мы рождены, чтоб Кафку сделать былью...

 

  Я работаю секретарем. Постоянно приходится возиться с чужими бумагами, носить эти бумаги из кабинета в кабинет, с этажа на этаж. Я обычно не пользуюсь лифтом, - его почти всегда нужно ждать, и ждать довольно долго, - а поднимаюсь по лестнице.
Лестницы, выложенные плитами светлых цветов – бежевого, розового, серого и белого – кажутся мне одинаково белыми.
Здесь бело все – полы, стены, двери, потолки. Все сотрудники носят светлое. Все оборудование белого цвета; темный монитор выключенного компьютера здесь редкий показатель неблагополучия, сбоя в работе.
С восьми до десяти я нахожусь здесь. Присутствую на совещаниях, разношу и сортирую бумаги, пишу – у меня рябит в глазах от крохотных черных иероглифов, медленно погружающихся в огромный ярко-белый лист.
По вечерам я вижусь с друзьями.
Меняю светлый костюм на черные брюки и черный свитер – как и они. Мы где-нибудь собираемся, куда-нибудь идем, где-то и как-то проводим время.
Их лица с каждым вечером смазываются в моей памяти, и сливаются в одно – совершенно не знакомое мне – лицо.
Я не знаю, о чем мне с ними говорить, не имею представления об их интересах, вкусах, стремлениях, - и, кажется, больше устаю от общения с ними, черноты их одежды, чем от бессмысленной работы, белизны стен офисов.
Я работаю старательно – с каждым днем все сильнее рябит в глазах от букв и цифр, значащих что-то, мне неведомое; с каждым днем это их значение все дальше и дальше от меня, но – странное дело: чем дальше от меня их смысл, тем чаще отмечает начальство мои заслуги.
Вскоре меня направляют на курсы повышения квалификации. Я должна посетить несколько лекций, а затем сдать зачет, чтобы меня повысили в должности. Я аккуратно посещаю лекции – и не вижусь с друзьями по вечерам, а читаю конспекты, готовясь к зачету, - и скрюченные в эпилептическом припадке буквы уже не тонут в листе бумаги, а отпечатываются в моем мозгу – двести, триста раз каждая.
День зачета. Мне нужно пройти определенное количество инстанций, чтобы получить ведомость, проставить допуск – и только после этого я могу идти сдавать.
На зачете я сижу как сомнамбула. Мои губы механически движутся, мой голос считывает то, что отпечатано внутри меня. Потом, вместо того чтобы встать и уйти с повышением в кармане, я сползаю со стула и сворачиваюсь в клубок на полу. Вызванный врач объясняет присутствующим, что мой обморок – следствие нервного истощения, и меня увозят в больницу, - как они ее называют – нервную клинику. В психушку.
Здесь меня окружают желтые стены. Желтые стены желтого дома. Сквозь стекла окна я смотрю на апельсиновую корку осеннего солнца. Теперь я никуда не спешу – впервые за всю жизнь. Мне хорошо здесь.
Меня навещают друзья. Лица их уже не кажутся одинаково чужими, совершенно незнакомыми: теперь я без труда отличаю их друг от друга, вспоминаю время, проведенное вместе с ними, и не кажутся пугающе-однообразными наши вечера, - они ярки, до краев наполнены событиями. Я вспоминаю и рассказываю своим друзьям о каких-то, когда-то произошедших с нами событиях. Что-то они помнят так же хорошо, как я, я чего-то вообще не помнят и удивляются тому, что эти события удержала моя память.
Раньше я думала, что, поскольку я всегда буду видеть эти лица, мне не нужно стараться запомнить их, но теперь я сознаю, что не помню их лиц даже тогда, когда смотрю на них – я знаю, кто из моих друзей находится в данный момент передо мной, но – только знаю, а не узнаю в лицо. Помню и узнаю только бесконечные цифры и ненужные буквы, а лица смазываются, тонут, растворяются, и я не могу удержать и сохранить в памяти то, что мне действительно необходимо.
Сегодня последний день моего больничного.
Последний вечер – вместе с друзьями, и мне нужно видеть их лица, видеть – в последний раз.
Мы идем в кафе на набережной и заказываем огромный бисквитный торт с лимонным кремом – мне всегда нравился его вкус.
В тот момент, когда я режу торт, к нам подходят двое, мужчина и женщина. Оба чуть полноваты, но, мне кажется, они просто лопаются – не столько от наличия лишнего веса, сколько от полнейшего довольства собой и своей жизнью.
- Молодые люди, - начинает женщина, - видите ли, мы привыкли сидеть именно за этим столиком, нам хотелось бы занять его и сейчас.
 Мужчина продолжает:
- Мы понимаем, что, поскольку на данный момент в кафе нет свободных столиков, выполнение нашей просьбы вызовет у вас определенные затруднения, но мы возместим вам нанесенный ущерб.
  Их слова обыкновенны, их просьба проста, в чем-то я даже готова с ними согласиться, понять их.
Они не представляют себе, что мы могли бы им отказать, а я почему-то не могу принять их слов .И только одна незнакомо-чужая мысль ;и я не пойму, откуда она взялась, и почему именно она: «они сознательно отказались от того, о чём я мечтаю, но чего мне никогда не иметь…чего я лишена…» Я слышу свой голос:
- Мне думается, что лучше обсудить ваше предложение на улице.
Я иду с ними к выходу. На улице они молча смотрят на меня, явно ожидая моего словесно выраженного согласия, а, может быть, даже и суммы, в которую я оценю свой последний вечер.
Я осознаю, что все еще держу в руке нож; им я бью в живот сначала мужчину, потом женщину. Они спокойно стоят, как бы ожидая моих ударов, и нисколько не противодействуют мне, а потом медленно оседают на асфальт. Я понимаю, что они мертвы.
По моим наблюдениям, произошедшего никто не видел, и я пытаюсь оттащить их к расположенной неподалеку стройке, случайно оказавшейся у меня перед глазами – и, как ни странно, у меня это получается. Я затаскиваю их за бетонный забор и без сил опираюсь о него спиной. Меня ждут – там, в кафе, но не могу же я вот так просто оставить здесь этих двоих! Как-то вдруг вспоминаю – кафе находится на набережной, рядом река! Я упаковываю тела в какие-то пакеты, попутно вложив вместе с ними несколько кирпичей.
Уже подтащив их к воде, я соображаю, что здесь для них слишком мелко. Из последних сил волоку их к мосту и сбрасываю оттуда. Мысли и чувства скомканы, как газета трехнедельной давности, и единственное, что теперь мечется в моей голове, биясь изнутри о череп – «меня никто не видел», и это странно, ведь обычно здесь обязательно проходят гуляющие…
Я стою перед дверью кафе. Нет сил потянуть ручку на себя. Как-то все же попадаю внутрь.
Подхожу к своему столику и говорю, что те двое решили отправиться в другое кафе.
Теперь происходящее за столом не имеет для меня смысла. Я молча ем торт, не чувствуя его вкуса.
Позже мы расходимся по домам.
Ночью ко мне приходят те двое. Все, что я могу теперь – просить их, чтобы они не приходили больше: после того, что произошло между нами вечером, я не имею власти над ними, и далее моя жизнь будет зависеть от их воли; все же пытаюсь противостоять им. К утру противостояние завершается, и они уходят. На этот раз – навсегда.
И снова побежали белые дни на работе, черные вечера с друзьями, и по-прежнему я с каждым днем запоминаю все больше и больше никому не нужных и ничего не значащих цифр и букв, и уже не помню ничего из того, что когда-то было важным для меня.
Не помню даже своего имени.