Ожидание

 
 Солнце весело припекало. На пригорке среди свежей зелени травы цвели мать-и-мачеха, подснежник и сон-трава. Валяка выбрала это место не случайно. Ей нравилось здесь отдыхать. Во-первых, пригорок весь прогревался солнышком. Во-вторых, тут она была одна и могла думать обо всем, о чем хотелось. А самое главное, с пригорка хорошо просматривалась дорога, которая шла с большака к селу.

 А на дорогу она любила смотреть в ожидании чуда.

 * * *

 Надежда на чудо появилась у нее два года назад, когда у Таньки Алыкиной домой вернулся через три года после Победы папанька, Алдошка Алыкин.

 Так то у него было имя Евдоким, но все почему то звали его Алдошкой, Алдохой.

 Валяка тогда была не такая взрослая, как теперь, и не очень понимала, почему тетка Матрена ходит смурная, вместо того, чтобы радоваться возвращению мужа. Только детишки Алыкинские радовались, что папанька вернулся. Говорили, что был он в плену, потом на лечении то ли в госпитале, то ли еще где, и вот наконец его отпустили домой.

 Она помнит тот день и себя восьмилетнюю.

 Как всегда была на своем любимом пригорке, любовалась цветами. И вдруг увидела, на дорогу с большака свернула одинокая фигура.

 Сначала она не обратила внимания на прохожего. Но по мере приближения к селу, стало понятно, что это мужчина в военной форме с котомкой за плечами и с чемоданчиком в руке. Сердце радостно бухнуло: «Папанька идет! Папанька вернулся! Живой!» И с радостным криком: «Пааа-пааааааааа-нька!!!», - раскинув руки, как крылья, она бросилась бегом вниз с пригорка наперерез идущему в село мужчине.

 Тот, услышав крик и бегущую к нему голенастую девчонку в развевающемся ситцевом платьице, остановился. Осторожно поставил чемоданчик на дорогу рядом с собой, растерянно-радостно прищурил глаза, пытаясь узнать в бегущем ребенке свою кровь. И принял в крепкие объятия подбежавшую девочку, которая и плакала, и смеялась, прижавшись крепко к нему, обхватив его ручонками, повторяя: «Па-пань-ка вернулся, живой…», - глотая бегущие рекой слезы.

 Постояв так несколько минут, прижимая к себе плачущую девчушку, он, наконец, присел на корточки, заглянул ей в лицо и спросил ласково: «Ты чья будешь то, дочка?»

 Увидев растерянные девчоночьи глаза, пояснил:
- Алыкин я, Евдоким. Танюху, Нинку знаешь?,- и увидев утвердительный кивок головой, добавил, - мои доченьки.

 Валяка не могла до конца поверить, что это не ее отец. И с тоской в голосе, продолжая плакать, уточнила:
- Значит ты не мой папанька?
- Нет. Так чья ты?
- Богдановы мы.
- Уж, не Семена ли и Катерины дочка?
- Да.
- Постой. Ну ка…,- наморщил он лоб, вспоминая,- Тебя Шурка звать?
- Не, я Валяка. Шуряка моя старшая сестра.
- Вон оно как. А что от Семена то вестей нет?
- Весточка пришла, что пропал папанька без вести. Но я не верю, что он погиб. Все одно жду. - вновь залилась она слезами.
- Это ты правильно делаешь. Жди. Вишь, может как и я вернется твой папка то. Просто затерялся на время. А потом вернется. – погладил дядька Алыкин ее по голове, отстранил от себя, поднял чемодан, поправил заплечный мешок и улыбнувшись ей на прощание, пошел в село.

 * * *

 Вот с тех пор, как выдается свободная минуточка, так и мчится Валяка на свое заветное место на пригорок и смотрит не отрывая глаз на дорогу, чтобы не пропустить, чтобы увидеть первой, чтобы первой обнять, поцеловать, и сказать: «Здравствуй, папанька! Это я, твоя дочка Валяка. А я знала, что ты живой, я тебя ждала. Каждый день ждала. И вот - ты пришел. Идем папанька домой. Там тебя уж мама и Шуряка заждались, извелись без тебя. »

 Валяка перевела взгляд с дороги на по-весеннему светло голубое безоблачное небо, зажмурила крепко-крепко глаза, а потом вновь с надеждой посмотрела на безлюдную дорогу…