Одноклассники

ОДНОКЛАССНИКИ

«Согласно данным Национального Комитета по разведке США, по продолжительности жизни Россия находится позади не только всех развитых, но и многих развивающихся государств. И она продолжает уменьшаться, особенно у мужчин…»
(Российское Военное Обозрение, май, 2005)

Позвонила Наташа и предложила встретиться. Исполняется годовщина смерти Женьки Шебалкина. О его смерти мы не сразу узнали, никто не уведомил. Так что на похоронах никого из нас не было. А на годовщину нам, одноклассникам, надо бы собраться. Ладно, говорю я. Давай наших ребят обзвоним и соберёмся на кладбище.

Сказано – сделано. В назначенное время (то есть в субботу утром) собираемся у ворот кладбища. Пришли, конечно, не все. Но кто пришёл – это могучая кучка, или «инициативное ядро» класса. Сколько нас? Не знаю, не считал. Но по ходу рассказа это самой собой прояснится.

Я приехал последний. Костя хотел, было, шумно поприветствовать, вскинул руки, но жена Наташа его одёрнула – на кладбище всё-таки. Не подобает. И он меня только слегка по плечу похлопал. Из-за его спины вышел внучек лет пяти и торжественно протянул мне ладошку, которую я пожал.

Мыльная гора 3. Номер 1 уже переполнен. Когда его открывали вдали от города тридцать лет назад, казалось, что головная боль местных властей – где хоронить народ – снята раз и навсегда. Бескрайний пустырь... Уж здесь-то места всем хватит! Увы, не хватило. За четверть века на Мыльную Гору переселилось четверть миллиона наших горожан. Пришлось открыть второй участок, впритык к городской свалке. Но и его освоили ударными темпами. Организовали третий, вдоль рязанского шоссе. Отсюда уже рукой подать до металлургического комбината. Видны дымящие трубы. Я там когда-то работал на конторской должности. Придёшь на работу и первым делом подоконник протрёшь, на котором за ночь отложился слой тончайшей металлической пыли. Это в конторе. А каково в цехе?

На первом, парадном, участке больше не хоронят: нет мест. Но если ты генеральный директор ООО, или бандит, или прочий человек достойный, то место тебе найдётся.

Я знакомлюсь с Женькиной вдовой. Люба – рыжеватая женщина наших лет. В чёрном платочке, в чёрных брюках.

Мы неспешно идём к Женьке. Пыльная дорожка. Конец августа. Ещё по-летнему жарко. Смотрим по сторонам. Иногда могильные таблички разглядываем. Здесь не найти старушку. Одна молодёжь! Если вывести средний возраст, лет 30 с небольшим получится. Отчего мрут люди? А кто нас знает? Спросите демографов. Или социологов. Или политиков. Отчего, например, Женька умер? Когда я с ним в последний раз по телефону разговаривал, мне его голос очень странным показался. Как будто смеялся Женька, хотя я ничего смешного не говорил. Оказывается, он задыхался. У него был рак лёгких.

Вдова приводит нас к могиле. Маленькая изгородь уже стоит. А памятника пока нет. Из пакетов вынимаем водку и закуску. Колбаса, помидоры, яйца, хлеб. Первый пластмассовый стаканчик, накрытый ломтём чёрного хлеба, Костя ставит на Женькину могилу.

- Он был такой красивый… - всхлипывает вдова. Мы соглашаемся. Женька был красавец – длинный, рыжий, конопатый. Весельчак и балагур. Несколько лет назад я встретил его возле базара. Он представил меня своему сыну – щуплому рыженькому парнишке. Мы взяли в ларьке по бутылке пива, а сын – плитку шоколада. Потягивая «Арсенальное Крепкое» и затягиваясь неразлучной «Примой», Женька рассказал, что сын недавно вернулся из Чечни, где воевал, был ранен при штурме Грозного и после лечения в госпитале был демобилизован.
- Он у меня герой! – Женька с нежностью погладил сына по щеке.

Я смотрел, и мне не верилось, что этот маленький мальчик с шоколадкой ещё недавно прошёл нечто сродни Сталинграду…
- Что же мы Женьке покурить не дали? – спросил Толик Иванов. – Это непорядок.

Толик закурил сигарету и положил её на могилу. Толик был у нас общепризнанный математик. Отвечая урок по истории или географии или иному предмету, который мы иначе как «болтологией» не называли, он тёр себе лоб, дёргал плечами и с трудом выдавливал из себя что-то невразумительное. Но, решая головоломное уравнение или доказывая умопомрачительную теорему, он преображался и заливался как соловей в мае. Тамара Петровна, учительница математики, перед которой мы замирали, словно кролики перед удавом, была готова плакать от умиления. «Анатолий! Вам надо обязательно на физмат!» Толик и своим внешним видом есть воплощение математики. Плотная прямолинейная фигура, лицо, выполненное геометрическим способом. Толик ужасно силён. Даже в последнем десятом классе, когда я занялся тяжёлой атлетикой и «накачал» силу, я не мог бороться с ним на равных. У него руки – как клещи.

После школы Толик поступал в политехнический, но на экзамене поспорил с экзаменатором, и тот его завалил. Толик пошёл в армию. Потом работал на заводе. Заочно закончил два института – технический и экономический. Когда началось «кооперативное движение», возглавил кооператив. А когда это движение заглохло, и он разорился, то распродал, всё что имел, кроме квартиры, чтобы расплатиться с долгами. Однажды, когда я ещё работал в оборонном КБ, я на выходе из проходной вдруг встретил Толика. Оказывается, он здесь работает электриком. С тех пор, встречаясь после работы у проходной, мы шли к ларьку, брали пиво и направлялись в ближайшую лесопосадку. Иногда для разнообразия шли в рюмочную. До сих пор Толик неженатый. Теперь, наверное, и не женится. Зачем заводить корову, если можно покупать молоко, объяснил он мне как-то.

В одну из посиделок рассказал о своём младшем брате. Тот был звездой местного футбола. На него даже столичные тренеры глаз положили. Говаривали, что и в сборной ему место найдётся. Да что-то не вышло. Брат гонял мяч до самого последнего, пока скорость не потерял, и с трибун ему свистеть начали. Ушёл на «гражданку», где он ничего не знал и не умел. Запил беспробудно. И вскоре оказался на Мыльной Горе.

Академической успеваемостью наш класс никогда не блистал. Семь-девять стабильных двоечников – почти четверть класса – выдавал «на-гора» неизменно, чем вызывал глубокое недовольство директора школы. В предпоследнем классе педсовет пошёл на принцип – хватит тянуть двоечников за уши. Оставить на второй год! И восемь человек оставили. Все восемь ушли тогда из школы. Кто на завод, кто в ПТУ.
 
Дисциплиной наш класс тоже не отличался. Если где-то разбили окно, или устроили «газовую камеру» (то есть, запалили завёрнутую в фольгу фотоплёнку), или подвесили к потолку наполненный водой презерватив, или заперли в туалете завуча Артура Сергеевича по кличке «Сыщик», то можно было смело утверждать, что это дело рук нашего класса. Директор школы не жаловал нашу классную маму – Аннушку – за такие наши проделки. А она нас любила. Говорила: «Мои ребята – самые хорошие». И мы её любили.

В старших классах учиться было особенно тяжко. Предметов много, один сложней другого. Тут тебе и высшая математика (от которой балдел Толик), и органическая химия с её гидридами и ангидридами. Но изо всех предметов наибольшую тоску вселяла в нас литература. А точнее, её преподавательница, которую мы звали Крысой. Почему-то мы крепко её невзлюбили (за что и дали соответствующую кличку). Невзлюбили искренне и страстно, самой бескомпромиссной нелюбовью, на которую только способно отрочество. Всё в ней нас раздражало. И утиный носик, и оранжевая кофточка, и поза, когда она, опершись на одну ногу, вторую отставляла назад и в сторону, и, размахивая рукой, что-то говорила о благородстве князя Андрея и ветрености Наташи Ростовой. Наверное, задавленные пятью-шестью часами отсидки за тангенсами и котангенсами, мы спускали пар на бедной Крысе. Она постоянно чего-то от нас требовала, возмущалась, увещевала, грозила подпортить биографию. Четыре огромадных тома «Войны и мира» надо было прочитать за пару недель. Нам это казалось непосильным. И довольно скучным, особенно те места, где Толстой пишет о влиянии звёзд на судьбы человечества. Но Крыса настаивала на обязательном прочтении опуса. А кто не читал – тот получал двойки. И угрозы остаться на второй год.

Наконец, Толик не выдержал. И однажды, когда Крыса стала «пилить» его за то, что он не прочитал очередного шедевра, он изрёк учительнице изящной словесности:
- Валентина Сановна! Вы меня заебали своим шедевром.
Учительница слегка побледнела.
- Вы слышали? Вы все слышали? – обратилась она к нам.
- Как тебе не стыдно, Толик! – вступилась за Крысу Лена Петрушкина, наша известная подлиза и лизоблюдка.
- А ты, Петрушка, не подъёбывай, - заявил Витька Прудников, наш лучший спортсмен и акробат.

После урока между ними состоялось выяснение отношений. Ленка схватила швабру и атаковала Витьку. Била куда попало. У Витьки под рукой оказалась кеда, и он тоже бил без разбора. За этим занятием их и застала Аннушка, женщина крупная и неслабая. Она их растащила. Витька сейчас работает мастером на заводе. Ленка – окончила педагогический институт и преподаёт литературу в школе.
- Земля ему пухом, - говорит Витька, и мы выпиваем по первой.
- Надо бы и Володьку помянуть, - говорит Костя и разливает по второй.

Володька Шевчук – был самый крупный ученик в нашем классе. Крупный физически. Уже к восьмому классу он весил под 100 килограммов, а к выпускному перевалил за центнер. Это был добродушный гигант, любитель технических журналов и исторических романов. Он проходил по школьному коридору неторопливо и уверенно, как ледокол. Бежавшую навстречу ему мелюзгу брал в руки и аккуратно отставлял в сторону. Он жил один с матерью. Работал гравером. Умер совершенно неожиданно. Говорят, остановилось сердце.

После второй мы взбодрились.
- Ребят, а Крыса была не такая уж плохая тётка, - заметила Наташа.

Мы согласились. Окинув прожитые годы, мы решили, что баба она была далеко не самая вредная в нашей жизни. Так, безобидная мышка.
- Сколько же лет прошло, как мы школу кончили? - спрашивает Наташа.
Тридцать пять.
- Никто не верит, что мы до сих пор регулярно встречаемся, - говорит Костя.
- А почему не верят, дедушка? - спрашивает его внук.
- Потому что давно это было, - объясняет Костя.
- А где я был тогда? - интересуется малыш.
- Тогда ещё и мамы твоей не было, - отвечает Костя.

Костя – дед?! Странно. Кажется, ещё вчера он сидел за соседней партой в правом ряду. Почему-то у него всегда были развязаны шнурки на ботинках. То ли завязывать не умел, то ли шнурки были шёлковые и потому расползались. Не было ни одного предмета, от чистописания до тригонометрии, который бы давался Косте. В диктантах он делал рекордное количество ошибок, а гидрид путал с гидрой. Он мечтал о землетрясении, которое развалило бы школу. Или о пожаре. Или об эпидемии, которая сразила бы всех учителей. Не насмерть, но всерьёз и надолго. Он дружил с Наташей, нашей круглой отличницей и комсоргом. Она «брала его на буксир» подтягивая по разным предметам. Совместные занятия им, видно, пришлись по душе, и после школы они поженились. Жить было негде и не на что. Завербовавшись, они уехали на Север. Надеялись заработать денег, купить квартиру. Лет пятнадцать мёрзли за полярным кругом. Вернулись в родной город с двумя детьми к престарелым родителям и в их квартиру. Старший сын – офицер. Воевал в Армяно-Азербайджанской войне. Был ранен, но легко. Сейчас служит на Дальнем Востоке. То ли от китайцев границу охраняет, то ли на Курильских островах к отражению японцев готовится.

Костя работает слесарем-сборщиком на заводе. Наташа – там же нормировщица.
- Ребята, а кто тогда Сыщика в кабинке уборной закрыл? – спрашивает Костя.
- Да ещё сверху водичкой полил, как фикус, - добавляет Наташа. – Кому в голову пришло?
- Это тайна сфинкса, - сказал Толик и загадочно улыбнулся.

- Ребят, а вы знаете, что Сучок умер?
Знаем. Сучок – это Генка Сучков. Твёрдый середнячок в учёбе. И в художествах особых замечен не был. Школа, армия, завод. Но последнего – совсем немного. Уж больно он «литерболом» увлекался. Его увольняли по одной и той же статье со всех мест. Так что он вскоре перестал заниматься такой глупостью, как подъём поутру для выхода на работу. Выходил к полудню на улицу. У кого сигаретку попросит, у кого пять копеек. Если повезёт – найдёт и сдаст пустые бутылки. На вырученную мелочь купит одеколон в галантерейном киоске или жидкость для протирки стекол в хозяйственном магазине. С бургундским из погребов Франции не сравнить, но и то и другое, если употребить со знанием дела, вызывает вожделенное состояние алкогольной интоксикации. Мне он встретился однажды на трамвайной остановке. Лиловая скособоченная физиономия. Одежда – словно украдена с огородного пугала. Я с трудом узнал его. Дал ему закурить и мелочь, что была в кармане.
- Серёжа, я знаю, что я бомж, - сказал он мне. – Но это жизнь меня довела. Понимаешь? Это жизнь такая.

Какая такая? Или мы все остальные в другой жизни живём?
- Я его брал к себе в доменный цех, - вспоминает Витька. – Просил, как школьного друга, хоть на работе не пить. Так он на второй же день нажрался. Я скрыл от начальства. А он снова закеросинил. Пришлось выгнать. Или ждать пока в печку упадёт?

Приняв очередную дозу стеклоочистителя, Сучок умер. Нам за упокой его души выпить не хочется.

Вон, Юрка Краснов тоже зашибал крепко. Сколько лет я не видел его трезвым. Каждый раз, когда он мне встречался, его лицо казалось мне всё краснее и одутловатее. И вдруг прошёл слух, что Юрка «завязал». В одну из нечаянных встреч он поведал мне свою историю. Его выгнали с очередной работы. Был пьян и устроил дебош с вахтёром. Встал он поутру с тяжёлой головой и трясущимися руками. Впереди маячил суд за драку с охранником. В голову пришла мысль – это начало конца. Он испугался. Решил – всё! Больше ни капли. Нигде и никогда. Вот и сейчас, мы наливаем уже по третьей, а Юрка пьёт только минеральную воду.
- Ты как Лев Толстой, - шутит Наташа. – Абсолютный трезвенник.
- У него и потенциал как у Толстого, - говорит Света Соколова. – В наши-то годы дитя выстругал.

Да, Юрка самый молодой из нас папаша. Первая жена у него умерла. Он женился вторично. Несколько лет назад я наблюдал как он торжественно и гордо катил перед собой детскую коляску. Юрка работает шофёром на скорой помощи. Сутки – за баранкой, двое – дома.

В школе он был влюблён в Свету. Я, кажется, тоже был в неё влюблён. Она у нас считалась самой красивой девочкой в классе. Училась она хорошо и была примерной ученицей. Но однажды на уроке, видно со скуки, она взяла свою ручку (тогда некоторые ручки делались из трубочки, в которую вставлялись перо и карандаш), скатала бумажный шарик и, зарядив орудие, выстрелила, то есть, выплюнула этот шарик в меня. У меня была такая же ручка, и через пять минут я ответил ей выстрелом. Вскоре вся школа была захвачена эпидемией стрельбы из трубочек. В ход пошли уже не трубочки, а трубы. В качестве боеприпасов использовались шарики из пластилина, пшено, горох… Полы школы были усыпаны злаками. А в волосах застревали кусочки пластилина. На пластилин можно было наступить, или сесть, или обнаружить в стакане компота в школьном буфете. Напрасно пытались учителя остановить эту вакханалию. Болезнь ушла, только когда ею переболел каждый ученик. Света работает в книжном магазине. Я иногда захожу к ней на работу. У нас доверительные отношения. Рассказала мне, что выгнала своего мужа. Что с него толку? Нигде не работает, и работу не ищет. А на выпивку каждый день деньги находит. Сошлась с новым мужчиной. Он работящий и непьющий. А вот сын принял его в штыки. Так она меж двух враждующих мужиков оказалась. Сын воевал в Афганистане. Ему повезло – вернулся без царапины. Но с психическим расстройством и готовый в любую минуту кинуться в драку. Он презирает отчима, который не нюхал пороха.

- А Сашка отчего не пришёл? – спрашивает Света.
Сашка Уваров – наш музыкант. Играл на электрогитаре в школьном ансамбле. К тому же пел. Как нам казалось, не хуже, чем Элвис Пресли. Он был такой же высокий и респектабельный. Девочки были от него без ума. После школы он попел и попил в местных ресторанах и был призван в армию. Чем занимался потом, мы не знаем, но доподлинно известно, что после взрыва на атомной станции в Чернобыле, его забрали в ликвидаторы. Там он получил сильное облучение. Мы собирались на тридцатилетнюю годовщину окончания школы. Сашка приходил. Лысый, зубов нет, взгляд потухший. Живой труп. Пил только сок. Мы решили, что Сашке уж недолго осталось. Но два года назад я его встретил нечаянно в трамвае. Выглядел он значительно лучше. Даже анекдот мне рассказал.

– Слушай! Возвращается мужик из командировки. В дверь стучится, а за дверью его жена с любовником…
Сашка засмеялся. Бог даст, может, оклемается?

Троих из нашего выпускного 10-го «А» уже нет. Параллельные классы тоже несут потери. Недавно умер Борька Курочкин из десятого «Б». Кажется, в восьмом классе я с ним сильно подрался. Он повадился захаживать к нам и беспардонно задирать любого, подвернувшегося под руку. Он в то время начал борьбой заниматься и потому вёл себя крайне заносчиво. Толика Иванова в классе почему-то не было, и выступить против Курочкина никто не отважился. Я рискнул.

- Ты что здесь выпендриваешься? - обратился я к нему.
- А ты кто такой? – ответил Курочкин. – Может, по-мужски поговорим?

Поговорить «по-мужски» означало уйти в мальчишеский туалет, место мальчишеских ристалищ, и там на кулаках доказать свою правоту.
- Пошли! – решительно заявил я.

Он шёл впереди меня, напевая модную песенку.

«На морском песочке
Я Марусю встретил,
В розовых чулочках,
Талия – в корсете.»

Всем своим видом, походкой вперевалочку, он демонстрировал, что шансов у меня - никаких.

Я следовал за ним. У меня сосало под ложечкой. Драться мне совершенно не хотелось. Но уронить честь класса было нельзя.

Мы схлестнулись. Короткий боксёрский раунд сменился борцовским. Я был юркий и совсем не слабый. Праведный гнев добавлял мне силы. В пылу схватки мне показалось, что будет эффектным и правильным, если я суну Курочкина головой в унитаз. Я приступил к исполнению этого манёвра. По-видимому, мой противник ходил в секцию борьбы ещё недостаточно, и гонору в нём было гораздо больше, чем сноровки. Когда его голова уже приближалась к фаянсу, я почувствовал, что кто-то крепко схватил меня за шиворот. Это был завуч Сыщик. Битва закончилась…

Курочкин борьбу не бросил. После многолетних тренировок он стал мастером спорта. Шёл он однажды вечером по улице. Кто-то сзади подкрался к нему и ударил по голове твёрдым предметом, после чего вычистил карманы. Так не стало экс-чемпиона Краснознамённого Белорусского Военного Округа по классической борьбе.

- Ты спорт не бросил? – спрашивает меня Толик.
Бросил давно. Нет времени, нет желания, нет денег для спортивного питания.

Но я бодро отвечаю: «Никак нет! Смотри!»
Я расставляю ноги как можно шире, наклоняюсь вперёд. Руками берусь за носки ног, лбом упираюсь в землю.
- Ну, ты и акробат, - говорит Витька. – Я уже давно разучился.

Я объясняю, что этим упражнением спасаюсь от замучившего меня радикулита.
- А всё-таки весело было в школе, правда? – говорит Света.

Правда, весело. Помню, изучали мы древних людей, и Аннушка объясняла нам, как они добывали огонь путём трения двух деревяшек.

На перемене я решил проверить на практике правильность той теории. Взяв две ножки разбитого стула, начал интенсивно тереть их друг об друга. Вскоре мне стало жарко. Появился дым. Но огня так и не было.
- Не мучайся, - посоветовал Костя. Он взял лист бумаги, чиркнул спичкой. Загорелся костёр. Пожар тушили дружно, всем классом. Да, было весело. Но Аннушке с нами бывало нелегко. Мы не знаем, что ей выговаривал директор за тот костёр, но после этого она предложила нам пойти всем вместе в лес. Там мы жгли костёр, прыгали через него и пекли в нём картошку.

- Ребята, давайте Аннушке позвоним, - предлагает Наташа и протягивает мобильный телефон.

Какое это чудо техники! В школе нам даже в голову не приходило, что такое возможно. И вот сейчас мы разговариваем с нашей Аннушкой, находящейся вдали от нас в Москве за несколько сотен километров.

В трубке слышится её взволнованный голос.
- Ребята, это вы? Милые мои. Я так счастлива. Я всегда говорила, что вы у меня – самые лучшие. Я вас всех люблю. Пока жива, приезжайте ко мне, мои дорогие.

- Может, в самом деле, съездим? – предлагает Толик. – Тут езды всего три часа.
Но, кажется, мы готовы ехать уже сейчас. Это сказывается водка.

Какое странное наше поколение! Среди нас нет бизнесменов, нет олигархов, нет политиков. Кроме президента России. Мы не воевали как наши отцы или как наши дети. Мы воевали только с учителями и друг с другом в туалете.

- А не пора ли нам на пару минут разойтись? – предлагает Юрка. – Мальчики – налево. Девочки – направо.

Мы расходимся. Рядом со мной в кустах оказывается Витька. Он натужно кряхтит.
- Ты что это, брат? – спрашиваю я.
- Да вот струя барахлит, как брызгать начинаю. Жена говорит, это простатитом попахивает, к урологу меня гонит. Так к этим врачам только сходи – миллион болячек откопают, жить не захочешь…


Облегчённые, мы возвращаемся к могиле. Костя достаёт ещё бутылку.
- Ребята, давайте к моему отцу зайдём. Он тут недалеко лежит.

Мы идём на соседний участок. Рядом с могилой Костиного отца я вижу свежую могилу. Смотрю на картонный портрет, прикреплённый к деревянному кресту, и холодок пробегает по спине. Наташина сестра! Пятьдесят пять лет отроду. Я же недавно её видел! Заходил к ней в отдел стандартизации родного КБ. В промёрзшей комнате стоял включённый обогреватель, вокруг которого были расставлены на дощечке принесённые из дома баночки с обедом сотрудников. Картошка, макароны…На подоконнике стоял стакан с опущенным в него кипятильником. Сестра грела себе чаю. Умирать она не собиралась.

- Что с ней случилось, Наташа?
- Рак крови. Прибралась в три месяца. Разливайте водку, ребята.

С кладбища мы идём если не пьяные, то сильно навеселе. Мы шутим и смеёмся.

Я вспоминаю анекдот.
- Возвращается мужик из командировки. В дверь стучится, а за дверью его жена с любовником…
- Ой, ребята, не надо анекдотов. Грех это, на кладбище-то, - останавливает меня Света.

- Смейтесь, ребята, смейтесь, - говорит вдова Люба. – Женя не обидится. Он тоже любил посмеяться. Весёлый был человек…

…Мы возвращаемся в автобусе в город. Я смотрю в окно. Из-за кладбища дымят трубы. Там варят сталь. Завтра – Витькина смена...