Я ваше продолженье

Отец, я это помню, помню
Как вы читали нам, слегка ссутулившись,
  Весь мир, звучаньем голоса заполнив,
  «Сказание о Кунтугмише».

Вы нам дарили свой душевный дар
И голосом доверчивым, негромким.
Произносили имя сына Самандар.
Как я мечтала стать сама ребенком.

И в облике моей сестренки Арзигуль
Мне благородный облик Арзи виделся.
Период детства позабыть смогу ль,
Во мне он в яркий праздник вылился.

Чтоб расцвела в аулах мирных радость
Вы мне дали имя Гулистан
Живите долго и пусть Ваша старость.
Будет величественна, как дастан.
 
 * * *

Вы рано в мое сердце заронили
Добра и справедливости ростки.
Вы их взлелеяли и сохранили
Тяжелым испытаньям вопреки.

Привыкли Вы трудиться беззаветно
Как голосисты
 Пускай лицо от недуга поблекло,
Мы выйдем в сад, болезни отпугнем.

Вы посмотрите, день совсем не жарок,
Сколько вокруг родных знакомых лиц!
Готовьте суюнчи, подарок.
Да, Вы поправитесь с прилетом птиц!
 



 
Преодолев нелепые препоны
Отжившего и вредного всего,
Под солнцем раскрываются бутоны.
На знойной почве сердца моего.
Советы Ваши мне, как откровение,
Внимаю я пророческим словам,
Г1редвестнней стремительного времени
Меня хотелось бы увидеть Вам.
Отец, идемте. Все сбылось, похоже,
И, как мечтанья Ваши, стая птиц,
Взмывает, эти дали, растревожив,
С «Кырк кыза», удивительных страниц.

* * *

Отец, приехать Вы меня просили,
Я прилетела, чтобы Вам помочь!
Любимый мой отец, хороший, сильный,
Взгляните на свою родную дочь.
Лило у Вас задумчиво и смугло,
И, глянув па меня, без лишних слов,
Вы тихо произносите: «Дочурка,
Ты мой цветочек, приготовь-ка плов”...
И вот я в кухне. Все почти готово,
Отложены все прочие дела.
Ах, если бы его целебным пловом
Я от недугов вылечить могла!
Дочернюю я ласку излучала,
Рассеивая признаки беды,
Но все - таки на нем я замечала
Болезни иссушающей следы...
И мне припомнилось:
Пришедший трактор.
Кишлак.
Прибой встревоженной толпы.
Ворчали люди, ежились от страха:
 «Не надо нам чёртовой арбы!
Греха не оберетесь. Это ересь.
Нависла, как назло, беда большая,
Не доброе затеял иноверец.
Увидите, не будет урожая...
Коварный дьявол в арбе приехал.
Под утро в пятницу...
И расползались слухи,
По взбудораженному кишлаку.
В день перед сеном.
И по всей округе...
Как страшный сон припомнить все смогу.
Отсталость вековая я смятенье,
Все выплеснулось против иноверца,
Как будто глыба,
В паводок весенний
Живого человеческого сердца...
Стремясь, подспорье людям принести,
Был мой отец тем смельчаком — гяуром,
В кишлак полуслепой апрельским утром
Осмелившийся трактор привести.
Смотрел кишлак, дремуч и озадачен,
 А тракторист добра ему желал.
Но, не осенним золотом охвачен
Сад, кем-то подожженный, запылал.
И по глухой толпе пронесся ропот:
Спасенный трактор шел, а за рулем.
Сидел он, взъяренный, точно беркут,
С руками, обожженными огнем.
И что-то в людях, заново рожденное,
Казалось, созревало неспроста.
И пламя отступало побежденное,
Как старых предрассудков слепота.
А люди обступили тракториста.
И утирали пот ему со лба:
 «Дядя Ахмад. Научимся мы быстро.
Нет, трактор не чёртова арба:

Мы передачу слышали по радио.
Теперь яснее ясного для всех.
За технику новейшую мы ратуем.
Вручную очень медленнее посев...”
Суля мерцающие всходы вскорости.
И в пору переломную тогда
Легли на поле вспаханные борозды.
Как отпечатки нового труда.

Отныне с техникою породнилась
Земля на счастье, а не на беду.
Но в кишлаке в преданиях сохранилась
Молва про трактор и пожар в саду.

* * *
 
Опасностям Вы подвергались вдруг.
И, не однажды, это мне понятно.
Но с той норы на коже ваших,
Едва об этом разговор затронь.
И прямо в юность открывалась дверца,
В раздумьях Ваших вспыхивал огонь,
И выдержка скрепляла Ваше сердце.
Был облик Ваш, отвагою облит.
И множилось учеников содружество.
 
 
И коль повязан кулаком джигит,
То это пояс стойкости и мужества.

* * *

Умен и справедлив в глазах молвы,
Приземистый и крепкий свиду,
Казалось землякам, что Вы —
Сподручный самого давила.
Мы трудимся для тех, кого любим.
Тогда дела, творенья хороши.
Все, что имели и весь жар души
Вы без остатка отдавали людям.
Из них я многих помню до сих пор.
Являлись, заводили разговор,
И дельные советы получали,
И мастером они Вас величала.
Порой после работы вместо отдыха.
Проверив натяжение рессор
у «Газика», Вы, как большого
прослушивали тракторный мотор.
За это осуждать Вас не берусь,
Забот у Вас всегда бывало много.
Вы говорили нам: «Сейчас вернусь»
А мы все ожидали у порога.

 * * *

Я помню, как кумган с водой держа,
И на плечо, набросив полотенце,
От нежности едва-едва дыша,
 Испытывая радость и блаженство
 Вам поливала на руки.
 И запах,
 Улавливала я при этом,
 Словно из детства доносимый ветром,
 Такой знакомый и зимой, а летом
 Смеси горючего
 С железом разогретым.
 Я так любила крепкие мозоли
 На впечатляющей коре ладоней,
 И словно островки засохшей соли
 ожоги - отпечатки прежней боли.
 Во мне живой приток воспоминаний,
 Дочернюю любовь, к Вам сохранив,
 Я ощущаю этот трепет тайный,
 Водицею Вам на руки полив.
 Отец, как дорого мне Ваше слово,
 К щеке я Вашу руку поднесу,
 Как я хочу, чтобы ладонью снова
 Вы провели по моему лицу.

 * * *

 Ты знаешь, доченька, вчера кольнуло,
 Чуть - чуть левее у меня в спине,
 Но вовремя ко мне ты заглянула,
 И как-то сразу полегчало мне.
 Отец, но я -то вижу,
 В чем дело. Ужменя не обмануть.
 Как яростно войну я ненавижу.
 Шутили Вы, что ранены чуть-чуть,
 Что хворь простая Вами овладела,
 А мол, война завершена победно.
 Шальная пуля ногу чуть задела,
 И что, похоже, что почти безвредно.
 В одном бою отчаянно - суровом
 Осколком, рванным, спину обожгло.
 Об этом не обмолвились и словам,
 Что ранены вы были тяжело.
 О эта беспощадная война,
 Боль от нее порою нестерпима,
 Проносятся как эшелоны мимо
 Десятилетья. Но лишаясь сна.
 Мать одинокая поныне,
 Как прежде,грезит о погибшем сыне,
 Никак не зарубцуются следы,
 Ничем невосполнимой той беды...
 А Вы твердили:"Доченька, родная,
 Постигни этой мирной жизни суть,
 Мы на войне врага разили,зная,
 Что стоит в день грядущий заглянуть.
 И очень дорого,ужты поверь мне,
 Фашистам вероломство обошлось.
 там,на войне, мы не страшились смерти,
 Мир отстоять нам все же удалось.
 
 
 
  * * *
 
В лесу хрустели под шагами ветки.
Была дорога эта нелегка.
Вы раненного друга из разведки,
Несли расположение полка,
Внезапно прогремели выстрелы.
И вот, чего Вам это стоило вам.
В бою, отстреливая, выстояли,
но рана в ногу беспокоила..
Сколько безусых их на поле брани
В Болгарии, там полегло.
И только чудом уцелевший, сами
Вы, замолчав, вздыхали тяжело.
Они, безусые солдаты эти,
Живые улыбались Вам во мгле,
Как будто были Вы за все в ответе,
Что сделать предстояло на земле.

  * * *

Ах, если бы, отец, мое дыхание
Могло бы стать целебным как бальзам,
Я приняла бы на себя страдания,
И Вашу молодость вернула Вам.
Ах, если б это было мне под силу,
То я б на поколения вперед
Бутоны благородных чувств взрастила,
Совсем как дальновидный садовод.
И души внуков чуткие затронув,
Прольётся жизнь, как торжество весны,
И к, дедовскому трону золотому,
Пусть будут их сердца обращены.
Я новый день моей страны восславлю,
И, словно все, преобразив вокруг.
И, сделав ускоренье в жизни явью,
Взойдут плоды труда умелых рук.

* * *

Я Вас увидела вчера в саду
на фоне разметавшей краски осени,
промозглый ветер шевелил листву,
просачивалась ширь небесной просини.
— Ну, угощайся, дочка. Чем не сахар?
Я пробую хусайни спелый, крупный.
Любой художник бы, пожалуй, ахнул,
Увидев этот натюрморт из фруктов.
Отец мой милый! Вот плоды срывая,
Стоите на ногах своих Вы твёрдо.
И с ловкостью мне их передавая,
Вы выглядите так свежо и бодро.
И восклицанием моим внимаете,
Такой помолодевший и поджарый,
А после, улыбнувшись, занимаете
Вы место на скамейке под чинарой.

* * *

Была у нас любимая игра,
В “Белый или зеленый тополь”
Со всей округи нашей детвора,
В нее, пожалуй, наигралась вдоволь.
И снова надвигалась темнота,
И лунным освещением окрашены,
Как это помнится, уже тогда,
Были чинары нежные посажены...
Но вот однажды, наподобие грома,
Низверглось указанье исполкома.
В намеченной по плану полосе,
Прорыть арык, убрав чинары все.
Отец сердился: «Вот что я скажу.
Считаю неразумной чью-то волю.
Да я скорее дом снесу,
Но вырубить чинары не позволю...
Кто в безнаказанность свою, уверовав,
Необоснованно так рассудил?
А сам он, хоть однажды посадил
Пустившее ростки живое дерево?..
Чинарам вечно зеленеть, цвести,
Рукоплескать листвой и днем и ночью,
Но может, это дерево расти,
Лишь на знакомой и желанной почве,

 * * *

Когда по улице я прохожу,
на кроны солнечных чинар гляжу.
О многом повествует, точно книга,
Нам каждая чинара у арыка.
Они, как жизнь,
Они, как восхищенье,
Они, как ожидание весны.
Чинара — это наших дней свершенья,
Чинара — это летопись страны.
Пускай во всех концах Земного Шара
Людей не убивают,
Не калечат.
Не так ли, как ветвистая чинара,
Мечты во мне своей листвой трепещут,
Я новый день моей страны восславлю,
И, словно все, преобразив вокруг,
И, сделав ускоренье в жизни явью,
Взойдут плоды труда умелых рук.

* * *
 
Казалось, все привычно и знакомо,
Но что-то долгожданное свершилось.
Не ваше ли лицо, хозяин дома,
Немного по-мальчишески светилось,
Я видела, как вы выслушивали
Друзей, не подавая виду,
Ничем ничуть не обнаруживая
Вам нанесенную обиду.
Неунывающ, мудр и светел,
Умея главным дорожить,
И, несмотря на недуг—весел.
Шутили Вы: «Давайте жить!»
— Сдаваться, не имеем права,
нытье, пилюли не нужны.
Нас к действию зовет держава...
Мы опыт передать должны...
— Но старость! — сокрушался нытик,
и тряс седою головой.
— А сколько всяческих событий
день изо дня! — твердил другой.
И в подтвержденье правоты,
К делам минувшим обратились.
Во мнениях на том сходились,
Что явью стали все мечты.

А третий молвил: — Знаешь друг.
Он явно был тугой на слух,
Но рассуждал довольно трезво:
— Теперь-то это всем известно,
Край хлопководства Элликкала,
Тогда обрел районные права.
Решили мы, во что бы то ни стало
Простор целинный навестить сперва.
И мы туда отправились, не с тем ли,
чтобы на море хлопка поглядеть,
И, словно с птичьего полета, земли
окинув взглядом, вдруг помолодеть.
Конечно, не сравниться с молодежью,
Такие есть, что чудеса вершат.
Но в наши дни и стариками тоже
Порою не на шутку дорожат.
Касались всячины, детали
за чаем обсуждали в ‘тишине,
И как бы между делом размышляли,
И о сегодняшнем горячем дне.
Вот нынешняя молодежь, к примеру,
Заявит: «Ваши времена прошли».
Сама же очень падка на карьеру,
Высокую зарплату, «Жигули»,
Даже шайтана обведут вокруг пальца.
Себя считают слишком умными,
А над другими любят посмеяться,
И так и бредят сборищами шумными...
А кто-то в тюбетейке и в очках,
вздохнув, проговорил примерно так:
только загляните на базар,
Казалось бы, торговые ряды.
Одни лишь перекупщики товар,
Расхваливают там на все лады.
Как говорится, что уж тут попишешь,
Дехканина и днем с огнем не сыщешь...
 «Да, это, правда — тут прибавил кто-то,
И у него был голос с хрипотцой,
Уж тот, кому работать неохота,
 «Управиться не сможет и с овцой»...
Способны и на подлость неспроста,
И вымажут в грязи кого угодно,
Ведь говорит, что даже смерть я та,
К бессовестным приходит неохотно.
И в наши дни Афанди тут, как тут,
Но лишь по-разному Ходжу зовут
Услышанному только что рассказу,
Смеялись дружно все они до слез,
О том, как некто, распознавший сразу,
В нем Насреддина задал свой вопрос.
Наверно, дабы не попасть впросак,
Спросил его: « А где же ваш ишак?»
И доливая в пиалу заварки
Ходжа ему все толком объяснил,
Что ишака несовременной марки,
На новенькую «Волгу» заменил,
Мол, на бензине ездить поверней,
И лошадиных сил побольше в ней.

Я ныне вспоминаю о былом,
О том, как искренне неповторимы,
И бережно во мне самой хранимы
Беседы те за дружеским столом.
Являлись Аймискал и Гороглы,
Не с телевизионного экрана.
А со страниц волшебного дастана,
Рассеивая сгустки душной мглы.

И все приобретало вдруг значенье,
И длилось, длилось, длилось это чтенье.
Я вижу то, как возле Вас сидим мы,
Отец, придвинувшись, почти вплотную,
И вы, нам детям, так необходимы.
Раздвинем стену времени сквозную

Суровый лик Рустама виден мне,
Он с речью обращается к народу,
Герой поэмы-песни «Шайхнаме»
Всегда готов отстаивать свободу.
Легко переносились в век иной:
Враги в погоню по пустыне скачут,
Там Алпамышбек с юной Барчиной,
а там Кунтугмиша два сына плачут...

И отдаленный доносился гул,
И Гулаим вселила страх врагу,
И благородный образ Арзигуль,
Всплывал сквозь нависавшую пургу.

По искренней Ширин вздыхал Фархад,
И жизненной мечты река большая,
Текла, распространяя аромат,
Иссохшие долины орошая...

Я слышу шелест утренних страниц,
Живую речь, мельканье чьих – то лиц.
Всего прочитанного мне не перечесть,
Но неразрывна вязь времен, как песнь.
Во мне и грусть, и радость всей Земли,
Как эти вздохи нежные Лейли.
Пока я ощущаю птиц дыханье,
Пока в горах грохочут глухо камни,
Пока сиянье будет солнце лить,
Пока вода клокочет там, в арыке,
Отец, не завершится чтенье книги,
Не оборвется Вашей жизни нить.
А Ваша жизнь, она всегда в движенье,
и все мы только Ваше продолженье.
Но Вы в далеком детстве говорили,
Что знания большие это крылья.
Прислушивайтесь к голосам веков,
И к мудрым книгам, в речи стариков.
Как хочется душевных потрясений,
Чтоб завтра стало лучше, чем вчера.
Как хочется идти путем свершений,
Служить началам Света и Добра!

Мы никогда напутствий не забудем,
Вы приподняли голову едва,
И были этим обращеньем к людям
безмолвные прощальные слова.

Входили люди, приезжали сами,
Из разных мест, из разных областей.
А мы, не веря, что Вас вдруг не станет,
Смотрели с удивленьем на гостей.

Друзей и близких множество явилось.
Лишь шорохи одежд, как шум листвы.
Казалось, что вся улица вместилась.
В дом, где лежали на кровати Вы.

Молчали люди строгие, степенные,
Охвачены предчувствием одним,
Что в миг предсмертный самое священное—
Своих детей Вы поручали им.

И было на кого вам опереться,
Как много их, отзывчивых, нашлось.
Биенье нашего большого сердца
Пронзительно им всем передалось.