если хочется, но и не позволяю никогда перебора!..

Глава "Внук и дедуля..."

Математик Яков Воров - внук добрейшего убийцы - еще обучаясь в институте вычислил вероятность того, что на ихней улице с односторонним движением обязательно столкнутся автобус с, непременно, цементовозом…
 Он потому и провёл большую часть жизни из своих 34 лет, сидя перед домом на скамейке, прождал аварии. Чтобы время даром не терять, принимал подаяния, положив перед собой перевернутую фуражку.
Его считали дурачком, а он был парень себе на уме - участковому врал, что иногда добрые звездные жители берут его на свой ЦХАЛТУБУС; врачам говорил, что свет видит в форме сапога; женщин уверял, что если при сексе надеть на голову ведро - никогда не забрюхатишь...
И вот как-то, когда он уже устал ждать столкновения и подумывал, а не начать ли оказывать посильную помощь Деду? - он увидел телегу Левы Агамова, мимоходом проезжающую, тут и услышал приглашение - Садись!
Яков быстренько вскочил в повозку, закрыл глаза - и очутился где-то далеко перед огромными воротами.
-Что, Яшенька, хочешь посмотреть крушение?
Яша кивнул, а Лева взмахнул материализовавшимся откуда-то штык-ружьем - и ворота Города Агамова открылись. Самые немыслимые средства передвижения полезли оттуда. Они сшибались лоб в лоб, давили и рвали, калечили и половинили друг друга, разбрасывая взад-вперед куски металла, стекла и кровь. Яша закричал...
А на улице, перед домом Воровых, прохожие пытались привести в чувство потерявшего сознание, привычного попрошайку, который чуть дышит и никак не реагирует на окружающее. Его отправили в больницу...
***Когда старик с румяной физиономией вернулся домой и узнал, что остался один /и, возможно, навсегда/ - он заскучал.
Конечно, от внука пользы было мало, но когда тот уверял, что быть деду народным героем – любимцем, и суждено попасть в учебники - было приятно. Вообще-то Воров знал, что не до подвигов тут, что схватился он за убийства, как цепляется за бревно на реке смертельно уставший пловец...
Он решил поставить точку. Убить последнего человека и завязать.
Нет, он не собирался раскаиваться, как Кудеяр-Атаман, просто: сколько можно дарить этим людям счастье, не поймут они его бескорыстия…
И решить последнего /или последнюю/ надо днем. Идти на дело ночью ему стало неприятно - чего прятаться, от кого?.. Скажут потом, что боялся, назовут оборотнем, волком...
Нет, надо идти днем...

"Оракул"

…Павлуша лежал с незапамятных времен, а лет своих ему было не больше двадцати. Кроме множества морщин на лице и прозрачных голубых глаз, он ничем не отличался от остальных обитателей отделения.
Лежал он в запирающейся на ключ палате еще с двумя очень больными людьми, можно сказать, со всей ближайшей родней.
Павлуша давно привык к больнице и другого существования не мыслил, да и прозвище-то "Вездеход" получил, видать за то, что не был нигде, кроме больницы, и уж точно никуда не "ходил".
Одно его свойство поражало свежего человека. Достаточно было подойти к нему и спросить: какое, например, число было в первое воскресенье 56 года прошлого века в месяце Апрель, или, какая погода в июне 2132 года будет в Обнинске?…
 Павлушины глаза делались бездонными, в них минуту-другую трудно было смотреть - просто ли смотреть в Океан? - и Павлуша безошибочно отвечал /хотя ни читать, ни считать никогда не умел/.
Безусловно, люди привыкали и к этому феномену, и Павлуша не оставался без своей порции тумаков - слишком уж все здесь было обострено, чересчур разный был народ...
***Главврач Гостев много знал и предполагал о серии непонятных убийств, произошедших в городе за последнее время.
Как-то не поддавались эти преступления обычной классификации. Убийца был один и тот же, почерк одинаков. А вот мотивы? Ограбления не было ни разу, все вещи жертв до последней мелочи оставались не тронутыми; на убийства из мести тоже не смахивает - убитых ничего не связывало друг с другом; если убийца маньяк - то и они выбирают себе определенную жертву: молодых женщин, толстых мужчин, кассиров - а этот убивал всех, без разбору.
Гостев задумался, он вспомнил историю болезни одного давнего пациента. Тот лечился еще у гостевского предшественника и помешался на идее: хорошо бы, чтоб человеков убивали просто так, ни за что, ведь жизнь тяжела, а люди бесполезны...
Лечился тот больной /фамилия еще странная - Воров/ очень недолго, выздоровел, благополучно выписался, работал потом на овощных базах…
Врач Гостев пошел к Павлуше-Вездеходу. Он спросил, как тот себя чувствует, дал сдобную булку, и пока Павлуша торопливо ее ел, спросил: "Когда убийца..."
Он не договорил, как прорицатель начал отвечать, когда, где и даже кого. Гостев дал ему еще булку и вернулся к себе в кабинет...
Глава города - Первый - частенько консультировался и даже подлечивался у Гостева. Нет, нет, ничего серьезного - так... Многовато пьет, нервишки, голова побаливает от серьезных забот.
Конечно, никаких стационаров, никаких персональных палат - терапия без отрыва от выполнения высоких должностных обязанностей... но главврача допускали в его кабинет беспрепятственно, и по телефону соединяли незамедлительно.
Гостев позвонил Первому...

"Сказка для орущего ребенка"

Стоит наш Жора Мальков над коляской, покачивается, опять этого горластого детеныша успокаивает:
Слушай меня, слюнявый…
Желал один такой рационализатор переделать к едрени фене календарь. Тут, понимаешь, не с дуру он это решил, а рассуждал.
Вот зима три месяца, холодно, топить печку надо, одеваться в сто одежек, мерзнуть... Хочется зимой лета! А летом всё наоборот, надоедает эта жара хуже чем трясучка с похмелья, прохлады хочется!
Вот и надумал он - пусть три дня зима, три дня лето - здорово?
Ты, представь, сегодня на коньках на речке покатался, промерз до мошонки, а завтра утром в этой же речке купаешься, загораешь, шкура облезает...
А как сделать такое? "По Щучьему велению, по Моему хотению" - хрен получится, стал мужик Машину Погодную мастерить...
Это тебе не пеленки обделать, или молока бутылку отдудолить, тут башку надо хорошую. И придумал, ведь, паразит, ну не на весь на мир, а у себя, в масштабах одной дачи, заделал такую механизму.
Нажмет кнопку одну - Север, нажмет другую - Африка прямо…
-Чего вопишь-то опять, закурить не даешь? Ну, ладно, ладно, рассказываю... Зимой дело-то было. Устроил он себе, значит, градусы жаркие, лег на песочек, загорает, вздремнул...
Это вот ты, обормот, не спишь, орешь по-дурному, а умные люди поспать не пропускают.
Да, а в комнате у него, где установка погодная стояла, грязновато было, холостяк, сам понимаешь; тараканов у него до хрена развелось. Вот и заполз один такой усатый в электричество самое - ка-ак там бабахнет внутри, ка-ак искра проскочит - стоп, машина!
На улице-то сразу мороз опять, а механик тот в одних плавках спит...
-Чё смотришь? Ну, застыл он насмерть, ну сгорела фазенда с аппаратом этим вместе: близко с ним, понимаешь, жар пылал, а он замерз...
Тут, брат, жизнь такая, ты, когда изобретешь, думай, думай, как оно повернется...
***То ли надоело ребенку кричать, то ли прислушался к Жоркиным словам, но замолчал, поросенок, уставился глазенками ясными в небо - задумался...

Глава "Проснувшийся"

Оставшись в одиночестве, Генсек подумал, что неплохо бы сейчас водочки и закусить чем простым.
"Н-ну-у, - сказал он себе. - Лишь бы найти кого, узнают, нальют..."
Он направился было на выход из кладбища, но потом решил зайти в хибару охранника. Старый сторож давно отвык от посетителей, однако даже спросонку узнал голос. Он поднялся, открыл дверь - вид воскресшего повлиял на него плохо.
- Да ты не бойся, Матвеич, выпить у тебя есть?
- Я не Матвеич, я Растямович, - ответил старик, удивляясь, что до сих пор стоит на ногах.
В голове закрутились мысли о достижениях науки, которая - а хрен их всех знает - наверняка уже начала делать свои чудеса и с покойниками, так сказать...
- Ну, ты вот что, Рас-тя-мыч! Ты сообрази мне стаканчик! - покровительственно, как со всеми и всегда, сказал Секретарь и даже похлопал по плечу.
- Так нету водки, - выдохнул сторож...
- Как «нету»? Ты, что, не оставил себе на похмелье?
- Нет... И вчера не было ...Не достал! - начал объяснять сторож Растямыч...
- Да ты смеешься надо мной, рожа! - заорал Генсек, думая, что вот дождался, врут в глаза, плюют в лицо - это чтобы у кладбищенского сторожа не было водки!..
- Правда! Правда! - старик зажмурился, ожидая на свою голову все силы ада. - Выпить теперь не купишь, у нас полусухой закон...
После тяжелой паузы, Генсек спросил: - Кто у вас сейчас?..
- Я и не помню! - попытался отовраться сторож. - Шустрый такой, пить запретил, падла!.. - ругнулся сторож, и повалился, наконец, в беспамятстве...
Воскресший посмотрел равнодушно, сказал: "Вот суки... Да как же это... Да кто разрешил?" Он тяжело поднялся с места, выпить захотелось еще сильнее.
* * *
По пустым, темноватым улицам шел крупный медлительный человек в дорогом костюме, запачканном землей, и недоуменно осматривался - не было видно ни пьяных, ни выпивших, за окнами не слышались звуки застолья, не ездили патрульные машины.
Ноги несли его куда-то; жуткая картина - оживший Руководитель, инспектирующий будущее.
- Дед, деньги есть? - отвлек его женский голос. Довольно молодая, совсем не плохо одетая и хорошо выпившая бабенка обращалась к нему.
- Проститутка? - посмотрел на нее в упор, она только расхохоталась.
- Сегодня даром! А выпить есть, дед?
Секретарь покачал головой, у него аж слюна потекла, очень хорошо она сказала "выпить".
- Зато у меня есть, - поддразнила женщина и вынула из сумки почти полную бутылку "Столичной", такую симпатичную, заманчивую... Она раскрыла пластмассовый стаканчик, налила: - Пей, алкаш, я сегодня добрая.
Генсек хотел возмутиться, выбить этот смешной складной стакан, но желание пересилило, и он, взяв посудинку двумя руками, медленными глотками выпил...
- А знаешь, кто Я? - не без удовольствия сообщил свою громкую фамилию он и теперь ждал реакции...
- А то я смотрю! - сказала женщина. - Ну, точно, Он!
Она налила еще полстакана и сунула ему в руку, ощупывая браслет золотых часов на другой...
- Девочка! - Генсек вложил в слово всю доброту. Он вспомнил, что вот для них, для этих, для внуков дело делалось, - "Бери! Бери часы, милая!"
- Ну, конечно, девочка! - уговаривала его ушлая баба. - Ты пей, пей!..
Он стоял пил отвратительную водку, не закусывая, и голова начала кружиться.
- Дура, да ведь я же твой Генеральный! - шумнул он сердито.
- Ты что ж орешь так? В вытрезвителе всю дурь повыбивают, мудила, старый хрен!
Секретарь взбеленился...
- "Старый? Смотри же!" - он выпрямился и стал на глазах молодеть. Морщины на лице расправились, разошлись, волосы почернели, фигура подтянуто поправилась, в глазах заплясали черти... Женщина вскрикнула, закрылась ладонями, и очнулась, когда тридцати-примерно-летний Генсек тряс ее за плечи. Она вырвалась как-то из его рук и побежала с криками прочь...
Когда двое милицейских подхватили ее, они не поняли, от кого эта баба убегает, а она порывалась бежать дальше и хрипела: "Он не старый, он помолодел; Генсек..."
- Кто? - не поняли сержанты, она запела свое: - Гене-ра-льный!...
Исключительная ночь заканчивалась. Женщина отлежалась в камере, молодые менты благополучно сменились, Жорка где-то прятался.
Но после этого в Городе поздние прохожие, а особенно выпивохи, стали нередко встречать полузабытую значительную фигуру, слышали основательные шаги, характерное "Ну-ну..." и причмокивание...
Временами Призрак останавливался, диковато посмеивался и спрашивал странно: "КТО ЖЕ УМЕР? А? УМЕР КТО?"

"Сам-Сон"

Трудно признают свои ошибки люди, а тени, думаете, легче? Вот и Лева в неудаче с ланкиным материнством обвинял поначалу Ложкина и даже хотел отправить того в ад.
В Городе Агамова, Ад - это бескрайная пустыня, то есть, пустая плоскость, по которой бесконечно вышагивает грешник, один. Надо сказать, что и Рай у Левы такой же, только шагают уже парочки, пары, компании и разговаривают…
Со временем наш Агамов утихомирился, оставил культуриста в покое, но, видно, застряло, сохранилось, потому как приснился сон.
Большая площадь, цирк Шапито, афиши, музыка, музыка, зрители. Здесь работает атлетом Ложкин - он во все время представления держит на плечах купол. Эти самые любители острых ощущений сидят и соображают: удержит - нет ли, уронит ли и когда, на кого?
Для них риск, приманка - а для Сереги наказание: номера всей программы давно надоели, восторги посетителей только раздражают, думы все передуманы. Вот и в этот раз мыслится какая-то ерунда - махнешь рукой, а из-под нее обязательно вылетит комар или какое-то другое насекомое.
На арене идет аттракцион "хищники", за решеткой, на тумбах пантеры и тигры, рычат, неохотно выполняют команды укротителя. Ложкин вздохнул, поперхнулся какой-то мошкой, кашлянул и почуял дикую боль в спине, поз-во-нок хрустнул! "Атлант" зарычал, пытался удержать пошатнувшуюся конструкцию крыши, не справился - и рухнул в опилки.
Тяжелый купол сверзился на ряды кресел, сломал клетку, оборвал электропровода. В темноте надрывались зрители, рычали хищники и еще звучали бодрые аккорды магнитофонной записи музсопровождения.
…Ланка была у себя, она забавляла дочку. Долгожданное дитя родилось в свой срок, беспорочно, от папы Культуриста, но личиком походила точь в точь на Леву /вплоть до родинки над губой/, да и привычками пошла в него - всем игрушкам предпочитала всякие побрякушки, значки да медали.
Внезапно Ланка почувствовала, что комнату накрыла какая-то тень - в окно заколотил крылом, застучал клювом большущий лебедь.
-Беда с Сережей?! - спросила, вскричала она, выбежала, ощупью нашла шею птицы, села верхом и полетела...
Принес лебедь Ланку к обвалившемуся цирку. Под рухнувшим брезентом творилось невообразимое: спасатели пытались приподнять края - но оттуда, кроме пострадавших и испуганных, лезли звери с окровавленными мордами - обратно их загоняли тугими струями воды, паника была полнейшая…
Не будем описывать, каково пришлось Ланке среди хищников и покалеченных, среди крови и боли, стонов и проклятий... Только ее слеповидение помогло отыскать культуриста, переломанного всего, уже очень плохого, и вытащить волоком тяжеленного мужика на воздух...
…Лева проснулся и не досмотрел, что там дальше: удалось ли спасти Ложкина, зажили вместе родители чудесной девочки, или нет?
…Уж если и сам Агамов не знает, то что же вы хотите от авторов?..

"Пока живи!.."

Как известно нашему редкостному читателю, Жора Мальков почти постоянно был вынужден от кого-либо скрываться, спасаться, убегать.
Вот и сейчас ему угрожал летальный исход от заточки нашего старого знакомого Мультфильма. Этот ворюга и раньше не любил Малькова, он считал: уж если тебя выучили на врача - не лезь ты в блатной мир, не кури махру, не колись, ходи в театр-библиотеку, трахайся с врачихами, а главное - даже по пьяни не возникай против.
А буквально позавчера, Жорка в пивбаре не только внаглую не пропустил его без очереди, но еще и гудел - гибнет город, надо спасать, а тут «всякие» лезут…
Мультфильм рассвирепел, а когда он расходился, даже клопы разбегались с воплем: спасайся, кто может! Убежал и Мальков, которому потом сообщили, что вор прошипел ему вслед - Не уйдешь, гад, три дня тебе жить!
Жора запаниковал - от асса такого класса не спрячешься, вряд ли и Гном поможет, надо искать защиту, но не к ментам же с поклоном? На ум пришел Культурист, которого за габариты и силу уважали даже больные и блатные.
Вечером Мальков стучался к Ложкину... Культурист был абсолютно пьян, но стоял очень крепко и говорил почти не заикаясь.
-Не убьет он тебя! - успокаивал хозяин просителя. - Потому что ты есть, но Тебя - нет!
Жорка конючил, мол человек он хороший, мол его жизнь нужна для блага и процветания, а кончил тем, что запросил выпить.
-Тебя нет, так что ты водки не пьешь! - В холодильнике нет полбутылки, на второй полке нет хлеба и огурцов. Не захочешь спать - вон раскладушка!
…Мальков в одиночку пил, хрустел огурчиком и думал - куда это Сережа отвалил и что делать завтра?
А в это время Ложкин сидел на хате у Мультфильма и играл в нарды на... Жору Малька. Блатные вокруг доски переживали... Игра шла нервно, Культурист был каменно спокоен, соперник шумно веселился, ему поначалу везло.
-Точи ножи! - рассмеялся кто-то. - Сливай воду, Бугай!
Сергей не реагировал, он в очередной раз переламывал судьбу. И действительно, у противника вдруг разладился бросок, позиция свернулась, а при сбросе Ложкин выкидывал сплошные дубли - куши.
Мультфильм отшвырнул доску, окрысился на выскочку-болельщика - Ты руку сбил, падла!
Выругался еще - Хрен с ним, с гадом. Пусть живет пока, не денется никуда... Дома Ложкин подначивал счастливого Жору: - Ты, несуществующий, теперь будешь ты меня за спасенье поить до конца пятилетки!

"Шпиен"

В этот раз Первый был какой-то непохожий на себя - не предложил Жоре сразу, на входе, выпить...
Поинтересовался, куда тот влип на этот раз, чем питается? Услышав, что все больше вермишелью - полез в сейф и достал пакет. Раскрыл, в конверте была куча денег.
-Знаешь, Георгий, деньги эти твои, - он двинул пакет по столу.
-Почему? - тупо спросил Мальков.
-Да потому, что это зарплата твоя за пять лет.
-Но я ведь, я не работал на… - начал Жора.
-Работал, работал... Мы тебе и звания присваивали, ты теперь чуть не майор... Первый сделал паузу. - Помнишь, приезжал в Город художник столичный, который критиковал все?.. И как ты ему рожу начистил, вспомнил? Вот тогда тебя и оформили!
Жора чуть не потерял дар речи: "Кто оформил, куда? Не нужны мне эти деньги, нет..."
Вру, Жорка, - успокоил Первый. Спрятал деньги в сейф, нахмурился. - Все Вы Дон Кихоты... А у меня башка должна за вас отдуваться, одному мне все надо! За старичком таким, розоволицым, присмотреть надо? Очередь на жилье ни хрена убывать не хочет, а только растет - кому надо?.. Какая-то рожа под покойного генсека маскируется и по городу шастает... Да мало ли? Эх!
Крутил-вертел в голове Жора, жалел уже, что он не взял денег, что грош цена без финансов, и неожиданно даже для самого себя, брякнул: "Нет Индии!"
Первый смотрел ему в рот, будто вылетела оттуда ворона: "Чего нет, причем тут?"
-Я пошутил, - сказал Мальков. - Перепутал.
-Что "перепутал"? - взвился шеф.
-Канады нет!..
Первый сплюнул, вздохнул. Достал водку, налил только себе, выпил, сказал: "Тебе не дам, дурак ты пьяный..."
-Чего уж он так принял? - думал Жора, - все бывает, Атлантиды тонут.
Два телефона - красный и белый, стояли в кабинете на отдельной тумбочке далеко от стола.
-Что это? Правительственная связь?
Усмехнувшись в ответ, Первый вдруг посерьезнел, поджал губы и указал на один телефон - "Это я!", потом тронул другой - "А это ты!"
Мальков стал было осмысливать его метафору, но без выпивки ничего путного не думалось, в голове начался привычный конфликт: "Секреты! Секреты! А кто водку пить будет?" - ворчал, как картошка на сковородке, обиженный Жора.
-"Ядреные страусы! Разжалованный майор!" Тянет, тянет тебя, чертяка за язык... Шеф сегодня чудной, может, расскажет что о Фотографии?" - упрекал его Гном.
"А ну Вас всех на... - решил, выходя из кабинета Мальков, - Разговор приведен в исполнение... А я найду, кому на хвост сесть насчет выпить...
И - как говаривал Вождь, "протрезвление смерти подобно!.."

Гл. "Богатая помойка..."

Действительность на Свалке коренным образом изменилась, когда пьяный тракторист перевернул трактор с двумя большими прицепами, в которых были пустые бутылки из-под кефира...
Народ зажил достойно - даже рыжий кот, которого все принимали за шапку, если он лежал на шконке, стал толще... Люди, что только недавно говорили - ХОЛОДНАЯ зима, ХОЛОДНАЯ земля - как же нас будут хоронить?", - о смерти думали меньше, можно сказать, не думали вовсе...
Семь пустых бутылкок - два пирожных; четыре - полтора кило кильки, или бутылка пива. Пачка масла - кучка бутыльков... Буханка хлеба - черного, про который говорили, что он самый полезный - одна бутылка. Десять бутылок - бутылка "Портвейна"... Сигареты - болгарские - три бутылки пачка...
"Гуляй, Рванина!" /Химия! Химия! Вся подруга синяя!/
По сути, бутылочный тот коммунизм тарообразный, был не хуже любого прочего, и лишь Двоськину это было примерно понятно: берешь нечто то, что тебе не нужно, но чего у тебя много - не так как в хозяйстве натуральном, много больше - и идешь обменивать на что-то вкусное или играющее градусом...
"Дожил!" - ликовал Двоськин: каждый брал из общей кучи сколько ему было нужно и обменивал на то, что ему действительно было необходимо, совестясь и не перебирая.
Но все кончается, кончился и этот помойный коммунизм - однажды ночью пришел бульдозер и зарыл их счастье... Зря люди пытались откопать их, как клад, что сразу не дается... Видно, и эта общественная формация преходяща... Двоськин, что встал было грудью, когда зарывали в землю "капитал" перед бульдозером, насилу унес ноги - с ними не шутили...
Бульдозер этот Двоськин назвал "Бульдозер Революции", и вся Свалка вслед за ним подхватила это название - действительно, все напоминало бунт против чужого достатка...
Это совпало как раз с тем, когда в Городе Агамова работала банда, которая воровала только ставни на окнах и сплошные входные двери. Они придали своему воровству политический статус, назвались "Движение Прозрачный Мир" и на всех деревьях расклеили свою политическую программу.
С ними пробовали как-то бороться, но все было бестолку, и, в конце концов, в Городе не осталось ни одной решетки и двери... /Ходили слухи, что банда продает их в другую страну.../.
Все стало доступно взору: дети видели родительскую любовь; взрослые - пороки детей и юношеские похоти; старики не могли выкроить получаса побыть в одиночестве; все стало известно каждому...
Воровать стало незачем, незачем и прятать...
В этой ситуации не было бы ничего хорошего, если б не то, что все поняли, что человек и живет-то порой только благодаря тому, что скрывает кое-что от других... Появились новые решетки и двери, совсем иные, сделанные по последнему слову техники, крепче прежних сто крат...
А "Прозрачный Мир" самоликвидировался, так как потерял лидера...Тот был "играющим тренером" по боксу и обладал уникальной способностью не только предчувствовать завтрашние удары противника, но и чувствовать их.
Через прозрачную дверь подглядели, как он прикладывает примочку, компрессы и медные пятаки к небитому еще личику и заталкивает в себя стаканами водку, дабы заглушить боль и страх.

"Эх, Дорога..."

"Как человек все-таки, просто устроен!.. Покурил, выпил, поел, высморкался... и умер", - думал Агасфер, вытаскивая сапоги из глины...
Когда он вспоминал, что болен, что жизнь, как ни крути, кончится на больничной койке, в его глаза нельзя было смотреть...
Впрочем, эта россказня легко поправима - кому дело, что у кого-то печальные глаза?
***Смерть ждет внизу, как осатаневший от злости бульдог, который загнал тебя тощего, больного кота на столб... Проклятая псина может сидеть так и час, и два... Холодно на столбе... коченеют лапы... Голове даже холодно... Вытерпеть бы.
- Да иди же ты, сука, отсюда! Я жить хочу! - грезил Агасфер на ходу, грезил, возвращался в действительность /чуть ли не по нужде/, чувствовал температуру, потел...
Не шуточное дело - побег!.. Из квартиры, из ада, из психушки... оказалось - в другую... Что в "другую"? Выскочу я, выживу. Пусть горит все, синим огнем, сгорит пусть!
Агасфер смахивал с лица слезы. Крупные, мужицкие, видные всему свету.
( Не трудно, можно, можно смотреть в любые человечьи глаза, если они залиты слезами.)
-Зачем потаскухам детские сказки? Зачем они особенно ходят к нам в Театр?.. Что ты, что ты! Я, конечно, говорю не о тебе! /Хотя то, что ты, говорили, спала с ректором... Да я молчу, я – нем, как дерево.../
Мне сейчас лет 36-38, точнее не помню... Ты удивляешься, что я сплю с сумасшедшей... Но... ведь ты не оставила мне другой реальности... у меня ведь только эта...
-Я предупреждаю: Те, кто стряхивает пепел в сторону, быстро умирают! - говорил он себе, но вслух, пугая пространство.
Я пре-ду-преж-даю! - оборонялся он от мира. - Выбирая место для прогулок держитесь...

"Деньги давай! Давай деньги!.."

На входе в кабинет Шефа знакомой секретурки сейчас не было, а сидел какой-то крашенный мужик и подпиливал ногти на пальцах.
-А где Нинок? - спросил опешивший Жора.
Тип улыбнулся фиолетовыми губами и сказал мягко: "Ее сейчас нет... Вы по какому вопросу?"
-Скажите, что пришел Мальков, за Деньгами...
Секретарь наклонился к селектору, вполголоса спросил, кивнул, потом вылез из-за стола и внезапно облапил Жору. Мальков взвизгнул по-бабьи, не ожидая от себя такого, стал лупить мужчину по рукам, но тот спокойно отпустил его и произнес: "Идите, Вас ждут".
В кабинете, Жорка задыхаясь от злости, спросил: "Вы зачем этого пидора завели?"
Первый достал уже налитый стакан: "Пей! Время сейчас - сам знаешь - так не могу же приказать обыскивать трудящих на входе. Вот! А Боренька - этот секретарь - где обнимет, где прижмет... Теперь понятно? Так ты все-таки решился насчет денег?
-Да, нет, я вообще-то с проектом, - засуетился Жора, - хочу идею толкнуть! - Он рассказал, что задумал театр для старых - там будут все старики: актеры, оформители, рабочие сцены, зрители. И репертуар только старый, и мебель...
Первый выслушал, не перебивая, думал же о своем: "Умный ты человек, Жора, хотя и дурак... Дался тебе этот театр... Тут другой Театр из головы не вылазит... Темнота впереди...
Эх, все равно от своей жопы не убежать!.. А деньги я тебе дам, так дам, я знаю, ты сейчас пуст...

Глава "Хочу Атамана!.."

Отказать в пустяке даме, с которой имел близость, не может даже и тень мужчины, если он настоящий джентльмен" - так уговаривала поэтесса Верстакова темный угол своей комнаты, где по ее предположению скрывался Лева Агамов.
Воистину, нет преград на пути к осуществлению заветного желания женщины! А Верстакова уже сколько времени мечтала о встрече со знаменитым Волго-Донским атаманом Разиным.
Нет, нет, она не собиралась испытать заостренные ощущения княжны, метаемой в реку-матушку… Дору не интересовали и причины пораженья казачьего бунта, или подробности шалостей в персидских походах.
Поэтесса желала знать: «О чем думал Степан на вершине своего утеса»?
Ну, что тут скажешь? Не давалась жизнь без этого - не завязывались романы-связи с южными женолюбами, не рифмовались стихи, не получались у нее и критические обзоры творчества братьев-литературоведов, даже привычная легкая пьянка /до полного отключения/ не помогала.
Лева, ты и только ты обязан и можешь мне помочь! - заклинала сладкоречивая реваншистка...

Глава "Ход времени..."

Генеральный шел в своей ночи и бубнил нечто вроде: - Как можно не любить и не двигать его по службе, если он правильно, трезво понимает, что выпить необходимо?
Ночное небо падало на него метеоритным дождем, а может, казалось... Прохожие, то ли были, то ли нет - так, длинные тени. Время текло черной струйкой, ноги шаркали по асфальту...
Что передумал он, со времени своего насильного возвращения? Что желал, что не желал, о чем сожалел? Все тайна, кроме того, что он постоянно хотел водки. Генсек думал о том, что всегда говорили будто он и сам жил, и другим жизни давал... То есть, жить...
Он помнил, человеку нужна квартира, ну хотя бы комната; бутылка вечером, баба ночью - вот, почти коммунизм.
Руководящий аппарат же, в идеале, должен отличаться от прочего люда так: ему нужны две бутылки, две квартиры или дом, и... две бабы...
А еще думал, что только женщина может сострадать жаждущему, оторвать от себя стакан... Поэтому, когда подметавшая улицу девица пригласила его к себе, он с удовольствием согласился...
Любвеобильная Людка Музыкина потом рассказывала Жорке, что своего шанса она, конечно, не упустила, переспала и с Воскресшим, но намучилась ужасно - он все отрывался на разговоры о политических событиях. А таким, как она, бабам, отлично известно, что вся женская политика кончается тем, что она рожает, когда не хочет…
-Да, хорошо, что я тот раз смылся с кладбища, - думал Мальков. - Только Государственных забот мне и не хватало!
Он подумал чуть и вздохнул тихо: - У меня ведь Город... Город не тётка...

Глава "Скоро и Фестиваль..."

Наступило время, редкостный мой читатель, познакомиться тебя с еще одним действующим лицом нашего рассказа - это главный режиссер областного театра кукол Рукомойников Арнольд Иосифович - сокращенно "Рай", так он подписывался обычно и на такое обращение даже и отзывался.
Был Рай человек редкого роста, с импозантной внешностью потомственного интеллигента, с нескрываемой лысиной и неведомо где добываемыми очками-пенсне на бурбонском носу.
Когда-то давно мечтал он об артистической карьере, пытался поступить в ГИТИС или Щукинское - не прошел, играл без диплома в самодеятельности. Служил потом во вспомогательном составе в слабых театрах, работал по культуре и каким-то заворотом судьбы занялся кукольными зрелищами...
Выбил у городских властей помещение и ставки, подобрал несколько энтузиастов-актеров и начал творить.
Творения эти были поначалу немудрящие - простенькие сказки для дошколят, потом сказки для младших школьников, затем сложнее, а еще позже решил режиссер Рай поставить классику.
Нет, замахнуться на Шекспира он не решился, а вот одну из комедий А.Островского в трех действиях и восьми картинах он начал готовить. Был составлен рабочий план постановки, изготовлены декорации и куклы, пошел нескончаемый процесс репетиций, споры, искания…
Сказано-сделано, и к описываемому периоду спектакль можно было показывать...
Но где и кому? Упомянутое помещение кукольного театра было настолько маленьким, что даже карликовое японское деревцо выглядело в коридорчике-вестибюле великоватым, а зрительный зал мог с трудом вместить профсобрание районных часовщиков.
С просьбой снять театр к Раю не обращались даже цыгане с филармонии или гастролеры из эстрадной помойки, а если и покупали помещение на вечер-другой "уважаемые люди", когда им надоедали рестораны и хотелось семейной обстановки для своих торжеств, то и они жаловались на тесноту.
Деньги всегда нужны, связи тем более, да еще невыпитого - несъеденного оставалось... - "У этих жлобов в зубах застревает столько, что обычному человек на день пропитаться хватит", - поругивался Рай.
-"И вот, ставить такой спектакль, в таких условиях и для такой публики? Нет уж!" Режиссер задумал Фестиваль, этакий сбор ценителей, критиков, театралов с привлечением столичных сил.
"Для мероприятия в масштабе всей страны Город выделит и деньги и дефицит, а может и новое здание..." - мечтал Рай.
-"Организовывай! - благостно разрешили власти. - Для репутации... Рост культуры... Пресса… Поможем!"
Окрыленный Рай составлял списки гостей и участников. Он понимал, что на письма-приглашения рассчитывать не приходится - не тот масштаб его авторитета, да и его Города.
"Звать, агитировать руководство известных коллективов, известных людей надо персонально", - объяснял Рай, направляя в командировку своего Завлита Софью Арсеньевну.
Руководитель знал, что делает - большинство приглашаемых были мужчинами /или считали себя таковыми/, а противник такого рода против Софочки и не пытался обороняться, сдавался сразу.
Да и как тут устоять? Глазища чистенькие, прозрачные /от пьяной жизни в девичестве/; теплогрудая брюнетка, голубоволосая Мальвина или томная блондинка/ в зависимости от цвета парика/, аппетитно обтянутая попочка /в любой одежде/, и вообще...
Для правдивой характеристики таких дамочек в богатом русском языке нет приличного слова, а говорить о женщинах в грубом тоне автор не приучен.
-"Что будет, что будет... Одних цветов надо прорву! А сколько мужчин!" - приняла Софа с восторгом идею фестиваля, а уж от предложения ехать приглашать - запрыгала девочка до потолка.
К поручению отнеслась со всей серьезностью, в командировке грешными делами не занималась, а только шептала нужным людям в нужные минутки - "У нас с Вами все будет, там, у нас в городе, когда Вы приедете..."
Состав участников Фестиваля подбирался экстраклассовым!

"Колыбельная..."

Орущего Ребенка нужно успокоить как-то, Мальков знал это... Дети, они... Что "они" - не смог определить, пытался, и не мог...
В Коляске около ребенка лежали бутылки со слабоалкогольной начинкой... Самому ли выпить, или - господи прости - нацепить на пиво соску и сунуть этому дитю?
Ну, ладно, ладно… Сказку...
"Хотели разделить Гондвану на всех. Собрали миллион людей, - начал Жора, - потом смотрят - не хватает лошадиных сил. Решили подождать, и когда она сама расползется, повернуть сибирские реки... Заарканили Реку, лошадям по ребрам дрекольем - ну, милаи!
Река вопреки на дыбы стала, устремилась торчком в Небо, а на ее острие старичок Двоськин как есть без скафандру - поет, летит, облака руками разгребает...
Не было такого уговору! - начальство Двоськина в Космос не планировало. Что же делать? Стали вертать... - Двоськин! - закричали в рупор. - Прыгай на Землю!
-Нет, мне и здесь хорошо!.. - закричал Двоськин.
-Ну, тогда мы тебя будем пушкой сбивать! - сказали... Начали палить... Ек, твою, переек!.. Двоськин хохочет, все пушки мимо...
-Вам, - говорит, - там внизу целкости не хватает!
-Ничо! Щас хватит! - говорит пехотный Генерал, наводит на него мушку... Видит Двоськин, права мушка у Генерала, делать нечего...
Стал торговаться:- Если спрыгну, не убьете?..
-Ты прыгай! - говорит Генерал. - Там посмотрим...
Двоськин и прыгнул... как раз на Генерала...
-Ну, Купец Калашников, - ему сказали. – Метил в Генерала?..
-Сказать честно, нет! - говорит Двоськин. - Потому, у меня зенки были закрыты, не мог я собой управлять!
…Ну что ж, Двоськина засекретили - стал он большой резервист, на случай войны его готовили прыгать с самолета генералам на головы, быстро и выгодно…
Жрать у Двоськина стало, выпить, бабки завелись... Бравый вышел старик, боевой...
***Ребенок слушал Малькова еще внимательнее, чем обычно, и даже дал теперь уйти восвояси...
Отошел Жора на другую сторону улицы, оглянулся и увидел как коляска с ребенком сама съехала с тротуара и выкатилась на проезжую часть... Это был крутой спуск, одностороннее движение, машины бежали в них сплошным потоком и вот...
Коляска двинулась на середину дороги, постояла, покачиваясь, как бы убаюкивая ребенка, а потом - сначала медленно, а потом все быстрее отправилась вверх, на подъём…
Среди легковушек, автобусов и ревущих самосвалов слышался заливистый детский смех...
Вот, сюда бы эфтого Эйзенштейна с его кинокамерой! - успел подумать Мальков.

Гл. "Все бывает"

Как сможет убедиться наш Редкостный читатель, если будет смотреть дальше, произошло так, что два совершенно не связанных события привели к одинаковому результату.
***Мы уже как-то упоминали о том, что Лев Агамов был очень добросердечным.
Жалел он всех, вот и пожалел однажды обворованного в трамвае пассажира. Наша знаменитость - Мультфильм, как обычно вытащил у человека из пистончика заначенную "десятку", вложил туда 1-76 сдачи и отдалился. А меценат Лева поглядел эту сцену, пожалел пострадавшего и вложил в тот же карманчик найденную накануне пятерку.
Ему, в его состоянии бесплотной Тени особого мастерства не требовалось, но мужичок что-то почуял, полез за деньгами, обнаружил пропажу и стал горланить, что его сейчас обчистили на 3-24.
Над ним посмеивались, посылали проспаться, объясняли что вор-виртуоз берет всегда 8-24 точно, и в конце концов уболтали - потерпевший смирился, перестал трепыхаться - но каково было Мультфильму?
Произошла катастрофа, получалось, что он либо изменил своим принципам, либо подвело мастерство.
Целую неделю он скучал, ему вспоминалась и последняя ходка в зону, и фатальное невезение в последней игре с Ложкиным да и вообще все плохо - творится то, чего категорически не должно быть.
И более могучие умы срывались на противоречиях такого рода - вах!, - не удержался и Мультфильм. Процесс закономерно привел в психушку.
***А вот нашего знакомого Радикала, мы оставили, когда он довольный возвращался среди ночи домой.
Приятное чувство выполненного долга, предвкушение хорошего отдыха - и вдруг навстречу, из темноты, донеслись "выражения" - шамкая и запинаясь произносил их очень знакомым голосом человек с очень знакомым обликом.
Радикал отскочил к стене дома, этого не могло быть - но навстречу шел и матерился покойный Генсек.
-Эй! - загремел, подойдя к нему, Мертвяк, - водка есть?
Добровольный страж порядка не ответил, он по-щучьи открывал и закрывал рот, не в силах издать ни звука.
-Да ты идиот! - рявкнул Генеральный и, лениво, но довольно болезненно сунул в физиономию кулаком. - У, морда! - добавил он еще...
"Наш дорогой" удалялся, Радикал не двигался с места.
Его не так поразила сама невозможность происходящего, как невозможность воздаяния - было нарушение, даже рукоприкладство - но как тут быть и как бить? Как, пусть и бывшего, но - Генерального?
А из ночи продолжались ругательства: - Скоты гребучие! Раньше без меня "А" боялись сказать! Водки у них нет. Всех к такой матери закопаю!
Радикал как-то с всхлипом пискнул в догонку. - Я думал ты человек, а ты...
-Человек, человек! - спокойно ответил усопший.
Это доконало, Радикал почувствовал, что кровь в его сосудах вскипела, как молоко на огне, а в голове что-то рвануло.
Не будем приводить натуралистические детали, но через несколько минут шел вдоль квартала уже больной дружинник, и бил в домах все окна.
Утро он встретил в стационаре, был связан и трудно воспринимал сентенции Гостева: - Успокойтесь, врачи имеют дело с тем, что сохранилось от человека. Вот и мы будем лечить ваши останки - и все будет хорошо…

Глава "Сука несчастная..."

Старикана Ярыгина привезли к Первому.
Сторож и рядового начальства страшился, а тут у него вообще ноги отнялись, потому его почти подкатили к столу по свеженатертому паркету.
-Ну что, стражник! - что-то с хода начал Шеф. - Ты садись, садись. Как это там: "исполнится?" Так давай же, дорогой, исполняй!
Более глупого выражения личико Ярыгина в жизни не принимало.
-Да брось ты придуряться! Вот видишь ключ? Так это от твоей квартиры ключ, тебе же надо будет где-то жить. Чего ты уставился на меня? У тебя же нет, у тебя никогда не бы-ло квар-ти-ры! - ржавым голосом произнес по слогам Хозяин. - Я тебе и ключи, и ордер, а ты мне только скажи: Жорка завтра у тебя ночует?
У меня, в Театре! - торопливо, без раздумий произнес старик.
-Ну и умница, ну и молодец! - хлопнул его по плечу Первый. - Вот тебе Ордер, вот тебе ключи. А знаешь, чья это была квартира?
Ярыгин совсем смешался, он пытался догадаться, "чья", пытался понять, кого подвел... Не Жору ли? И вообще, зачем он тут?
-Господи! Господи! - заплакал, завыл он, - зачем она мне теперь, квартира эта. Ко мне уже смерть приходила...
Хозяин позвонил, вошли двое, Ярыгина выволокли из кабинета подмышки.
Первый покурил, поднял трубку и произнес: - На завтра отменить... Подождем...
Ярыгин добрался до своего Театра не скоро…
Он заходил в церковь, забрел в мечеть, посетил было синагогу - но она была закрыта, и везде, ни на что не глядя, опустив голову, проходил вперед и стоял, шевелил губами.
По-стариковски, прижевывая, он мысленно произносил вместо молитвы страшнейшую, сплошную, жуткую, непроизносимую, не для уха, матерщину.

Глава "Дед и медведь"

Разлив в этом году был такой, будто Река задумала смыть с Города все его грехи смаху.
Течение тащило бревна, мусор, мертвую и ревущую скотину, иногда и сараи и дома, унесенные в Верховьях и плывущие теперь в море. Из труб притопленных строений временами можно было видеть дым, там что-то заваривали, и бывало, что на порог выходил мужик, - потягивал папироску, пряча огонек в кулаке, выбрасывал окурок в воду и уходил обратно, будто и не его жилье несло в море - не было до этого дела ни ему самому, ни кому другому...
Зимой, еще в декабре, объявился где-то в заповеднике медведь-шатун, поозоровал немного в округе и пошел в сторону Города, передвигаясь порой на задних лапах.
Он шагал по низинам и буграм, степями и подлесками, переплывал промоины и переходил вброд ручьи, карабкался вверх по склонам оврагов так, что сыпалась земля, и шел, шел без остановок. Он будто специально копил в себе голод, вроде рассчитывая вознаградить себя за все лишения потом, разом, весной...
***Старичок, с румяным личиком младенца, шагал по набережной, поглядывая на паводок, и улыбался своим мыслям: он очень хотел кого-нибудь угробить.
Бессмысленный убийца Воров угрызений совести никогда не испытывал - напротив, временами его жертвы являлись ему во сне и просили у него прощения. Ему тогда бывало как-то нехорошо, обидно, а он не любил, если его обижали... Хотелось уйти, раствориться в ночи, а лучше, чтоб его увезли куда-то туда, где темно все время и спокойно.
А вообще дедушка Воров человек обычный мирный, сказать, ничего временами человечек. Оттого его до сих пор ловят и не поймали...
Он увидел впереди себя небольшого росточка женщину, которая разговаривала сама с собой, обращаясь к никому: "Ты, Лева, найди атамана, а за мной дело не станет. Я напишу! Ты уж найди!" - повторяла как заклинание.
"Будет тебе, милая, атаман", - сказал про себя дедушка Воров, пристраиваясь поближе.
Женщина свернула в переулок... "Здесь, Лева? - спросила она, - Хватит?
-Это будут хорошие стихи!" - продолжала поэтесса Верстакова, как уже догадался наш читатель, это была она...
Воров нащупал в кармане рукоятку...
-"Здравствуйте! Разрешите Вас осчастливить!" Он уже видел ее недоуменный взгляд, тревогу, испуг и вынул финку...
Но... странного вида мужичонка выскочил откуда-то и метнул в старика вилку... Зубцы пронзили руку Ворова, нож из руки выпал, женщина вскрикнула. Странный человек потянул женщину за собой, она не сопротивлялась.
Воров хохотнул и вынул из руки инструмент... (Хохотнул оттого, что теперь ему пришлось бы убивать двоих)… Он прытко побежал за ними, обнаружив нестарческую силу и злость.
"Вилкометатель" оглянулся, и Воров увидел странные глаза человека, который смотрел на него как-то вскользь, наверх - так, что старику стало страшно.
Он наклонил голову и неожиданно для всех заревел, протяжно, тоскливо, как ветер в проводах - все остановились и прслушались.
Старик подскочил к мужику, занес руку с ножом так, чтобы ударить в шею, куда обычно кусают киношные вампиры - как вдруг с неба на него свалился бурый медведь, которого выпустила из когтей очень большая птица.
Это было последнее, что увидел в жизни бессмысленный убийца... Но те двое - поэтесса и мужичок -увидели другое: как из окна дома напротив высунулся человек с карабином и дважды прицельно выстрелил Ворову в голову и в сердце. Было это как в старом кино.
***Медведь-шатун вышел на берег реки. Город был как на ладони, вот только переплыть. Медведь плюхнулся в воду и заработал лапами. Еще и еще, но где-то на середине выбился из сил, стал глотать воду, его понесло по течению, потянуло в глубину...
Как вдруг огромная Птица зависла над ним, вонзила когти ему в спину, крепко схватила и, ударяя крыльями сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, понесла его над самой водой, а затем медленно подняла в воздух, почти до самого солнца.
Когда медведь, брошенный Птицей на голову дедушки Ворова, дважды хватанул того лапой, и, судя по всему, убил, и теплый труп был теперь его законной добычей, которую можно было и съесть тут же на месте, вознаграждая себя за голодание, шатун не смог даже укусить мертвого, его вдруг одолел приступ рвоты.
Сотрясаемый спазмами, медведь отошел от неподвижного уже тела и на задних лапах, отрыгивая желчь, пошел обратно, туда, откуда отправился за четыре месяца до этого.
-"Лева! Что ж ты, Лева? Что ж ты врал мне? - приговаривала женщина, механически оправляя на себе одежду и прическу. - Это же не атаман - ушкуйник?.."
Собравшиеся зрители /прохожие/ тем временм разглядывали труп, молчали, и недоумение росло на их лицах - откуда в голове у дедушки Ворова появилась дырка?
Они смотрели в окна старых домой, окружавших место происшествия - но ничего в окнах не обнаруживалось.
Все складывалось не так уж и хорошо: конечно, убийца Воров хотел их всех, по очереди, зарезать, но, с другой стороны, он сам был теперь мертв - и кто ж его так?
 Люди ощущали себя полными дураками, каковых использовали в своих таинственных целях силы внешние или, по крайней мере, неизвестные, так, что у людей возникал если не страх, то опасение, даже трепет...
По дороге в гостиницу Верстакова, узнавшая в своем спасителе знакомого вышибалу из ресторана, допытывалась, как он оказался на месте именно в тот самый момент. Тот отвечал, что чисто случайно увидел ее, а вслед за ней старикашку с рукой в кармане, очень уж бодро вышагивающего.
"Врет! - подумала литераторша. - Наверняка знал... Странный Город, странные люди, ирреальная действительность..."
В номере она закрылась на два оборота ключа.
…Между тем, за дедушкой Воровым приехала машина, все сфотографировали, обмерили и осмотрели, и наконец увезли...
Внимательный человек непременно удивился бы тому, что машина-то приехала ровно через пять минут после того, как мужчина с женщиной, чуть замешкавшись у тела, быстро удалились.
Внимательный человек непременно бы сказал: "Машина хорошо работает"...
***
А во сне я нож видал
Здоровый, перочинный,
А он похож на причиндал
Пока еще невинный...
Шагал и пел убиенный дедушка Воров. Дорога была нетрудной, он ждал такого всю жизнь - степь необъятная, в лицо ветерок со снежком, и ни одного строения в степи.
Он шел бодро, иногда пританцовывал, и мысли о том, что это наказание у него не возникало... Да и разве может степь быть карой?.. Через каждый километр дед выдавал по одной частушке, задрав кверху руки и разухабисто ими помахивая.
Видно было, что это счастливый человек, счастливый настолько, что ему больше ничего и не надо - лишь идти и идти по степи...
Не надо было ни встречного человека, с которым может, разделить ужин и вино, ни того, кто тебя обгоняет и может похлопать одобрительно по плечу: ну ты брат силен шагать, - верст семь не мог догнать тебя!
Не надо было ни еды, ни вина, ни теплой одежды, а иногда казалось не надо и самой памяти о прожитом.
Старик шагал степью и забывался, погружался в нее, величая "матушкой" и, возможно, он уже жалел ее, степь, считая, что ее работа красоты - труднее всех прочих...

"Райское место..."

Каждый город всегда в легком конфликте со своими руководителями, вот и наш не был исключением.
Может и есть на земле такие места, где веселье никогда не кончается, но у нас развлечения редки, потому сразу нашлись любители подсчитывать-прикидывать: сколько нужно для Фестиваля и выпивки, и еды, и милиции. Слухи неслись один за другим - вот на наглядность всякую только 50 тыщ, на продукты столичные вообще, да на одни мегафоны столько...
Как бы то ни было, но однажды утром Город проснулся и нашел себя разодетым в плакаты, афиши и рекламы.
В лучшую гостиницу понаехало театрального народа. Со вкусом одетые люди всю дорогу в поездах и пароходах пьянствовали и продолжили это приятное занятие уже в нумерах.
Они встречались со старыми друзьями, возобновляли прежние связи /шуры-муры, шашни - увлечения/, заводили новые интрижки и заделывали иногда картины такой непотребной любви, такое вытворяли, что даже Гном-Папаха не пытался пересказать, а только повторял: - Ух! Вот они, столичные! Не то, что мы, провинция... У них еще учиться и учиться!
Ну, а сам-то по себе Фестиваль, показ и просмотр конкурсных спектаклей и всякое там творчество - не интересовало в общем-то никого, кроме нескольких репортеров, да не очень разборчивой публики.
Рукомойников наш, безусловно, организовывал и участвовал сам во всех попойках, но такое безразличие к его детищу задевало режиссера. Надо было как-то встряхнуть, удивить этих заевшихся знатоков /ценителей, снобов/, а поэтому и решил Рай осуществить показ своего "эпохального" спектакля, заключительный день фестиваля и прощальный банкет обязательно в помещении Летнего Театра.
К этому времени Театр был окончательно закрыт по соображениям пожарной и эксплуатационной безопасности, и даже отдельные мероприятия в нем не проводились.
Рукомойников пытался получить официальное разрешение в связи с исключительными обстоятельствами - не добился.
Решил рискнуть и действовать простейшим путем: зачем идти на поклон к высокому начальству, если есть главный сторож. С Ярыгиным договорились довольно просто и без особых финансовых затрат, место проведения финального вечера не афишировалось нигде, но нужные люди знали.
Был организован и транспорт, и общепит, и даже решили вопрос с электроснабжением - Рай выпросил у знакомого командира в/ч передвижной электрогенератор.
Конечно, знал место и Первый, но он по своим особым соображениям, запретил что-либо запрещать.
-Пусть проводят именно там - решил он.

"Стоп!"

Помните, мы расстались с Василием, когда он уверовал в свои сверхспособности.
Он, правда, не стал демонстрировать окружающим разные трюки, не заделался модным целителем-экстрасенсом: мелко это было для него, заважничал всерьез. Продолжая прежний образ жизни, он даже не проверял свои таланты, не пытался останавливать явления или предметы - он просто знал, что может.
И жил бы поживал Василий со спокойным ощущением своей силы и дальше, если б не газета...
Попалась ему заметка о том, как один провинциальный чародей погиб под колесами поезда, оставив письмо, что силой своего взгляда затормозит состав перед собой... Описывалось это происшествие с достаточным оттенком иронии, и вот эта несерьезность репортера и привела Василия к беде!..
-Надо доказать! - решил он, - доказать и этому писаке, и всем этим неверующим обывателям, и всей науке!
Пусть не получилось у этого, слабенького колдуна - но он-то, он-то, "Василиск", он сумеет наверняка. Нет, он не собирается писать дурацкие записки, не будет собирать зрителей - ротозеев - он просто сделает это.
Примерно неделю не ходил Василий на работу, много ел, отказался от спиртного - запасал энергию - и очень рано утром отправился на железнодорожный переезд...
Смерть наступила в результате несчастного случая, - решил следователь. Профсоюз организовал скромные похороны, инвалиды проводили, помянули, забыли...
И только бывший солдат - виновник смерти Василисы - всерьез пожалел о Василии.
Да еще и Шершавый.
…А что, собственно, помним мы с тобой, редкостный читатель, о нашем герое с такой кликухой?
Ну, известно, что был он вышибалой в "Поплавке", что умел классно швыряться кое-какими предметами, что любил бутылке ухо отворачивать - а вот представьте, что не любил он очень одну вещь - ножи.
Даже простое слово "ножик" вызывало в нем резкую неприязнь, а названия: финка, кинжал, скальпель - вообще приводили к приступам злости...
Началось все еще давно, когда увидел Шершавый сон.
Всем известно, что харакири - это выполнимое особым ножом и с особыми церемониями самоубийство японского самурая. А вот нашему "втыкателю" приснилось, что харакири делают ему: чужие руки просовываются откуда-то из-за спины и вспарывают его татуированное пузо, делая длинный классический разрез "снизу-вверх наискосок" коротким ритуальным мечом...
Но, проснувшись утром, ощутил он острую боль в животе, несколько дней промаялся, пошел к медицине - оказалась запущенная язва, и впереди светила сложная операция.
Вот с тех пор и невзлюбил Шершавый даже мысль о возможности проникновения этого холодного инструмента в человеческое тело.
А на это время пришелся пик смертоубийственных деяний старичка Ворова - и возненавидел вышибала неизвестного душегуба страшно. Он болезненно воспринимал все полупьяные разговоры о зарезанных жертвах, о напрасных поисках, о всеобщем страхе.
Если вдуматься, то ничего странного не было в том, что, навещая в психбольнице одного из своих дружков, оказался Шершавый там именно в момент того разговора Гостева с Павлушей-вездеходом.
Подслушал, сделал свои выводы, явился заранее на место и успел остановить убийство Доры Верстаковой, хотя и не остановил убийцу...
А вот свалившаяся на преступника кара, а вот последовавшая на другой же день смерть Василия - Василиска, потрясли Шершавого ужасающе.
Он отказался ложиться на операцию, уволился с работы и вскоре вообще уехал из города в деревню - то ли лечиться сельскими способами, то ли помирать спокойно...

"Финита ля комедиа..."

Кто сказал, что можно получить покой и забвение в психбольнице?
Конечно, люди там меняются резко, бывает неузнаваемо, но характер-то остается.
Если был Мультфильм хам на воле, так он и в отделении изгалялся над больными, дерзил санитарам и даже врачам отвечал очень грубо /только в беседах с главным произносил нецензурщину мысленно, поэтому тот и находил в его состоянии сдвиги к улучшению/.
Был ему Радикал злейшим врагом до больницы, но хотя и помнил Мультфильм способности дружинника в потасовке - а оказавшись с ним в одной палате, пакостил тому при первой возможности.
Если был Радикал в "гражданской жизни" деятельным, он и здесь, поначалу в одиночке, в вязках, нашел выход - стал философствовать. И не важно, что мысли двигались слабенько, застревали в извилинах, терялись между полушариями и явно не торопились выбираться на публику - мозговал бедный.
А когда его - мыслителя - выпустили в общую палату, раздобыл он бумагу и начал записывать «Радикальные Афоризмы»...
Однажды ночью, в то время как никого из персонала поблизости не было, не вынес Радикал нагромождения дум, встал на четвереньки и залаял, как собачонок. На лай пришел Мультфильм, постоял задумчиво, посмотрел, пнул его ногой в ребра...
Радикал схватил его зубами за голень. Вор взвыл тонко, как новорожденный, начал отбиваться, но этот бульдог не размыкая челюстей передвигал зубы вверх по ноге. Едомый уже орал басом, как протодиакон, лягался, сложенными в "замок" руками, бил Радикала по затылку. Тот добрался до подколенной впадины, перекусил сухожилия и порвал зубами артерию.
Кандидат в выздоравливающие Мультфильм обреченно замолчал, уцепился за спинку кровати, не удержался и сполз на пол.
С перемазанным кровью ртом бегал по отделению Радикал и как-то странно весело вещал: "Умираю!"
Потом он лег на спину, вдавился затылком в доски, судорога тряхнула тело - и они с Мультфильмом умерли, в одно примерно время...
Записки Радикала растащили, читали от скуки - интересно же, что там думал человек, загрызший человека.
Вот некоторые выдержки:
"Смотри на каждого, как на инопланетянина..."
"Истина видна только, когда хотят ее у тебя отнять!"
"Люди испражняются, чтобы быть красивыми..."
"Можно и об засохшую соплю порезаться и получить заражение крови".
"Если поехала крыша, то кого вызвать - гаишника или кровельщика?"
"Почему плачет пространство - потому что я умираю?"

"...Контора знает все!.."

Главврача клиники вызвали в Областное Управление и велели ознакомиться с результатами вскрытия тела убитого террориста Ворова.
Смерть, - прочитал в заключении экспертизы Гостев, - наступила в результате удара тупым предметом в височную область.
Доктор развел руками, поинтересовался, при чем тут он - ему, посмеиваясь и похлопывая по плечу, намекнули, что это явно кто-то из его пациентов, так что, мол, и карты в руки.
Потом почему-то прокрутили кассету, где записан разговор покойной директрисы запасника Валерии с кем-то. Странный разговор...
"Папаха!" - говорила Валерия. - Я теперь любить умею. Я не боюсь!"
- . . .- никто ей ничего не отвечал.
-Много ты понимаешь! Это бывает так хорошо - возражала женщина, но ей опять никто не отвечал.
-Папаха, милый мой! Я теперь и тебя любить буду...
Дальше шло что-то неразборчивое, какая-то возня, а потом запели явным дуэтом:
Я сегодня затужу
Три квартала разбужу...
Валерия красиво вторила, но первого голоса опять не было слышно. В Управлении посчитали, что невидимый собеседник молчит специально, зная, что записывают.
Были подняты все документы, но криминальных элементов с такой кличкой не значилось.
Гостев спросил, какая связь между этим диалогом и смертью Ворова, и ему ответили, что прямой связи нет, но сам факт настораживает.
Нет, пусть врач не думает ничего такого, но вот какие-то странные происшествия, нахальные тени, явления. И вьются-то они все больше среди странных людей, к которым не всегда и устройство поставишь!
А ведь можно этих людей как-нибудь собрать в одном месте и ограничить... Вместе, в одной, то есть санатории... Под его неусыпным руководством... Подумайте...
Гостев обещал...

Глава "Кто был Геростратом?"

Все немногие очевидцы сходились на том, что Театр загорелся поздно ночью, когда спектакль давно закончился и зрители разошлись.
А вот о том, где начался пожар, они спорили и указывали разные места. Точно так же не пришли к единому мнению и выясняющие позже причины пожара следователи - уж очень много было вариантов.
Но все сходились на одном - театр был обречен сгореть, как Воронья Слободка из "12 стульев".
Ну, взять хотя бы этот поставляющий энергию движок, раздобытый стараньями Рая. Данный агрегат электричеством театр обеспечил, но как при этом чихал, кашлял, плевался дымом и искрил - лицезрели за кулисами все, а попробуй установить что-либо по кучке обгоревшего металлолома?
Видели люди как один из "высоких гостей" очищал бензином свой испачканный пиджак /пардон, блевотиной/ и сушил его над электроплиткой.
Вспомнили некоторые, что в кустах за театром, а потом в потемках пустого зала, ходил между рядами плотный пожилой человек. Он был в крепко поддатом состоянии, спотыкался и бормотал негромко: - Где это я тогда сунул? Снаружи, на солнышке, или тута, в прохладе?
Он чиркал в темноте спичками и уговаривал: - Нельзя терять офицерский головной убор! Полковник без папахи, как граненый стакан без водки...
Так же рассказывали, что сторож театра Ярыгин хоть и был сильно выпимши, но болтался вокруг театра, и несколько раз - до глубокой ночи - прогонял с территории стайку детей, которые собирали газеты, обрывки плакатов, бумажные стаканчики, ветки и складывали в кучки.
Среди ребятишек выделялся один пацан, очень похожий на Ярыгина глазами и не по-детски морщинистым лицом - он не спорил со сторожем, загадочно улыбался и уводил свою ватагу в сторону. В карманах у малолеток побрякивали спичечные коробки...
А кто может догадаться, какие мысли и резоны были у Первого? Слишком просто сказать, что у него только нежелание лишних хлопот с сохранением Театра, с реставрационными работами или реконструкцией.
Мысли и переживания Шефа не до конца определены, но подсознательно он считал, что "по закону бед" надо было что-то отдать времени, сыграть с ним в поддавки, умилостивить... Отдать, пожертвовать, как в шахматах... Может, заговорила скифская кровь, вера в отводимую беду?..
И кто знает, почему это несколько крепких молодых людей в одинаковых неброских костюмах, с дипломатами в руках, явно не из театральных завсегдатаем, прохаживались по коридорам во время финального мероприятия, а на конкурсных просмотрах до этого, в других местах, и не появлялись?
Версии, версии... А вот авторы не исключают, что основной причиной пожара были последние минуты существования нашего главного героя.
Судите сами: совпало так, что именно в этот период пользовался Мальков благосклонностью очаровательной Софочки.
 Начался роман с пустяка, Жора ляпнул красавице, что она похожа на кушетку. - Я такая кривоногая? - возмутилась барышня. - Нет! Нет! Но на тебя сразу хочется прилечь! - заявил нахал, и все...
Ну, а то, что завлитша предпочла его заезжим кавалерам, и то, что за кулисами сейчас было полно дармовой выпивки и закуски, устраивало Жору весьма.
Он аккуратнейшим образом посещал все спектакли, ни в коем случае не пропускал застольных обсуждений и Софочкиного диванчика, с удовольствием наставляя рога такому количеству конкурентов.
Только отношения с Гномом последнее время испортились вконец. Папаха запрезирал Жорку за теперешний несерьезный образ жизни, призывал к делу и даже обращаться к своему визави начал как-то брезгливо: - Ну, ты, гегемон, венец творения, хозяин!..
А Жора считал, что Гном последнее время обнаглел чересчур лезет в душу, когда и не надо, и даже увязывается за ним на свидание с дамой, зараза такая!
К тому же насмотревшись на манипуляции актеров со своими марионетками, Мальков решил задуматься - а в ихней-то паре кто основной? Кто кукловод, а кого дергают за ниточки?..
И конечно, герой наш не мог пропустить такое событие, как закрытие фестиваля в его Летнем Театре. Мальков четко понимал, что судьба постоянно подсовывала ему фотографии не случайно...
Когда поздно ночью мероприятие завершилось, когда все основное было сказано, выпито и съедено, Жора не ушел из Театра - он решил именно здесь, в этой творческой обстановке, рассчитаться с Гномом бесповоротно.
-«Я те покажу, кто хозяин! Кто от Москвы, а кто до окраин...» - Напрягал волю человек, начиная изгонять из себя Гнома.
Вроде лежит себе за кулисами мужчина, курит, глаза в потолок, молчит, не дергается - а в это время в нем такая борьба миров идет, куда там "звездные войны"...
Выстроил Жора перед собой мыслеряд Гномов - из похожих уменьшающихся фигурок, которые становились все мельче, трудноразличимыми, потом совсем исчезли.
Воспоминания, ощущения, личность Папахи становились все слабее, уходили, растворялись - а с ним угасало и опустошенное сознание самого Малькова.
Рука с сигаретой потянулась ко рту для последней затяжки, но на полпути остановилась, дрогнула и обессилено отвалилась на холстину декорации...

"Вечный огонь..."

 Казалось, горит само Время...
Театр полыхал, огонь плясал свой вечный танец, и люди, наблюдавшие это, думали одинаково - неужели такова участь красоты?
И что прежде чем обрести бессмертие, надо непременно умереть... Ни прошлого, ни будущего, а в настоящем пламя...
Дерево, впитавшее в себя сотни тысяч взглядов, звуки речи, шелест листвы вокруг, музыку оркестров и бельканто солистов, гром аплодисментов и свист с галерки - это дерево теперь горело, демонстрируя высокое искусство - гореть!..
С шумом рушились балки, трещали оседавшие столбы, снопы искр поднимались в небо, кричали обреченные, кричали дико.
В пламени метались не только люди, но и странные тени.
Факел огня, в нем никого - а оттуда крики, слова прощания, даже стихи... Странное.
Кое-кто потом говорил, что вот он был от огня довольно далеко, чуял сильный жар - но даже не обжегся, а человек рядом с ним - вспыхнул!
Горели люди, горели деревья - и было это похоже на самосожжение староверов. И совсем уж невероятным показался рассказ одного из очевидцев. Он наблюдал за пожаром с тыльной стороны театра, у глухой деревянной ограды.
Этот зевака клялся и божился, что своими глазами видел, как облпсихиатр Гостев отодвинул доску в заборе и пролез в дыру. Потом врач отряхнулся, смахнул с ослепительно белого халата пыль, оглянулся и трусцой побежал прямо в горящий Театр...
А следом за ним, один за одним, пролезали в дыру постояльцы известной палаты "Крестоносцев" и бежали вслед за главврачом, то ли пытались остановить его, то ли боялись отстать.
Лица их были серьезны, движения размерены; передний Егоров-Бурятский, отбивал рукой такт, как дирижер. Больные, «змейкой», так же друг за другом, исчезли в дыму и огне... Произошло это очень быстро и как-то по-деловому... И сразу же, охваченные пламенем, призрачные фигуры запрыгали, заплясали, а в криках их не было боли, страдания - слышалась радость...
Рассказчику не очень-то поверили: уж слишком просто шли на смерть люди. Ну, пациенты - понятно, решили огнем обуздать болезнь, бежали от жизни своей психованной... Можно сказать, "психовской"... А благополучный-то Гостев зачем? Он-то? Мог ведь, ну пусть не исцелять, но лечить и лечить еще...
Можно верить, можно не верить, а только после этой ночи не стало в Городе ни этого Главврача, ни обитателей одной из закрытых палат психбольницы.
***
Генетически женщина устроена так, что не может она вычеркнуть из памяти влюбленного в нее когда-то человека, даже если у нее с ним ничего и не было. Ну, смешон был Серега Ложкин, ну не реально было его чувство к Ланке, не могло у них ничего получиться - а вот помнила его наша -слеповидящая...
Какой черт занес Культуриста именно в эту ночь в обреченный Театр, почему он спал прямо на холстах старых декораций, как не услыхал треск горевшего дерева и вой огня, как /пьяный, что ли?/, не почуял запах гари, не проснулся от криков - непостижимо, а только пропал бы наш атлет, если бы не она...
Вещим был сон Левы Агамова - только тень Ланки и могла уберечь от падавших огненных балок, не дать задохнуться в дыму и каким-то чудом вывести угоревшего, ослепленного Ложкина из этого ада.
А когда убедилась она, что жизни Культуриста уже ничего не угрожает, метнулась Ланка обратно в самое пекло - ведь и Лева Агамов ее когда-то любил, и его надо спасать...
В ту минуту, как порыв ветра отодвинул на время огонь в сторону, увидели зрители, как на полотне теневого театра, - движущиеся фигуры.
Тонкая женщина хватала за руки, тянула за собой силуэт большого мужчины, а тот все порывался назад, дергал за узду испуганного коня, который упирался, вставал на дыбы и пятился от огня...
Но тут крупный язык пламени накрыл эту группу... Женский контур выбросило в небо, как облачко дыма, а тень мужчины грохнулась вниз и, в треске горящего дерева все явственно услышали звон-бряцание значков, брелоков, медалей...
…Некоторое время был виден только яркий огненный столб, потом поднявшиеся клочья серебристого тумана образовали строения, башни, купола... Чудесный, сказочный город погибал в огне...
Пожар длился не очень долго, а собраться вокруг горящего театра успели почти все, у кого была фотография.
Старуха, знавшая еще Хлебникова, почти приползла сюда, отложив свою смерть; пришла старая Рахель, что привел под руку невидимый никому петлюровец; прислонился к забору хмурый член СП - Расторгуев; рядом с поэтессой Верстаковой стоял Клим Исаевич, почему-то именно сегодня они встретились и решили пройтись к Театру.
Приехало и городское начальство во главе с Первым, и не отходя далеко от машин, наблюдало - городское канальство - за безуспешной работой пожарных...
Двоськин в эту ночь дремал в кресле около остывающей печки и вдруг вздрогнул, как от падения во сне - он услышал стоны горящего театра.
Старик встрепенулся, выглянул в окно, увидел вдали зарево пожара и заторопился-заспешил, действуя, как по заранее составленному плану.
Он быстренько переоделся в новый спортивный костюм, ухватил за руль свой велосипед - реликвию, много лет оберегаемую даже от взглядов, тем более от пылинки, вывел на темную грязную улицу...
Люди стояли вокруг огромного костра плотным кольцом, и расступились, услышав сигнал очередной пожарной машины.
Но, обгоняя медленный автомобиль, в получившийся коридор проскочил бешено вращающий педали велосипедист. Как победитель этапа бросается на финишную черту, так и этот человек сделал еще рывок и исчез в пламени... Двоськин всегда любил скорость...
Как любил!.. Он и думал-то на скорости быстрее... Молодость... Смерть - это тоже езда... Утром, разгребя пепелище, нашли обгорелый остов велосипеда и, чудом уцелевшие, кости человека. Пальцы скелета еще сжимали руль...
…Театр уже било жуткой дрожью, перед тем как окончательно рухнуть.
Казалось, он на мгновенье стал прозрачен, как стекло, и высветился весь его остов. Зрители застыли оцепенело - крыша бесшумно обвалилась, сложилась, как костяшки домино, стены, в лица пахнуло жаром открывшейся топки. Зрители закричали...
Рахель вспомнила о сожженных в печах, ни в чем не виновных людях, и заплакала она сначала о них, а потом о тех, кто горел сейчас. Слезы катились из старческих глаз, и в каждой слезинке, пока ползла она по щеке, отражался кусок огня...
Что-то упало внутри полыхавшей сцены, резкий одинокий крик взвился к небу. Многие узнали по голосу Малькова, и лишь Ярыгину почудилось, что он, старик, слышит свой первый крик, первый в жизни...
... Позже обнаружили довольно далеко от сгоревшего театра /основного очага пожара/, еще один неизвестный труп, в карманах которого был только новый ключ, которым явно еще не пользовались... И что самое странное - рука трупа была лодочкой прижата к узу, как будто покойник до последнего к чему-то прислушивался...
В самом конце пожара, когда Первый уже собрался уезжать, к нему подошел покойник Генсек, положил руку ему на плечо и сказал: «Опоздали»! и – «Пойдем»! …Первый понял... Генсек обнял его за плечи и повел в темное Никуда, в дорогу на вечность лет, на тихое житье...
Кончалась эпоха, тащила как бы за собой людей в небытие, или небытие людей...
…А что же наш Агасфер? Все так же бредет он одинокий по своей дороге? Кто знает?.. Поговаривали, что какой-то удравший из сельской больницы псих пробрался в театр накануне пожара и сгорел там...
Вы возразите, что он вечный?.. Вот и я говорю "Агасферы вечные..."

Тесной кучкой стояли теперь пришедшие с фотографиями люди, они осознали свою тайную общность - наши неказистые герои, они смотрели на конец театра, думали о смысле происходящего, о том, как будут жить дальше...

А шут, у которого на колпаке все позванивали колокольчики, увидел вдруг, как стая огромных черных птиц налетела откуда-то сбоку, упала на группу людей. Схватила каждая в когтистые лапы по человеку и подняла в небо, вверх, и понесла в никуда...
И театр с вышины показался сначала багровым костром, потом красной точкой, потом сам Город стал размытым пятном с разрезами рек, а позже и сама Земля осталась где-то далеко-далеко...

П.С. Пусть нашему читателю что-то в повествовании и покажется наивным, вторичным даже... Но зато и были мы в нем по возможности искренни и любили своих героев, как умели... /Хотя порой это было сложно.../
Но вот авторы закончили свою работу, и теперь пусть работают они, наши герои. А мы снимем с головы колпак, но перед этим всласть послушаем, как звенят на нем, переливаются бубенчики...
"Тринь... Бринь... Тринь..." Рассказывают историю...

"Конец Города Агамова..."

 На самой заре по центральной улице проскакал Всадник на золотом Коне, процокали подковы, люди стали выбрасываться из окон... Город умер...
Подковы коня оставляли следы, очень похожие на лицо ребенка, символизирующее, надо полагать, обновление...
 /Все спасаются своей юностью.../.

 КОНЕЦ