Папа Гена

Шел четвертый день празднования Нового 2007 года.
Папа Гена сидел на кухне в своих любимых клетчатых трусах и рассеянно смотрел на хрустальную стопку. Закуски было море, но закусывать уже не хотелось. Да и пить, говоря по правде, уже тоже не хотелось.
Но надо было. Надо было пить, чтобы не чувствовать проскальзывающей в душу угнетающей дутости праздника.
Ну, сменил один год другой. И что? Обделаться теперь и не жить? Гадко все это.
- Гадко – Подумал папа Гена, вспоминая, как вчера на спор закусывал селедку под шубой подсолнечной халвой. - Боже милостивый, как гадко.
А все кричали: - Давай, Гена, давай! Раскатывали жирные лица в заливистом смехе и показывали друг другу оттопыренные большие пальцы.
- Во, дает!
- Как же мне плохо. – Подумал папа Гена, чувствуя, что переместил борьбу двух стихий с праздничного стола непосредственно в свой организм. – Как же мне плохо.

- Васятка. – Позвал папа Гена не громко.
- Чего, папаня. – Рыжеватый, веснушчатый шестилетний Васятка радостно подбежад к отцу.
- А знаешь ли ты, Васятка, что такое, к примеру… Тут Геннадий немного задумался, погладил сына по вихрам, и неизвестно почему произнес: - ДИОД?
- Неа… - Доверчивые голубые глаза мальчишки обратились к папе Гене и широко раскрылись в ожидании отцовской мудрости.
- Диод, Васятка, - Начал папа Гена. - Это такая вещь, которая, в электричестве является очень полезной деталью. Понимаешь?
Чтобы не расстраивать отца, Васятка похлопал ресницами и промолчал.
Внезапно глаза Геннадия наполнились внутренним светом и он жарко заговорил:
- Диод, Васятка, это такая умная вещь, что если его впаять перед лампочкой , она в десять раз дольше будет служить…а может, и в двадцать, а, может, и …
Геннадий схватил стопку, метнул ее в рот и почувствовал, что идея полезности полупроводниковых электрических приборов им полностью овладела.
- Короче, так…
- Гена, может, не надо? –Спросила жена Зоя, привычным взглядом быстро оценив количество выпитого.
- Ты ничего не поняла. – Сказал Геннадий, выковыривая из допотопного радиоприемника диодный мостик. – Мы сейчас с Васюганом пойдем вечную лампочку в коридоре делать, а то соседи уже вконец оборзели.
Он хотел добавить про соседей еще, но не стал, прикинув что время дороже.

- Гена, Гена, тапки переодень. – Крикнула Зоя. – А то в этих соседи увидят – сраму не оберешься.
Гена молча надел новые ярко оранжевые тапки, и, сопровождаемый Васяткой вышел
в общий коридор.
 
- Васятка! - произнес Геннадий столь значительно, что у сына перехватило дыхание.
- Васятка! – Знаешь ли ты , кто есть такой твой отец?
- Кто, папаня? - Еле слышно прошептал сын.
- Отец твой, Васятка, это такой человек. – Произнес папа Гена значительно. - Который терпеть не может застоя в мозгах у людей.
Васятка с уважением посмотрел на огненно-рыжие отцовские тапки.
- Сейчас ты увидишь, как я сделаю маленькую научно –техническую революцию в нашем подъезде. Мы впаяем диод перед лампочкой, и она будет светить вечно! .. или почти вечно.
- Пап, мож, не надо? – Пролепетал сын.
Геннадий приблизил небритое лицо к Васяткиной мордашке и внушительно произнес:
- Никогда ничего не бойся, сынок. Если голова на плечах есть, все будет хорошо! Понял?
Васятка кивнул и попытался улыбнуться.
Гена влез на табуретку, распахнул электрический щит и уверенно заглянул внутрь.
Наметанный глаз бригадира монтажников безошибочно определил место, куда надо было «воткнуть» диод.
Геннадий протянул руку к этому месту, чтобы проверить надежность соединения и получил полновесный удар электрическим током.

Словно два оранжевых голубя взвились вверх отцовские тапки. Табуретка опрокинулась, и раздался глухой звук приземлившегося тела.
Как правильно назвать тот участок головы, соприкоснувшийся с бетонным полом, я не знаю. И не темя, и не затылок, а где-то между… Я бы это назвал копчиком головы.

Геннадий ударился об пол, и душа его наполнилась неизъяснимой легкостью и блаженством. Все пропало – затянувшиеся праздники, селедка с халвой, расплывшиеся лица гостей.
Легкая, легкая дрема, после которой так приятно открыть глаза и увидеть родное лицо близкого человека.


- Владимир Ильич, вы спите?
- Гена открыл глаза и увидел лицо своей супруги, Надежды Константиновны.
- Владимир Ильич, к вам ходоки из Самары. Уж, три часа дожидаются. Может примете?
А то, всю кухню рыбой провоняли…
Владимир сладко потянулся в рабочем кресле:
- Зови, Надюша, зови.


Вошли ходоки и перекрестившись в дальний угол на портрет К.Маркса, смущенно опустили головы.
Наконец, «старшой» набрал воздуха и выпалил:
- Здравия желаем вашевысокоблагородь!!!
- Ну, что вы, товарищи, зовите меня просто, Владимир Ильич. Присаживайтесь. Какие трудности? В чем нынче проблемы у крестьянской бедноты? Какая обстановка на местах? Как складываются отношения с Советской властью? А, середняк не притесняет, часом?
Знайте, товарищи, что именно на вас, на беднейшее крестьянство, Советская власть возлагает основные надежды.
Сказав это, Владимир достал блокнот и карандаш.
- Я вас внимательно слушаю, рассказывайте.
- Дык мы, ендыть , Владимир Ильич, завсегда готовые. – Деловито начал старшой. - Особливо при нонешной власти. Но топериче такая незадача получается. Вот нешто комиссар наш, товарищ Красильников не ведает, что не могем мы при сырой упряжи хозяйство ладить…
Владимир понимающе кивнул, немного подумал и быстро записал в блокноте: « Дорогая Инесса. Мы не виделись уже четыре месяца. Если бы ты знала, какое это испытание для меня». Он стал вспоминать их последнюю встречу.
Да, если женщина – революционерка, она революционна во всем. Чего только стоит эта ее теория удовлетворения сексуальных желаний по принципу «стакана воды». Захотел пить – выпил и пошел дальше.
- Стерва, конечно. - Думал Владимир.
– Но как она красива, умна и женственна. Сколько мужчин, о мимолетных связях с которыми она и думать забыла, до сих пор сходят по ней с ума.
Взгляд его затуманился, он перевернул листок и записал на обороте:

Пускай, ты соткана из грез,
Но я уже почти поверил,
Что было все тогда всерьез,
И что горька была потеря…

Взгляд его медленно опустился на закопченые лица ходоков. Старшой, войдя в раж, горячо убеждал:
- Вить енто даже, взять ежели сбрую, Владимир Ильич. Она же, обратно, денег стоит. Сбруя-то. А, откель у нас гроши? Откель?
Владимир серьезно кивнул, перевернул листок блокнота и решительно зачеркнул сделанные записи. Потом, помедлив, принялся писать вновь: «Любимая Инесса. Я больше не могу жить в разлуке с тобой.. Еще немного и я повешусь на конской сбруе».

- Так каков должон быть наш ответ товарищу Красильникову? – Вопросил старшой. – Как нам топериче, значица, ловчей поступить?
Владимир встал из-за стола.
- А очень просто, товарищи. Так и скажите товарищу Красильникову. Дескать, были у Ленина, Ленин нас выслушал и полностью одобрил. А я вам больше скажу. Вы очень правильно понимаете линию нашей партии.
А Красильникову вашему скажите еще от меня лично, что не для того мы революцию делали и на штурм Зимнего шли, чтобы теперь у нас упряжь сырая была! Вот так, товарищи!
Ходоки одобрительно загудели и старшой, смущаясь, неловко вынул большой сверток из мешка.
- Вот, Владимир Ильич от всех Погореловских, рыбки волжской, уж не побрезговайте.
Кабинет наполнился недвусмысленным запахом.
- А, видно, долго они ко мне добирались – Подумал Владимир и решительно отказался от подарка.
- Это, товарищи, в детский приют отнесите. Тут от нас недалеко. Надежда Константиновна вам объяснит как идти.
- Эвона, вить праведный какой! – Одобрительно переговаривались ходоки, выходя из кабинета. – Одно слово, святой и есть.



 Владимир вновь погрузился в свои мысли. – Я, конечно, был резок с ней во время последней встречи. Назвал распущенной французской шансонеткой, еще как-то.
Но ведь… я никогда никого так не любил. И потом… - Он распустил узел галстука и глубоко вздохнул.
- Она, ведь, тоже… Каких только гадостей мне не наговорила. И про «тщедушную внешность», и про рыжую, как она выразилась, «бороденку».
А, самое главное, она все время попрекала меня в том, что я стал живым божеством для всей страны. Как она грубо выразилась: «Тутанхамон, хренов. Смотри, чтобы тебя не похоронили, как его – в пирамиде. Или, может, великий вождь всех рэволюционэров, желает по скифскому обычаю лечь в курган? Или, по-азиатски - в мавзолей?»
Тьфу, мерзость какая! Мавзолей!
Мавзолей… Владимир содрогнулся от какого-то зловещего звучания этого слова. Как будто сырой плесенью потянуло из подвала. Он скомкал блокнотный листок и бросил его в урну.
- Надюша, чаю бы, да покрепче!
Вошла Надежда Константиновна.
- Все работаете, Володя.
Да , вот, задали мне твои ходоки задачу. – задумчиво произнес Владимир. Ненавидят они кулаков. Это архиправильно. Но под горячую руку и середняка метут железной метлой.
А вот это уже совершенно недопустимо. Середняк, он неизбежно развернется в сторону Советской власти. Его уничтожение – не в наших интересах!
- Володя, хорошо бы провести работу в комитетах бедноты.
- Надюша! А я чем сейчас занимаюсь? Статью пишу. Битый час уже ищу нужные формулировки. Чтобы доходили до сознания каждого.
- Ну, работайте, Володя, работайте. – Надежда тихо вышла из кабинета.

Владимиру было неловко. Она, конечно же, все понимает. Но, что я могу сделать? – Думал он. - Тогда, в Шушенском, после беспробудного пьянства и блуда с солдатками, она, действительно, казалась глотком свежего воздуха.
Меня даже умиляли ее неуклюжие всхлипы во время интимной близости:
- Как это мило! Как это мило! – И, потом, перед финальным аккордом, она внезапно затихала, и пронзительным голосом взвизгивала в апогее наслаждения:
- С вашей стороны!!!

Владимир вернулся к блокноту.
– Инесса. Я люблю вас. Мне нечего больше сказать. И если…
В этот момент снова вошла Надежда Константиновна.
- Владимир Ильич, к нам Сталин. Как обычно - с портвейном, зеленью и закусками.
_ Ну, что ж, Надюша, значит будем гулять. – Сказал Владимир, отправляя очередной блокнотный лист в урну.


- Ну, затаились, затворники. – Нарочито весело пророкотал Коба. – Хватит, хватит скрываться от партии. Давайте-ка, расслабимся. Вот тут у меня есть…
На столе появилось море портвейна и закусок.
- Мальчикам по стаканчику, девочкам по полстаканчика. – Тамадавствовал неугомонный грузин. – По неписаному революционному правилу, первую пьем стоя, до дна, не закусывая и не чокаясь. И сразу наливаем вторую. Выпили, налили вторую.
- Ну, за вас, Владимир Ильич, чтобы солнце наше светило все ярче и ярче. – Усы неестественным образом раздвинулись, и щербатое лицо расплылось в широчайшей улыбке. – За вождя нашего! – Предварил второе пришествие алкоголя умный Коба.
Вторая порция портвейна была выпита.
- А я слышал, - Повел светскую беседу Сталин, что вы, Владимир Ильич, ходоков принимаете, по душам с ними беседуете.
И, внезапно сорвавшись, прорычал:
- Да я бы с этой сранью голожопой вмиг бы разобрался! – Потом, спохватившись, ткнулся усами в руку Надежды Константиновны. – Простите, голубушка, погорячился, виноват.
Затем, извинительным тоном, обратился к Владимиру.
- Эх, Ильич, добрый вы очень. С народом по душам беседуете. Как сказали бы в прошлые времена – Как это мило!
Сталин похрустел веточкой укропа, сделал паузу и, гортанно выкрикнув: «С вашей стороны!!!», залился безудержным смехом.
Немедленно было налито и выпито.
Владимиру стало все равно. Голова неприятно кружилась от непривычно большой дозы.
Чей-то голос из вне противным дискантом выкрикнул:
- Спать с женой вождя, это не означает понимать вождя!
- Как мне плохо. – Подумал Владимир. – Так тошно, как будто после селедки халвы наелся. Как мне плохо.

Зоя, Инесса, Надюша, ну хоть кто – ни будь… плохо мне.
Он склонил голову..


С трудом поднявшись, он увидел как перед самым лицом вращается колесо опрокинутой в овраг колесницы.


 Алквиад постепенно приходил в себя. Вокруг было тихо. Кровь
из ссадины на голове почти не текла. Рука привычно коснулась короткого
меча. Он был на месте. Пунцовая туника порвалась на плече, и в нескольких
местах были видны пятна крови. Алквиад попытался встать, но острая боль в
колене бросила его назад. - Проклятье! - Простонал он.
В голове лихорадочно крутились мысли.
- Ну и зачем мне все это? В Афинах не спокойно, а меня понесло в Спарту.
Инкогнито! На тайное свидание с Тимеей, женой спартанского царя Агиса,. Я
совсем сошел с ума. За сорок уже, впереди грядут великие дела, а меня несет
на любовные подвиги. Правильно сказала эта ведьма: - Кобель! Точно,
кобель и есть. Не забыть бы, кстати, снести ей башку, когда вернусь в
Афины.
Превозмогая боль, он медленно поднялся на ноги. Колесо слетевшей под откос
колесницы еще медленно вращалось перед глазами. Не отводя от него взгляда,
Алквиад продолжал размышлять над ситуацией.
Да уж. - Думал он. - Затеять любовную связь со спартанской царицей, это
верх дерзости. Это при том, что четыре долгих года я добивался перемирия
со Спартой. Завел дружбу со многими из тамошней знати, убедив их в
выгодности нашего союза. Истратил горы золота и серебра на приобретение их
доброжелательности. Я добился невозможного - союз был заключен и
скреплен договором. И все бы ничего, но случилась беда Боги снова решили наказать меня, отняв разум и заставив повиноваться древнейшему из инстинктов. На одном из приемов я увидел Ее.
. Я произнес несколько обычных для таких случаев
комплиментов, а потом неожиданно серьезно, в упор посмотрел Ей в глаза. На
миг она смутилась, ее ресницы дрогнули, но в следующую секунду глаза ее
расширились и она ответила мне таким же откровенным взглядом! И, клянусь
Зевсом, на дне ее зрачков я увидел танцующие огни храма Афродиты! Потом
была бурная тайная переписка, я добивался свидания. Как безумный, я был
готов на все, лишь бы заключить в объятия эту женщину. И однажды это
случилось.


Я спрятался за одной из колонн дворца. Когда она проходила мимо,
я вышел навстречу. Она узнала меня и пошатнулась.
Я подхватил ее на руки и увлек в полумрак боковой колоннады. Я прошептал
ей о любви и получил самый прекрасный из ответов - поцелуй. Потом
раздались шаги прислуги, и чей-то женский голос осторожно произнес ее имя.
Она вырвалась из моих рук и растаяла в бесконечном пространстве дворца.
Алквиад покачал головой: - Все бросить и, как юнец, тайно устремиться на
зов страсти и любовных утех. Алквиад, ты ли это?
В это время он заметил, что Галис, его любимый жеребец еще жив и
испытывает сильные мучения. Он лежал на боку. Из проломленной головы струей
лилась кровь. Он шумно дышал, бессильно подергивая ногами. Тонкие
породистые ноздри горестно раздувались в такт дыханию. Рот был открыт и
черные губы страдальчески кривились, молча крича о нестерпимой боли.
Алквиад приблизился к своему любимцу. Дыхание коня на миг замерло, и
влажный черный глаз жалобно скосился на своего хозяина. Алквиад встал рядом
и медленно вынул меч из ножен.
Прости, Галис. - Прошептал он. - Это все, что я могу для тебя сделать.
Галис издал неестественно тоненький, то ли всхлип, то ли стон и попытался
отвернуть голову.
Не желая продлевать его мучения, Алквиад без замаха, резким движением
перерезал ему глотку. Темная кровь ручьем хлынула на землю, Алквиад еле
успел выйти из образовавшейся лужи.
Потом вытер меч о судорожно дергающийся бок умирающего коня и, не
оглядываясь, двинулся прочь.


Алквиад вошел в город через восточные ворота. От них было ближе всего до
дворца Агиса.
Смешавшись с пестрой толпой горожан, он, никем не узнанный дошел до сада,
примыкавшего к стене, ограждавшей владения спартанского царя.
- Всего несколько сотен шагов - Думал он. - Всего несколько сотен шагов!
Она там. Она ждет меня. Она не может не чувствовать, что я близко. Стража,
конечно, пропустит меня. Я много раз бывал в этом дворце, решая
политические вопросы. Но сейчас - не тот случай. Надо пробраться во дворец,
в спальню Тимеи незаметно.
Это почти невозможно - Горькая усмешка легла на его лицо. -
Спартанцы, пожалуй, лучшие воины Эллады, даже мышь не пропустят во дворец
своего царя.
Но выбора у меня нет. - Мрачно подытожил он. - Придет ночь, и я двинусь
навстречу своей безумной любви.
Он опустился в тени старого дерева. Дурманящий, какой-то неестественно
сильный, запах диких роз в тысячный раз переносил его в спальню
возлюбленной. Там на сиреневых шелковых подушках, в тончайшем прозрачном
белье сидела она...
- Алквиад... - Шептали ее губы. - Алквиад... В тысчный раз он влетал в ее
покои, рывком срывал с нее одежду и...
Он с трудом вернулся к действительности. В расплавленном воздухе явственно
чувтвовалось приближение роковых событий.
- Кобель. - Измученно думал Алквиад. - Точно, кобель. Желание убить
старую колдунью, накликавшую ему непомерную, почти животную страсть,
превратилось в твердую решимость.
Между тем в кустах появилась мордочка незнакомого зверька. Животное тревожно задрало вверх голову, втянуло темными ноздрями воздух и скрылось.
- Кто это был? Может, один из котов Тимеи? А, может быть, енот?
Кто бы он ни был, таинственный зверек, от меня ему лучше держаться
подальше.
Алквиад ощутил, вдруг, необыкновенную усталость. Не в силах сопротивляться
ей, он лег и уснул.
Проснувшись, он понял, что боги разгневались на жителей Спарты, и решили
подвергнуть город страшным испытаниям.
Темнота, стремительно надвигавшаяся на город, прорезывалась вспышками
молний. В их свете силуэты деревьев казались величественными и зловещими.
Раскаты грома, сначала едва слышные, неотвратимо приближались. Но самое
страшное было то, что земля под ногами начала гудеть и вибрировать. Землятрясение!
Алквиад вскочил на ноги, и стал лихорадочно соображать, какие действия
следует сейчас предпринять.
Между тем, ужасное бедствие накрыло древний город. Земля содрогалась от
ударов изнутри.
Налетевшая буря ломала стволы деревьев. В грохоте грома и блеске молний
видны были бегающие фигурки людей, обезумевших от ужаса. Слышались глухие
удары падающих стен.
Со стороны дворца Агиса крики людей заглушались ревом бури и ударами
срывающихся мраморных плит.
И, вдруг, Алквиад отчетливо понял, что необходимо делать. Душа его
наполнилась покоем и неукротимой решимостью.
- Спасибо, боги. - Прошептал он и еле заметно улыбнулся. Затем перелез
через дворцовую ограду и побежал к вспыхивающим за деревьями очертаниям
мраморных колонн.


По широким ступеням дворца Агиса бежали полуодетые люди. В полном смятении,
крича и плача, они стремились в спасительные заросли растительности,
окружавшей здание. Вокруг этого оазиса относительной безопасности уже почти
все было разрушено.
Пылали дома и хозяйственные постройки, не пощаженные грозой.
Вдруг, на дворцовой лестнице появилась Тимея. Служанки вокруг нее нервно
кричали, видимо споря в какой стороне искать спасения. Оттолкнув одну из
них, она решительно сбежала по ступеням. Расстояние до нее сократилось до
нескольких метров, Алквиад выпрыгнул из тьмы, подхватил Тимею на руки и
увлек в бесконечные темные заросли, окружавшие дворец.
- Это ты! Ты! - кричала Тимея, дрожа от нервного возбуждения, справиться с
которым уже не было сил.
- Я! - прорычал Алквиад, унося свою добычу вглубь, где уже не были слышны
крики и вопли о помощи.
Их приютила полуразрушенная каменная беседка, со всех сторон окруженная
высокими деревьями. Алквиад бережно положил Тимею на мраморную плиту, еще
не остывшую от недавнего зноя и сорвал с себя пояс с боевым мечом.
- Тимея - Прошептал он, сливаясь с ней в единое целое.
- Алквиад…
Стихия бушевала вокруг и не собиралась успокаиваться. Раскаты грома, треск
ломаемых деревьев. Неожиданно, порыв ураганного ветра принес с бушевавшего
вдалеке пожарища облако мокрой золы, и обрушил его на голые тела Алквиада и
Тимеи.
Тимея что-то закричала. Из-за рева и грохота, Алквиад не смог понять, что
именно.
Он приблизил ухо к самому ее рту и услышал:
- Только не останавливайся! Только не останавливайся!
- Как она прекрасна! - Восхищенно подумал Алквиад и усилил натиск, как
только мог.
Через некоторое время раздался пушечный раскат грома, возвестивший об
окончании буйства природы и, удивительным образом совпавшим с ним,
окончании буйства любви. Огромная ветвь отделилась от дерева и мягко укрыла под собой два беззащитных тела.




Геннадий приоткрыл глаза. Испуганное личико сынишки, каменный пол общего коридора и желтая лампочка, нахально слепящая глаза.
А еще, тупая боль в затылке, или там, где-то рядом с ним.
- Папаня, ты чо? Папаня, ты чо?
- Васятка…
- Папаня!
- Слушай сюда, Васятка. – Прошептал папа Гена..
Мальчишка, уловив осмысленные фразы отца, напрягся и замер.
- Васятка. Самое главное, чтобы Надюша никогда не узнала про Тимею. Ты понял меня, сын? Она не вынесет этого. Она и так уже обо всем догадывается.
Собрав последние силы, папа Гена возвестил:
- Наденька слишком дорога мне, как друг, как соратник по партии. А Тимея – это моя страсть, но я убью ее в себе. И я прошу тебя, как отец, ничего не говори о ней Надюше!
Геннадий собрал последние силы и, приподнявшись на локте, спросил:
- Понял?
- Понял, папаня. – Ответил Васятка и неуверенно произнес:
- Ну, а маме-то, можно рассказать?
- Маме можно. – произнес папа Гена и вновь впал в беспамятство.


Тяжкий сон, неожиданно, ушел прочь. Голова стала ясной. Он медленно открыл глаза. Чей-то голос повторил слышанное еше во сне:
- Вставай, сынок! Не время нынче медлить!
Над Данией измена!

Гамлет приподнялся над ложем и вгляделся в полумрак факельного света.


Продолжение м.б. следует...