На кухне пахло бисквитом

На кухне пахло бисквитом




На кухне пахло бисквитом. Желтый с коричневой корочкой, он распространял сладкий запах яиц. Тепло, домашний уют, пироги, плюс какой нибудь пошлый камин, и кошачья тушка в ногах. Нет.
Сестра сидит на краешке дивана и курит, сизые струйки улетают в потолок, охрой оседая на белых плитках. Бабушка суетиться возле бисквита:
- Не открывайте духовку,- говорит она нарочито, голосом ведущей солистки гарнизонного ДК.
Она так всегда, когда мы в соре. А это бывает часто, но никто уже не обращает на это внимания. Все услышали, что не надо открывать, но, конечно, не я. Я и бисквит то не ем. Но, духовку открыла, искала сковородку. Бисквит опал. Бабушка орала. Ну, и бог, с ним.
Кот подошел к креслу, встал на задние лапки, потянулся всем своим кошачьим существом:
- Маленький, иди сюда...
 Зрачки с бильярдный шар, изо всех сил вцепился в руку. Получил тычку в нос и отлетел на почтительное расстояние. Скупая хозяйская ласка...
Помню, как в одной рекламе, когда бабуля ждет в гости на Новый год своих, сидит грустная такая в передничке и думает, что никто уже не придет. Они неожиданно вваливаются, розовощекие, радостные... Изморозь на окнах украшенных еловыми лапками, опять тот же пошлый камин, белая скатерть, румяное тело гуся на блюдечке с голубой коемочкой. Хорошо.
А тут...
Бабушка всегда и всем хронически недовольна. Властная женщина, жена офицера... Мы в вечной конфрантации. Работа, деньги, мужчины,долги, радости, горести, музыка, книги, все ее не устраивает. Не тихий протест пожилой интеллигентной женщины, а визувий, мат и битье посуды. Поистене украинская хула, многообразна, невообразима и страшна в своей первобытной простоте. Не взирая на возраст, в след обычно неслось:
- Курвы, да чтоб вы выздыхали. Да шожь, вы маленькие не сдохли, перплакали и забыли ... Иди, иди, да чтоб ты кругом света пошла. И с такой неподдельной искренностью в голосе, с какой потом и говориться:
-Да, это ж я так. Вывели бабку, вот она и того...
Хотя сама читает Дюма, Сименона, Кристи, Драйзера. Все как то устойчиво и загадочно сочитается. Странно, но факт.
 Матушка постоянно твердит:
 -Сходи туда, сходи сюда, не сиди дома, дакогдажвымужейсебе найдете? Помирать можно будет спокойно.
Хотя я знаю, что лучше ей было бы, если бы никуда м ы не уходили, а жили бы с ней до бесконечности. И было бы нам не за двадцать, а учились бы мы вечно в 7 классе и сидели в песочнице возле дома.
Вот и сейчас, мама хочет, чтобы мы провели праздник дома. Иди-иди, сходи-сходи, а чуть куда, чуть задержишься, фирменный взгляд, добрые с горечью интонации:
- Соня, ну как же так, ну, ладно еще Лида, но ты как же...
Начинаешь чувствовать себя воспитаницей женской гимназии при монастыре, сбежавшей на выходной. Примерным тетушкиным котом, дернувшим через форточку на ночь, и вернувшимся в родной дом, подскуливая, в побелке. Нос розовый и мокрый , порванное ухо, ошалевший, счастливый взгляд.
А ведь мне уже не 17. Типичный родительский эгоизм: "Я тебя породил, я тебя и...."
Сижу в ванной на машинке, читаю Селинджера. Сестра на кухне, тоже что-то читает. Лида читает все, много и одновременно, порой без разбора. Кухонный стол, бутерброды на тарелке, пепельница, лужицы кофе, крошки. Посреди всего великолепия переполовиненные Толстая, Довлатов, "Молодая гвардия", "Нерон и Сенека", Набоков, повести великой отечественной. Да, все что, угодно. Иногда поражаюсь этой ее эпистолярной всеядности. На многие поколения вперед книжецы сохранили в себе Лидины гастрономические меты. И дым, конечно, седой, всепроникающий спрут моего родимого жилища. В котором никто не считается с тем, что я не курю. Такая странная форма эгоизма при непомерной любви. И искреннее недоумение и раздражительность, при попытке напомнить, о своем некурящем организме. Ладно, я смирилась, я молчу.
Сижу в ванной на машинке, читаю Селинджера ... А что мне и посидеть скажите негде, акромя, закафелированного (ух, как сказала!) пространства? Теоретически есть.
Захожу в кухню, разрезая как Джони Депп руками-ножницами седой папирус никотина, сестра читает. Бисквит еще недавно такой горяченький и вожделенный, обрел последний приют на белой эмали стола и обиженно молчит. Отхваченный треугольничком бок, золотистые крошки, использованный и отклоненный как неопытная первокурсница, после студ. вечеринки. Тягостное молчание прерывается шорохом старниц и чирканием спичек. Иногда трудно общаться, свершать так сказать, коммуникативный акт даже с родственниками. Вот сидит моя сестра, казалось бы родной человек, близкий до первых зеленых соплей и содранных коленок. А какие миры там, какие галактики, что пульсирует? Неизвестно.
Обращаться надо осторожно, предельно доброжелательно, но без китайских церемоний. Доброжелательность идентифицируется как лесть и подхалимство, китайский церемониал прокатывает, но до известных пределов раздражительности. А их перейти весьма легко. Взрывается словно фугас.
Однажды просидели в комнате, час, ни сказав друг другу не единого слова. Потом может выйти заявив:
- Сонь, я тут песню написала, пойди послушай.
Иду радуюсь, пригласили вкачестве эксперта. Знаю, что все мои конструктивыне предложения будут восприняты, применены и оценены. Все шутки пересказаны друзьям, все ненормальные поступки попалут в летопись. И вообще все будут знать, что, я такая замечательная, пусть и немного чокнутая сестра у нее есть. Лида мной гордится, впрочем как и я, ею. Но, распознать- это без помощи посторонних трудно. Поэтому и сижу в ванной, выражаю свой маленький как бюджет страны третьего мира протест.
Когда сестра весела, нет предела нашему сарказму, фирменному юмору , иногда черному.
Утро началось со стеба, распевали под гитару блатные песни, стебались насколько это возможно над таким "серьезным" и душищепательным материалом. А кто-то любит ЭТО в серьез и для души, какой там стеб, товарищи?
Что вы ...
Веселишься и опять же думаешь: "Когда же примчим к тому лакмусовому лоскутку, за которым все, финиш?" Вот сейчас, она бросит гитару, нет-нет-нет, не уговаривай, все пойду. И ты как вышвырнутый в разгар праздника за дверь, на мороз, в снег. Раскрасневшийся, с еще не стершейся полуулыбкой на лице, обалдевший от неожиданности:
- Это как же братцы....? Как же... как оно?!...
А дверь уже захлопнули.
С каждым годом все отчетливее понимаешь, трудно трем поколениям, пусть и родных людей ужиться вместе под одной крышей. Старшее поколение измученно, измордованно неурядицами, нашей убогой российской действительностью. Мы младшее полны призрения к родителям, за их "неудавшееся" бытие, отсталость взглядов. Хотя сами стреляем деньги на посиделки с друзьями, в самые трудные моменты зализываем раны у родного берега. Это как у Петрушевской, говаривала бабуля терзаемая своими незадачливыми отпрысками: " Лично я, им мешаю. Но, без меня они бы давно сдохли".
К семье надо относиться как к здоровому потребелению пищи. Тоесть, вставать из-за стола немного голодным. Всегда испытывать по ней легкое чувство голода и светлую тоску. Только тогда можно можно избежать ссор, хамства, раздражительности.
С удовольствием восклицать:
- Ой, надо навестить предков!
Но, так же понимаешь, что никому ты по настоящему так не нужен и не дорог, как своей семье. С ее итальянскими страстями, ссорами на "Сто лет одиночества". И летящими в догонку: "Надень шапку, на улице зима!", " Ты завтракала?", "Голова прошла?".