из прошлого

Такая обожаемая бессонница...
Отстраненные прикосновения пластмассы к рукам, писк закипающей в этой пластмассе воды. Невероятно глупо изливать на бумагу чувства, но с этой привычкой бороться ничуть не легче, чем с приятной легкостью ощущений разрушающих мозг.
 Духота в легких, когда все твое счастье сливается в точку присутствия. Когда твое ощутимое дыхание, обожженное небо (слишком горячий чай), рябью бегущие мурашки под приоткрытой форточкой, за которой шумит одинокими моторами ночь, весь мир опутанный венами рек и бездонными глазами морей и океанов вопрошающе устремленный в космос, всего лишь несуразная картонная декорация с отверстиями, через которые в твою жизнь просовывают голову лица, маскарадный костюм которых весьма приблизительно набросан декоратором, который не имел представления о той ко(с)мической драме в которой ты, утомленный и не выспавшийся играешь знакомого всем человека, обремененного счастьем, как вредной привычкой. Счастье лежит там, за стеной. У него, должно быть, характерные черты длинноногой блондинки, тонкий аромат белой кожи и удивительный взгляд. Когда открыты глаза. Но сейчас ночь и счастье спит. Сон его, как и сон разума, рождает чудовищ. И химеры населяющие сумерки твоего сознания ничуть не кажутся знакомыми или хотя бы родными… Дверь в эту комнату открывается без скрипа, ручку надо поднимать вверх, отчаянно скрипят квадраты дубового паркета, в полутемной комнате кровать, расчерченная неровными полосами фонарного света, кровать кажется неестественно большой – в комнате никого нет. Никакого намека на счастье. Лишь густое, напряженное ожидание, сопровождающее мое одиночество, как прилипала акулу, прочно присосавшаяся где-то здесь у солнечного сплетения и солнце гаснет. Сейчас – ночь. Как то особенно чувствуешь удивительный полет планеты в ночном небе. Есть в этом что-то настолько обыденное, что усыпляет и дарит волшебные сны.
...теперь со мной не так. И этот гигантский летящий шар с точкой моего я, мчится в бессонном и тревожном ожидании, в нервной тишине которого, с невольным ужасом постигаю беспощадную точность неторопливых раздумий, свойственных одиночеству, которое никто не в силах потревожить, одиночество, которое можно нащупать пальцами, хотя они еще опутаны тонкой паутиной того запаха, который составляет зло и праздник, несчастье и счастье тех дней что ушли и тех, что еще остались. Запах, который заполняет каждую складку на утренней постели, запах, который неуловимо возникает даже тогда, когда ее рядом нет, все останавливается... и в тишине, в которую не проникает шум приливов, задумываешься о том, что будет, когда последняя молекула этого аромата исчезнет в пламени наползающего снегопада.
...он не похож на запах промокших роз, он бесконечно далек от пыли косметических излишеств, скорее это еще одно время года, такое же зыбкое и короткое, как вздох и такое же глубокое, мимолетное настолько, что невольно и как-то быстро подступают слезы...даже тогда, когда ее рядом нет...
...прохладный ветер срывает с чернильного неба сизые обрывки облаков. Подходит концу это время года сроком в 13 месяцев. Земля стремительно уходит из под ног, а я отчаянно хочу остаться...
...отмахиваясь от посторонних шорохов и трескотни, я бреду по своим мыслям, которые продергиваются иногда рябой чешуей неизбежности, лишь изредка я слышу отдаленные голоса друзей и иногда, плохо разбирая слова, я чувствую, что теряюсь, теряюсь...
 Крупные лиловые бабочки порхают вокруг растительных форм люстры. Пламя электрических ламп неистово колеблется разбрасывая длинные тени по вьющимся узорам обоев. Молчание наполняет комнату содержанием и смыслом, баснословный излишек которого проливается в столпотворение фраз, огибает стол и вспугнув бабочек спутывается с музыкой и, раскалив добела спирали ламп, вырывается наружу, в форточку, вздохом надув пестро перфорированный тюль. Струится, кружа по оставленным мной на свежем снегу, припудрившем залакированную морозом землю, следов, провожая их петляющую цепочку до Волги. Через пустыри, роскошно украшенные кружевом деревьев, заснеженных зимней свежестью, укрытые призрачным небом с инкрустацией из Большой Медведицы и половинки луны. Вот она – легко и плавно скользит под пеной облаков, заливая голубым фосфорическим светом кусты и сугробы на берегу, скатываясь с которых радугой морщится на задумчивой и озябшей в полыньях воде. Над рекой проносится в оправе проклепанного металлом моста поезд. Стук колес взбалтывает мое присутствие с реальностью, но не смешивает...
 Я счастлив. Погружая ладони в снег, снег – настоящий на ощупь, холодное белое пламя подсвечивает мои пальцы, я вижу среди деревьев разноцветные стразы ночного города, его сквозные подъезды. Я слышу голоса друзей, мы собранно упиваемся лаконичным одиночеством каждого из нас, все пройдет, все разрушит время, но счастье мое останется, в ощущении поколений, в улыбке излучины великой реки, вспыхивающих в лунном свете сугробах, в улыбке любимой женщины, во всем, что так ярко расписывает холст человеческого одиночества.