День согласия и примирения

ДЕНЬ СОГЛАСИЯ И ПРИМИРЕНИЯ

Этот день я помню с самого детства. Мать прибиралась в квартире, доставала откуда-то и стелила ковровую дорожку. Сразу становилось празднично.

К этому дню мне покупали красные флажки на деревянных палочках и надувные резиновые шары. На флажках – надписи золочёной краской – Слава Октябрю. Шары – разноцветные кусочки плотной резины – отец клал в чашку с горячей водой, распаривал и надувал.

С шариками и флажками я шёл на то, что называл «детмонстрацией». «Дет» - потому что это мероприятие мне казалось сродни детскому утреннику в детсаду. Только масштабнее и с участием многих взрослых. Взрослые на демонстрации были весёлые, с возбуждёнными, часто взбодрёнными выпивкой, лицами. Отец, держа меня за руку, чтобы я не потерялся в толпе, здоровался со своими товарищами по работе, которые протягивали мне руку, как равному, и поздравляли с праздником. Глядя на них, мне тоже становилось весело, и даже лежавшая вокруг грязь казалась в тот день особенной, праздничной….

Шло время. Я становился школьником, студентом. На демонстрацию ходил с друзьями сокурсниками. Проходя мимо трибуны, на которой стояли секретари райкомов, горкомов, обкомов и почётные гости, я кричал, напрягая голосовые связки, «ура» в ответ на хриплый призыв из громкоговорителя «Да здравствует советское студенчество – верный продолжатель дела коммунизма!»

Потом я шёл к тётке, у которой на праздник собирались гости. Замёрзший и часто промокший (ведь начало ноября) я с удовольствием садился к столу, где мне наливали стопку водки.

То был самый главный праздник той страны, в которой я родился и вырос. С детства меня учили, что в этот день рабочие и крестьяне сбросили помещиков и капиталистов. Устроили новую и хорошую жизнь. Ими руководила партия большевиков. Ещё в детском саду, умиляя взрослых, я пел в хоре: «Партии спасибо ото всех ребят».

В школе я узнал, что, оказывается, была гражданская война. Я недоумевал. Как могла быть война, если работающих – большинство, а эксплуататоров – жалкая кучка? Но мне говорили, что их было много. Деникин, Колчак, Врангель – кругом враги. К фабрикантам добавлялись кулаки, казаки, белые офицеры, попы, иностранные агенты. А тут ещё из-за границы шлют свои войска японцы, американцы, англичане… Пытаются задушить «молодую советскую республику».

Убивают друг друга русские люди. А заодно и иностранцев, если кто под руку подвернулся. Как-то попалась мне в букинистическом магазине тоненькая книжка. Вспоминает гражданскую войну белогвардейский офицер, в то время девятнадцатилетний поручик. В бою под ним была подстрелена лошадь. Он упал с неё почти невредимый, лишь слегка подвернул ногу. Его другу, такому же мальчишке, повезло меньше. Он лежит в хате с пулей в животе и умирает. Поручик видит, как подгоняют группу пленных. Их конвоируют всадники в высоких лохматых шапках. Казаки? Отряд примкнувших калмыков? Бегите, говорят пленным. Успеете добежать вон до того леска – свобода ваша.

Бросились бежать пленные. Всадники в папахах за ними. Жик-жик! Звенят сабли. Возвращаются всадники. Окровавленные клинки о траву вытирают.


Но и красные в долгу не оставались. Об их геройстве немало фильмов снято. Вот мчится сокрушительная конница Будённого. А вот Анка-пулемётчица, врагов-беляков, как снопы укладывает. Подлинным народным любимцем стал комдив Чапаев. Ничего, что он, рванув рубаху на груди, табуреткой по полу шарахает. Это от полноты чувств и искренности желаний. Зато он о счастье народа мечтает и за него дерётся. Раненый и безоружный, он пытается уйти от преследования, захлёбываясь, плывёт через Урал. «Врёшь, не возьмёшь!» - хрипит Чапай. Но вражеская пуля настигает его …

Зал вытирает слезу. Но все тогда знали, что хотя Чапай не доплыл, дело его победило. Как сказал он однажды ординарцу Петьке, лежавшему с Анькой на печи: «После войны замечательную, брат, жизнь построим – помирать не надо!» Построили.

В этом строительстве, наряду с миллионами соотечественников, активно участвовал мой отец, для которого Чапаев – герой из героев и светлейший из идеалов. В восемнадцать лет отец ушёл на войну. На фронте его подразделение, сформированное сплошь из таких же мальчишек, в мясорубку не бросали: берегли как «семенной фонд». Эх, не был в бою мой отец! Иначе – быть бы ему героем Советского Союза (посмертно). А мне – не быть на этом свете.

После войны отец ещё служил пять лет – мужчин в стране больше не осталось: заменять было некем. После демобилизации началась его трудовая карьера. Работал он так, как не снилось ломовой лошади. За трудовое рвение был награждён орденами, медалями, грамотами. Работать по-другому он считал ниже своего достоинства. По профессии он слесарь-сантехник. Но из тех, про которых говорят «золотые руки». Он и унитаз установит, и отопление проведёт, и газовую колонку отремонтирует, и часы починит. Сядет к пианино, постучит немного – и мелодию наиграет (в детстве на гармошке баловался). Полотно на раму натянет, картину нарисует (копию русского классика) – не всякий специалист от оригинала отличит. До всего ему дело есть. Дверь в подъезде не закрывается? Перила оторвались? В подвале труба течёт? Никто не обратит на это внимания. И только отец ко всему приложит руки и приведёт в надлежащий вид. И не предлагайте ему ни за что деньги! Не примет. Принципиально.

«Наш народ дурак!» то и дело повторяет отец. И тут же подробно объясняет (не смейте перечить!) суть его дури. Перво-наперво, работать не любит. Во-вторых, пьёт слишком много, чаще всего на работе. А в третьих, язык распустил – шлёп-шлёп и про начальство, и про милицию, и про что угодно – ничего не боится. Кроме того, кругом – паразиты. Например, бегают по футбольному полю 22 дармоеда. Плюс двадцать тысяч бездельников на трибунах. А почему бы им не сменить футбольное поле на колхозное? И не орать, а работать? А праздник настал – добро пожаловать выпить. Можно и телевизор посмотреть. Но не этих трясущихся длинноволосых лоботрясов в рваных майках. Певец должен быть в костюме. Стриженым и бритым.

Среди ночи в подъезде раздаётся крик. «Помогите!!» Потом ещё и ещё. Чем громче крик, тем плотнее закрываются замки и засовы. Отец просыпается. В трусах и тапочках выскакивает в подъезд. Крик доносится снизу, из подвала. Отец мчится туда. Там верзила повалил девушку и наносит ей удары. В руке у него что-то блестит. Нож? Отец кидается на головореза. Откуда силы, в этом небольшом, невысоком, немолодом мужчине? Звериный рёв гулким эхом разносится по подъезду. И только когда всё стихает, приоткрываются двери на цепочках. «Что там?» - осторожно спрашивают соседи. «Вызывайте милицию!» кричит отец. «Пусть забирают этого гада». Соседи смотрят на поверженного насильника, качают головами. «Как ты такого бугая завалил, Алексей?» Бугаю дали шесть лет за попытку изнасилования. Отец установил в подвале металлическую дверь, приладил замок и всем жителям подъезда выдал по ключу.

Нет, не может отец быть равнодушным к непорядку, неправде, несправедливости. Всё не так в этом мире. И всё он пытается исправить. И во всё он вмешивается. Шум за окном. Потом выстрелы раздаются. Соседи, раздвинув шторки, смотрят в щёлку – что там происходит. И только отец выбегает на улицу. Видит окровавленного прижавшегося к стене милиционера. На груди – обрывки рубахи. В руке пистолет. «Не подходи! Убью!» На него надвигаются несколько громил. Ни секунды не размышляя, отец бросается на них…

В праздник отец любит попеть. Поёт он, так же как и работает – страстно, с полной самоотдачей. Когда я в детстве смотрел на него, поющего и пьющего, мне делалось страшно. Лицо его багровело, вены на горле вздувались…Казалось, что с последним куплетом из него вылетит жизнь.

И порубленный саблей он на землю упал.
Кровь всю отдал до капли, на прощанье сказал:
«Умираю, но верю – наше солнце взойдёт…»
(тут начинали дребезжать стёкла в рамах)
Шёл парнишке в ту пору восемнадцатый год.

Отец горестно вздыхает. Наливает очередную рюмку водки, подкладывает себе холодца с хреном.

Само собой разумеется, что грянувшую «демократизацию» отец, как и миллионы его современников, не принял и принять не мог. За что бился комбриг Котовский? За что погиб комдив Чапаев? Отец считает, что к власти пришли бандиты и проходимцы. Иных слов, кроме матерных, у него для них нет. Некогда главный государственный праздник переименовали и понизили в статусе. День социалистической революции превратили в «день согласия и примирения». Для отца это святотатство. Удар в сердце.

Себе на старость отец подзаработал деньжат. Моя мать всю жизнь очень жёстко вела хозяйство, благодаря чему скопила некоторую сумму. Родители надеялись не бедствовать хотя бы в старости. Увы, новые правители страны в одночасье уничтожили многолетние сбережения граждан. У отца с матерью – ни копейки за душой. Мать пошла в сберкассу. Взяла оттуда уже почти ничего не стОящие деньги. На выходе из кассы юркий пацанёнок выхватил у неё из рук сумку и убежал. Мать пришла домой бледнее смерти. Отцу ничего не сказала.

Очередной такой день наступил.
- Давай сходим к родителям, - предложил я жене. – Какой ни есть, а всё-таки праздник.

Мы пошли. Отец встретил нас хмуро, пробубнил что-то в ответ на приветствие. Мать с женой и сестрой уединились в кухне, стали готовить немудрёную закуску. Я включил телевизор.

Политический обозреватель, по-модному небритый молодой человек из записных демократов, выступал на злобу дня. Говорил о десятилетиях коммунистической диктатуры, о красном терроре, о государственном тоталитаризме.


- Заткнись, умник, - сказал проходивший мимо телевизора отец. – Скажи, на какие деньги выучился. Тебе партия бесплатное образование дала, а ты хулишь её, скотина! – Отец сплюнул и ушёл в другую комнату.

Небритый продолжил своё выступление. Он говорил о том, что коммунисты практически уничтожили казачество – верных слуг государства российского.
- А кто в кровавое воскресенье мирных людей расстрелял? – раздался из-за стены голос отца. – Люди с прошением шли, а казаки им пулю в лоб?
Не обращая на него внимания, небритый говорит о том, что коммунисты разорили церкви, истребили духовенство.
- И правильно сделали, - отзывается отец. – Работать надо, а не кадилом махать.
- Лучшие люди России – дворянство, интеллигенция – покинули страну, - продолжает визави.
- Скатертью дорожка, - изрекает отец. – Кто они, эти дворяне? Работать не захотели? Голубая кровь не позволяет?
- Политический застой неотделим от экономического кризиса, - не унимается комментатор. – Семьдесят с лишним лет, задавленный уравниловкой, советский народ пребывал в полунищенском состоянии.
- Врёшь, сволочь! – кричит отец и выходит к телевизору. Он суёт кулак в нос небритому. – Я на свою пенсию мог и молока купить, и водки. Я лечился бесплатно. И квартиру от государства получил. А сейчас чуть ли не вся пенсия на квартплату уходит.
- Только теперь новая демократическая Россия выходит на дорогу цивилизации, – заключает небритый, игнорируя отца. – Сейчас мы должны помолиться, покреститься и помириться.
- Что?! – свирепеет отец. – Ты с кем меня помирить хочешь? С ворами? С жуликами? Жульё жирует, а люди с голоду мрут! Ты – (он ткнул комментатора пальцем в нос) проститутка купленная. Тебе завтра другие заплатят, и ты другую песню запоёшь.

Отец поворачивается ко мне.
- Выключи этот ящик. Нечего мерзость смотреть.
- Я сам разберусь.
- А я, по-твоему, не разбираюсь?
- Оставь меня в покое. И сам успокойся. Иди, полежи.
- Ты что? Учить меня вздумал?! Эх…!
Отец подбегает к столу, хватает за горлышко бутылку, размахивается.
- Убью!
На крик прибежали из кухни мать, жена, сестра.
- Ой, вы что!!! Сдурели???
Мать цепляется за отца. Жена и сестра виснут на мне. Что происходит потом – предстаёт, как в тумане….
………………………………………………………………………………………………
……………………………………………………………………………………………….
………………………………………………………………………………………………

...В кухне плачет мать. Я с сестрой – в туалете. Она припала мне на плечо, горячо дышит в ухо.
- Ну отчего, отчего у нас всё не как у людей? Ну, собрались бы, посидели, выпили, поговорили. Нет же… Ещё пить не начинали, а уже учудили….

Я смотрю перед собой в стену. На стене висит вафельное полотенце. Из-за стенки доносятся всхлипывания матери. День согласия и примирения… В дверь туалета стучит жена.
- Собирайся. Пошли домой…

День согласия и примирения не прижился. Его снова переименовали и перенесли на другой день. Назвали «День народного единства» и приурочили к трёхсот шестидесятой годовщине изгнания польских захватчиков из Кремля. Польское правительство отреагировало на это с большим неудовольствием. А мой приятель сказал, что лучше бы назвали этот праздник днём рождения лошади Будённого.

Моему отцу давно пошёл девятый десяток. Он плохо видит, и его мучает артрит. Он ходит, согнувшись и припадая на правый бок. Кажется, подует ветер и снесёт его порывом… Но он по-прежнему готов броситься хоть на танк за дело коммунизма и счастье человечества. Или если услышит крик о помощи…