Дни обозримые и отдаленные

Без сомнения, события, не дающие мне покоя, порой служившие мне бесценным жизненным уроком, и о которых я, размышляя вместе с вами, хотела бы написать, вам известны, поскольку всем нам выпало стать их свидетелями и современниками. Мы – дети дней прошедших, настоящих и будущих. Пусть мы всего лишь малые песчинки, затерявшиеся в великой и богатой истории, сотворенной нашими отцами и предками, но внутреннее понимание ее величия, чувства, испытываемые при этом нашими сердцами, вера в бессмертие нашей истории, являются достаточным основанием чтобы осознавать себя неотделимой ее частью.
Чем яснее я осознаю, что человеческая жизнь – лишь вспышка промелькнувшей кометы в бескрайнем небе вечности, тем больше погружаюсь в океан размышлений, которые сводятся в сути своей к вопросу: кто я, для чего пришла в этот мир, какова была изначально моя миссия, и что я успела сделать? Где, какое оно – мое место в жизни взрастившей меня Родины, народа, наполняющих смыслом и любовью море нашего бытия, украшая его бескрайние берега, заботливо воспитавших и оберегавших меня? Что я дала взамен? Мои стремления, направленные на то, чтобы узнать больше, стать достойным членом этого общества, понимание в длительном и весьма нелегком процессе познания того факта, сколь скудны еще мои знания, вновь и вновь убеждают и утверждают меня в мысли о том, как же много я еще должна сделать, чтобы выполнить свой священный долг перед Родиной и моим народом.
Говоря о днях обозримых и отдаленных, я имею ввиду тот отрезок времени, когда мы с вами появились на свет, среду, в которой мы воспитывались, говорю об этом с глубочайшим сожалением, ибо тоталитарное общество сформировало нас таким образом, что очевидно белое мы сознательно называли черным, а ясность и глубина наших с вами мыслей вязла в болоте абсурда социалистической системы, созданной большевиками. Размышляя о тех временах, сравнивая каждое мгновение, дни, месяцы и годы минувшей эпохи с беспримерной атмосферой свободы, напоёнными яркими красками, наполненными верой мгновениями нашей независимости, давшей нам чувство гордости, мы ясно ощущаем бездонную пропасть между этими диаметрально противоположными периодами в нашей истории. Наверняка, можете возразить, «а стоит ли так утрировать?». Это скорее оценка нашей природной скромности, смиренности и тактичности. Нет, я не думаю, что утрирую и преувеличиваю. Напротив, мне становится непомерно грустно от того, что за прожитое время я была лишена возможности через познание многих тайн жизни и бытия обогатить свой внутренний мир и наполненный ожиданиями взор. Окрыленная независимостью, бесконечно благодарная судьбе, распахнувшей предо мной и призывающей войти в священные врата сокровищницы, хранящей пронизанные верой и многоголосьем чувств воспоминания наших предков. В воспоминаниях этих как никогда нуждаются мое жаждущее сердце и ищущий озарения взор.
Мои размышления о днях обозримых и далеких навевают раздумья, проникнутые пасмурным осадком, вспоминаю свое наивное мировосприятие, простые книжки, учебники географии, астрономии и много других, в которых незатейливо и поверхностно были изложены основы жизни на земле, из которых требовалось заучивать простые правила, и с полученными пятерками и этими закостеневшими понятиями мы входили во взрослую жизнь…
Веря, что кроме меня о тех днях задумываются многие мои современники, полагаю уместным воскресить в памяти некоторые отрезки нашей тогдашней жизни.
По долгу службы мне часто приходилось бывать среди разных людей. Все помнят газеты, которые являлись органами районных партийных комитетов. По подшивкам тех лет можно убедиться: в газетах этих запечатлен каждый день социалистического общества, о котором я веду свою речь. Шаблонность изданий просто поражала – постановления и решения партии, помпезность высокопарных лозунгов, статьи, очерки и репортажи, кишащие призывами к выполнению заданий и требований партии, не терпящих отлагательства. Должна признаться, что среди массы подобных отштампованных трудов имелись и мои. Конечно же, я не жалею о бездарно потраченном времени трудах на эти материалы, КПД которых неотвратимо стремился к нулю. Особое угнетение испытываю от того, что столь слепо и без толку проводила рабочие будни, от своих хождений в народ, в среду трудящихся, когда акцент делался не на собственно рабочий процесс, а откровенно на «промывание мозгов», что замкнувшись в своей скорлупе, мы медленно покрывались плесенью, и такими же заплесневелыми мыслями методично покрывали белую газетную бумагу.
Сегодня, встречаясь с теми, кто работает на полях, вижу, как им трудно, а порой невыносимо тяжело взрастить каждое семя. Беседуя с тружениками полей, становлюсь свидетелем того, как они, видя проблемы переходного периода, все сложные моменты и ключевые этапы реализации реформ, проводимых с первых лет независимости нашей Родины и направленных на формирование рыночных отношений и мощной современной экономики, с пониманием обсуждают сложившуюся ситуацию, и поддаваясь унынию, с надеждой и упорством ищут и находят пути преодоления трудностей. Что еще очень радует и воодушевляет меня, так это то, что трудящиеся осознают – пути и возможности, предоставленные независимостью, при умелом, и рациональном, с глубоким знанием и соблюдением законов, их использовании в это непростое время, непременно дадут свои положительные всходы завтра.
Это истина дня сегодняшнего. А истиной дней отдаленных и обозримых, о которых я упоминаю, были несбыточные грезы, подобно миражу в пустыне, утопии о счастливой для все и вся эпохе под названием «коммунизм». Те размышления и укоренившееся в нашем зомбированном сознании понятие о всеобщем счастье находили свое отражение и материализовывались в моих статьях и репортажах о трудящихся. Помню, нужно было подготовить очерк о девушке, работающей в колхозе поливальщицей. Ранним утром, придя на поле, я никого не нашла. Хлопковое поле в изумрудном одеянии. Совсем рядом весело шумел полноводный большой арык. Я заранее и уже довольно отчетливо представляла себе, о чем буду писать, так как днем раньше редактор в своем кабинете разъяснил и обрисовал мне объем будущего очерка, моменты, которые необходимо было осветить, и в конечном итоге цель, преследуемую при этом, что значительно облегчало мне задачу. Солнце уже всходит, а на поле все так же ни души. Я расположилась в тени густо растущих вдоль берегов арыка тополей и претступила к написанию очерка. Уже и очерк лег на листы бумаги, и солнце стояло в зените, когда на тропинке, огибающей поле, показался дед с кетменем через плечо и лопатой в руке. С нетерпением я тронулась ему навстречу. Подойдя ближе, я поздоровалась с ним, а он, едва ответив на мое приветствие, продолжил свой путь. Я последовала за ним, даже не представляя себе, как завязать беседу. Лицо старца было очень серьезным. Мои ожидания от раннего визита на поле не оправдывались. Мой очерк должен был быть основан на счастливой улыбке девушки-поливальщицы с кетменем, несущей вместе с собой рассвет на поля. Воображение мое дорисовывало, что вместе с этим из уст девушки должны были литься строки из песни «Прекрасен как цветок, чудесен как цветник край родимый мой». Аксакал сам спросил причину моего появления. Услышав цель, повергнул меня в растерянность, ответив, что он и есть поливальщик этой бригады, а девчата ушли на прополку дальнего поля. Я узнала у него фамилии и имена двух девушек, работавших в бригаде, сколько гектаров занимают посевные поля, фамилию и имя бригадира, а также годовой план заготовки хлопка-сырца. Он поделился тем, что знал. Оказалось, в тот день бригадир был в городе и т.д. и т.п. В итоге, мой очерк в тот же день был сдан в набор, на следующий день напечатан в газете… ну а мне за выездной материал поставили «отлично»…
Ну почему мы жили, наполняя сознание ложью? Сегодня вспоминаю с болью в сердце: а где же искренность, подлинные чаяния и помыслы, цели? Мы и понятия не имели о них, зато нас хвалили, возводили в ранг полноценных и совершенных представителей эпохи. Еще раз повторюсь, искренне сожалею, насколь же мы были беспросветно зашоренными, поверхностными, эдакими «иванами, не помнящими родства» жили с этим, не имея и представления о счастье, лишь мечтая и грезя о нем… Сегодня, сгораю от стыда лишь при мысли о том, что когда-то на заказ слепила образ поющей девушки-поливальщицы, принарядив ее в сверкающую мишуру шаблонных клише. Ставлю себе в вину, что не смогла разглядеть ее обветренного и почерневшего лица, ее душевной трагедии, смятения, рук, безнадежно огрубевших от непосильной работы, наивного и чистого облика, улыбки, которой было не пробиться сквозь придавившие ее оковы тяжелого быта и семейных забот, в конце концов, вопрошающего взгляда, озабоченного поиском ответов на вечно актуальные вопросы: что есть жизнь, кто есть мы, каково наше место в мире – земном и духовном, что мы делаем здесь, какая судьба ожидает наших детей? Что есть история, как постигнуть суть сей мельницы? По сути, подобных вопросов для нас не существовало. Нас учили не задавать их, чем меньше мы обременяли себя сомнениями, тем легче нам жилось. Но достанет ли вам решимости это отрицать? Если да, то – это лишь признак безнадежного отставания от дня настоящего, выпадения из действительности, не более того.
…В школьные годы, возможно из-за своего относительно высокого по сравнению со сверстниками, роста, на различных торжественных мероприятиях и в праздничные дни я стояла в строю первой. Конечно же, стоять в первом ряду нелегко. Почти всегда мне вменялось держать в руках то портрет Ленина, то Сталина, то красное знамя. Никогда не забуду этого. Расстояние от нашей школы до городка, на стадионе которого проводились парады, было неблизким. Был праздник единства всех трудящихся – Праздник Первомая. Как и всегда, во главе школьной колонны с тяжеленным Красным Знаменем в руках, поставили меня. Воздух раскален, пока колонна тронулась, мы долго оставались под палящим солнцем, но и потом приходилось ждать, когда пройдут колонны других школ, находящиеся в начале улицы. Опускать на землю древко знамени не разрешалось. Можно вынести усталость рук, однако подступающая тошнота, головокружение от знойной жары и солнца сильно изнуряли не только меня одну. В глубине строя моим сверстникам удавалось держать портреты, плакаты и флаги попеременно меняясь. Нельзя было даже приспустить их пониже. За каждым десятым рядом был закреплен преподаватель. И не дай вам бог нарушить установленный порядок, наказание обрушивалось незамедлительно. Всех одновременно разморил весенний ультрафиолет, вдобавок к этому нас мучили головокружение и сильная жажда. Вокруг репродукторы нестерпимо громко и надсадно оглушали нас маршами: Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…От Москвы до самых до окраин…. Мы действительно распевали подобные песни. А смысла слова «свобода» познать так и не смогли. Та свобода, о которой мы знали, была отнята у богачей и дарована беднякам. Для нас самыми великими были люди из бедного сословия и трудящегося класса. А как же другие? О них мы даже и не думали. И правда то, что величие и помпезность парадных песен, подмянувших под себя все остальное, выполняя приоритетное для той эпохи предназначение, было осмыслено мной лишь много лет спустя, а не в те дни массовых бравурных маршей.
Кажется, я немного отвлеклась. Не знаю, как мои сверстники, но в тот день Первого Мая, я всем своим естеством прониклась и была словно зачарована этой песней, и казалось даже зной будто отступил, давая мне возможность вдохнуть этого воздуха эйфории. Я, совсем еще ребенок, стою впереди остальных, к тому же и Знамя, воспеваемое в песне, у меня в руках, и это наполняло меня гордостью, и в таком воодушевлении я оглядываюсь по сторонам. В тот праздничный день, как только я не пыталась, не смогла вспомнить, что со мной произошло, а очнулась я только в пропахшей хлоркой с по-казеному белыми стенами палате районной больнице…
Матушка, со слезами на глазах сидела у изголовья кровати. Возле нее расположилась наша соседка – Биби-опа. Эта женщина – причина моих воспоминаний, скрупулезного изложения тех событий. Биби-опа хоть и не возражала против школы, но красный галстук на наших шеях страшно не любила: «Ну хоть после занятий, по дороге домой снимайте его, не берите грех на душу, дети мои, окаянная школа, что же она делает с ними», – причитала она в сердцах. Я же с детской серьезностью наставляла ее: «Тетушка, это ведь цвет крови, которую проливали за нас наши деды и отцы. Памятуя о них, мы должны носить этот галстук». Она же, поглаживая мою голову, вздыхала: «Доченька, милая, что же ты в этом понимаешь, несмышленая моя, память о людях нужно хранить не на шее, а в сердце, запомни это, в сердце! Как же кровь может быть напоминанием, ведь память, это близкие, родные воспоминания, не так ли, зачем же хранить их в крови?...»
Горько сожалея, она говорила очень много, всего я не запомнила, так как детской своей наивности и отсутствию жизненного опыта не могла по-настоящему осмыслить ее слова. Она твердила, иногда даже со слезами на глазах, что дни эти преходящи, не навсегда. Создатель все видит, нельзя строить счастье на несчастье других, что мы еще увидим, а если Всевышний позволит, то и ее поколению посчастливиться дожить до светлых дней. Я же в силу своего юношеского максимализма и невежества упрекала ее: «Вы пережиток прошлого, суеверный человек, расскажу про вас учителю, перестаньте так говорить, ругаете нас, все время твердите, чтобы мы ходили в платках, что девочке не пристало ходить с непокрытой головой, в школе нас учат обратному – мы счастливые дети, мы не поддадимся вашей агитации, паранджа, разные платки и одеяния чужды нашему образу жизни». Я должна, просто обязана помнить об этом. Какой же плотной была завеса, оградившая наши глаза и сердца пеленой идеологии…
Потеряв сознание на параде Первомая, упав в обморок на площади, я длительное время провела в больнице. Тогда, пока меня вывели в сторонку, вызывали скорую, кто-то унес Знамя или что-то еще, но факт – оказывается оно пропало. В школе разгорелся жуткий скандал, приходили даже к нам домой, где с учителями спорила Биби-опа. Вместе с матерью она приходила ко мне в палату, где наперебой обсуждали произошедшее: «Кем станут завтра наши дети, все без венра в бога. Ну хорошо, это я переживу, но не могу смириться с этим кричащим красным галстуком…»
Я верю, что смогла и вас вовлечь в воспоминания прошедшего детства и школьных лет. Думаю, никто из вас не станет оспаривать, скорее, вы согласитесь со мной. Ведь мы, я это отмечала выше, вы и я – дети одного времени. Одного поколения. И вам, как и мне, довелось пережить как радости, так и трудности праздничных парадов. Вы искали сущность и смысл понятия Родины не с порога, с которого она начинается и расширяется, не с родного кишлака. Так нас учили. У нас отсуствовало элементарное представление о том, что как каждый человек с рождения обретает имя, свою судьбу, предопределенную свыше, свой жизненный путь, так и Родина может быть только одна и на всю жизнь.
Нам и в голову не приходило задуматься, осознать такую простую истину, что знать свои корни и историю предков – наш человеческий долг. Нашими отцами были Ленин, Сталин, а идейными вдохновителями и проводниками по жизни были Маркс и Энгельс… Нам так твердили, и от чего-то мы безоговорочно верили этому. Нет, нет! Нам насаждали эту истину, одновременно изолируя нас от страниц нашей великой истории, замуровывая правду за семью замками, ключи от которых были глубоко запрятаны от нашего взора. Только к такому, и никакому другому выводу я прихожу сегодня.
Конечно же, я не отрицаю! Нас учили быть правдивыми, мужественными, преданными патриотами. Учили быть смелыми и решительными. Но если вдруг, в отдельных случаях им становилось известно о подобных ваших способностях…
Думаю, будет лучше, если я поведаю вам о так называемом основном законе советской эпохи – Конституции СССР и закономерностях действии ее на практике. Конечно же, мое повествование будет излагаться в разрезе районной газеты, где я начала свою трудовую деятельность. Если память мне не изменяет, была середина семидесятых прошлого столетия. На одной из летучек (по традиции еженедельно в редакции проводились летучки, на которых обсуждались текущие дела, отдельные материалы) редактор объявил о необходимости проведения рейда по торговле. Все было организовано на должном уровне. В ходе рейда были выявлены какие-то недостатки. И эти нарушения концентрировались в основном вокруг «хлебных должностей» (в то время должности, где имелись возможности присвоить государственную собственность, именовались именно так).
Когда материалы рейда были почти готовы к печати, в редакции раздался звонок, из которого следовало, что материалы следует спустить на тормозах, а редактору незамедлительно явиться к секретарю райкома партии по вопросам идеологии.
В тот день типография напоминала взбудораженный осиный улей, так как согласно договору между типографией и редакцией, после подписания номера в печать, никто не имел права остановить процесс выпуска очередного номера газеты. При остановке работы типографии нарушается график смены ее работников, уставшие за день наборщики, верстальщики и печатники задерживаются…в общем, выход газеты был приостановлен. Через несколько часов вернулся редактор, вызвал дежурного и дал команду к печати.
На следующий день готовый макет газеты был переверстан, материалы рейда заменили другими, вовсю началась подготовка нового номера. Минула неделя. Циркулирующие слухи о материалах рейда достигли своего апогея. Кто-то говорил о смещении с должности редактора, а кто-то пустил «утку» о журналисте, сделавшем порочащую какого-то завмага статью, за что тот подал на журналиста иск в суд за клевету, и якобы бы даже было возбуждено уголовное дело и т. д….
Наконец, работники редакции во главе с редактором были вызваны в райком партии. Тот день, наверное, я не смогу забыть никогда. В особенности в сознание врезалось бледное лицо нашего коллеги, перу которого принадлежал материал по рейду. Он был сильно взволнован, мы его поддерживали, как могли: «Держи себя в руках, секретарь райкома не всемогущий бог, и к тому же ты даже не член партии, чтобы тебя из нее исключать».
Я не собираюсь излагать здесь все перипетии того события. Целью заседания райкома партии была не оценка деятельности газеты, не определение важнейших задач, а откровенное унижение, попрание чести и достоинства, неприкрытые угрозы в адрес представителей редакции. Журналисту, подготовившему материал, как он ни старался документально доказать достоверность материалов, не давали и рта раскрыть. Когда по итогам заседания вынесли решение об освобождении его с должности, журналист попросил слова. Несмотря на поступивший отказ, он поднялся на трибуну и заговорил, аппелируя к положениям Конституции СССР, в частности, о статьях, непосредственно касающихся деятельности журналистов, где шла речь о свободе слова и мысли, свободе совести. Секретарь райкома резко и в грубой форме прервал его: это вам, мол, не колхозное поле, где можете разводить свою демагогию, это зал заседаний райкома партии, немедленно покиньте его.
Все это я подвожу к мысли о том, что упоминаемые нами дни обозримые и отдаленные застилали наши глаза плотным покрывалом, не позволяя нам даже задуматься о своем происхождении, наших предках. Сегодня мы должны признать: мы осознавали себя обделенным, стыдящимся своего происхождения отсталым и несчастным народом. Находясь на какой-либо высокой должности, мы вставали на пути, не давая возможности своим более сознательным, более решительным соратникам добиться цели на их жизненном пути. Всегда старались заставить молчать тех, кто хотя бы пытался говорить о свободе слова и свободе совести.
Сегодня я задаюсь вопросом. Что есть суть жизни? Что значит постичь ее уроки? Как каждый из нас воспринимает любовь, веру, убеждения? Единственно верный ответ на этот вопрос рождается в сердце моем, и этот ответ зиждется на тех уроках жизни, которые мы проходили в дни обозримые и отдаленные, пронеся через всю свою сущность. А это четко и прозрачно позволило нам усвоить их. Мы жили в этом мире, лишенные и любви, и веры, и убеждений, пока независимость не позволила нам познать их. Мне бы очень хотелось, чтобы рожденный человеком, прожил ЧЕЛОВЕКОМ, со своей верой и своими убеждениями. Ибо, только если в основе человеческого бытия лежат любовь, вера и убеждение, что неоднократно доносили до нас наши предки, это и есть путь к становлению совершенного и благородного человека.
Я бы хотела, чтобы дни обозримые и отдаленные как можно чаще напоминали нам о совершенных ошибках, чтобы пред вечностью уроки тех дней раскрывали нам всю светлость и благодарность веры и любви. А мы, в свою очередь, будем очень прилежными учениками, так как жизнь, в своем проявлении, и есть стремление к знаниям.