Венец безбрачия

ВЕНЕЦ БЕЗБРАЧИЯ

 Анатомия первородного греха.



2013 год. Возвращение памяти. Неприкасаемые.

Эта повесть – о реальной любви двух юных полуцыган-метисов. Которые не знали, что они цыгане, потому что наполовину в них было намешано других кровей. Но именно цыганская половина  искалечила им жизнь. У венца безбрачия, этого загадочного, колдовского, явления, вполне возможно, среди миллиона причин есть и исторические. Которые кажутся еще  даже загадочнее, чем  какое-нибудь колдовство. У моих цыганят это – происхождение самой национальности. Которое до сих пор остается таинственным и непонятным. Откуда взялось это кочующее, неприкаянное племя на Земле?
А взялось оно, как видно теперь из современных исследований, из индийской и самой низшей касты неприкасаемых. Неприкасаемые - принятое в русском языке общее наименование ряда каст, занимающих самое низкое место в кастовой иерархии Индии. В настоящее время они составляют 16-17 процентов населения Индии. Неприкасаемые не входят в систему четырёх варн. Они считаются способными осквернять членов более высоких каст, особенно брахманов.
Группа каст неприкасаемых возникла в глубокой древности из местных племен, не включенных в общество завоевавших Индию ариев. Неприкасаемым предписывались такие занятия как уборка мусора, работа с кожей или глиной. Члены таких каст жили в отдельных кварталах или поселках на обочине поселений «чистых» каст, не имели своей земли и большей частью являлись зависимыми работниками в чужих хозяйствах.
Неприкасаемые формально считались индуистами, но им запрещалось входить в индуистские храмы, участвовать в индуистских ритуалах, в связи с чем у них были свои боги, свои жрецы и ритуалы.
Увы, и в современной Индии существует множество каст. Низшая из них  называется парией. Фактически, это значительное число людей, к которым, как и в древности, не следует прикасаться представителям других каст.
Париями испокон века считались дети, родители которых либо сами были париями, либо принадлежали к разным кастам. К париям относились также потомки высших каст, не получившие посвящение к изучению священных текстов в таинстве Упанаяны и лишенные таким образом «второго рождения». К ним нельзя было прикасаться или есть с ними из одной посуды, в этом случае можно было стать парием самому. Само это понятие обозначает человека, не принадлежащего ни к одной касте, поэтому говорить, что парии является отдельной кастой — не совсем верно. Парии не могли рассчитывать на хорошую работу и были слугами и чернорабочими.
Другое название этих отверженных – далиты. И сегодня  в сельской местности они часто становятся жертвами притеснений, насилия и жестокости. По сведениям неправительственной организации «Движение за обучение правам человека», расположенной в Мадрасе, в среднем каждый час двое далитов подвергаются нападениям, три далитские женщины становятся жертвами насилия, два далита оказываются убиты и два далитских дома сожжены. Например, в июне 2008 года толпа вооруженных погромщиков напала в городе Миапур (штат Бихар) на людей из низших каст и застрелила 35 человек, восемь из которых были далитами. Самые незначительные притязания далитов на права: далит зарегистрирован кандидатом в местный совет, юноша-далит ухаживает за девушкой из высшей касты, далит пользуется водой из колодца, принадлежащего высшей касте, - могут спровоцировать насилие.
Миллионы далитов перешли в ислам, христианство или буддизм, чтобы вырваться из кастового индуистского общества. Со временем они оказались и на территории России.
Неужели это историческое и до сих пор никем непонятое проклятие целого народа могло как-то повлиять на судьбу двух юных  полуцыган, родившихся и проживающих в современной России?



1909 год. Избиение младенцев.

«Коротка и прискорбна наша жизнь, и нет человеку спасения от смерти, и не знают, чтобы кто освободил из ада. Случайно мы рождены и после будем как небывшие». /Книга Премудрости Соломона/


Во дворе подмосковной усадьбы помещицы Ольги Дмитриевны Апраксиной слуги гонялись за обезумевшим мальчишкой Митяем, сыном Прасковьи и Василия Олонцевых из ее деревни Ольговки. Он принес страшную весть: тятька с мамкой насмерть разорвали его младшего братишку, грудного Сеньку. «Через окошко тягали друг к дружке и порвали…»- ревел Митяй, размазывая по лицу слезы и сопли. Дворовые бабы силком удерживали трясущегося от страха рыжего мальчишку. Он вырывался и брыкался ногой в живот беременной кухарке Елизавете. Наконец, подоспел ее муж, цыган Федор, и, вырвав Митяя из рук баб, потащил в кузню.


Кузнец даже и расспрашивать не стал, как убили младенца: Федор и Елизавета жили в Ольговке по соседству с Олонцевыми и видели, как часто пьяную Прасковью муж таскает за волосья и сажает на лед в погреб. Но от пьянства мамку Митяя отучить ему не удавалось и самыми жестокими побоями. Удивительно было то, что Прасковья, несмотря на пьянство и драки с мужем, родила уже одиннадцать детей. Девять умерли, не дожив до года, в живых оставался только Митяй, а одиннадцатого они, как кричал Митяй, убили саморучно.


У Федора детей не было вообще, хотя с Елизаветой обвенчались еще пять лет назад. Дворовые судачили: баба не может родить оттого, что цыган часто бьет ее смертным боем из ревности. Она была красивая, статная , доброго нрава, выполняла только чистую работу у барыни Ольги Дмитриевны, да еще по праздникам получала от нее дорогие подарки - барские платья. Но поносить их Елизавете редко удавалось, потому что , напившись, кузнец рубил их топором на мелкие лоскутья. Из которых потом Елизавета шила одеяла и плела яркие дерюжки.


В кузню забежала поломойка Фенька и крикнула :


-Беги за повитухой, цыган. Лизка рожает!


Со страху и от Митяевых ударов по животу у Елизаветы начались схватки, она корчилась, лежа на земле, царапая землю , но не кричала. Федор подскочил, поднял на руки жену и понес в кузню. Там, на лавке, покрытой драным тулупом, Елизавета родила дочку Алену. А рыжий Митяй, еле живой от страха, дрожал, спрятавшись под лавкой, где тетка Лиза в муках рожала его будущую жену.



Любовь и кровь.


«…дыхание в ноздрях наших – дым, и слово- искра в движении нашего сердца. Когда она угаснет, тело обратится в прах, и дух рассеется, как жидкий воздух, и имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших…» /Книга Премудрости Соломона.


Митяй просватал Алену, когда ей едва исполнилось шестнадцать. В Ольговке рано женились. Может, оттого, что полдеревни заселяли цыгане , перебравшиеся из своей слободы Петушки, расположенной в трех километрах от Ольговки. А у них замуж девок выдавали и в двенадцать лет, и раньше. Барыня Ольга Дмитриевна Апраксина жалела своих крестьян, помогала бедствующим, поэтому ее деревню облюбовали петушковские цыгане. Многие с незапамятных времен перебрались сюда и жили также, как коренные ольговцы. Но в поле работать не любили, устраивались по барским дворам, на конюшни да в кузни.


 Федор подковывал барских лошадей с юных лет в хозяйской кузне, а ольговских и цыганских – в своем доме. Заводил коней прямо в избу и там надевал подковы. Поэтому в доме всегда царили грязь и беспорядок, но на жалобы Елизаветы Федор отвечал стукушками. Доставалось и Алене, у которой от отцовских побоев часто болела голова. Поэтому она с радостью пошла за рыжего Митяя. Жить с юной женой он стал у ее родителей примаком, и Федор больше не трогал Алену.


Митяй и Алена жили хорошо, потому что женились по любви. А полюбили они друг друга еще в детстве, когда Митяй прибегал на их двор поиграть среди цветов, которые обильно усыпали по весне старую усохшую навозную кучу. Однажды они не поделили деревянных кукол, выструганных Федором для дочки еще в первый год после ее рождения, и Алена ударила Митяя старой ржавой подковой по голове так, что у него потекла кровь. Хотя он и был на шесть лет старше, убежал от пятилетней девчонки, громко ревя. Алена тоже расплакалась, потому что ей было жалко окровавленного Митяя.


Когда Алене исполнилось девять лет, однажды она прибежала домой из деревенской школы, куда ее заставила ходить Елизавета, заплаканная , пряча между колен запачканный кровью подол юбки. В тот же день Федор приказал Митяю больше не приходить к ним во двор. Теперь он смотрел за дочкой в оба глаза, в школу не пускал и грозил жене:


-Принесет в подоле, убью!


Но Алена смогла родить первого ребенка, сына Николая, только через три года после свадьбы. Он был чернявый, весь в деда Федора, и совсем не походил на Митяя, у которого в семье все были рыжие. Когда ребенку исполнился год, с ним случилась болезнь, которую в Ольговке называли младенческой и считали, что она происходит от сглаза. Мальчика вдруг стали бить судороги, он синел и заходился в крике. Федор усадил Алену с ребенком на телегу и помчался в усадьбу, к доктору. Доехать они не успели, Алена страшно закричала, увидев, что глаза у младенца закатываются и он почти не может дышать. Тогда Федор остановил коня, сорвал с плеч Алены темную шаль, накрыл младенца и, прижавшись губами и черной бородой к его уху, стал что-то горячо шептать. Ребенок перестал кричать и затих. Алена со страхом откинула шаль – мальчик спал.


Ольговцы хотя и не обзывали Федора колдуном, но сторонились, так как опасались его черных глаз и бешеного норова. И ольговские цыгане, переехавшие из слободы, не водили с ним дружбы. Они-то не понаслышке знали, что отец Федора был колдуном, почем зря губил лошадей, только шепотом в ухо валя скотину с ног. Но также мог и поднять. А уж как тяжело умирал -два дня цыгане ждали, когда отойдет, а на третий разобрали крышу его дома, чтобы душа освободилась из заточения. И старик сразу умер. Елизавета слышала об этом странном случае. Но все равно пошла за Федора , потому что непонятно как влюбилась в цыгана до смерти. Однако эта любовь почему-то долго не хотела давать плодов, Елизавета сумела через несколько лет после свадьбы родить одну-единственную дочь Алену.


Разлука.

«… и жизнь наша пройдет, как след облака , и рассеется, как туман, разогнанный лучами солнца и отягченный теплотою его. Ибо жизнь наша – прохождение тени, и нет нам возврата от смерти : ибо положена печать, и никто не возвращается». /Книга Премудрости Соломона/.


Через пять лет после свадьбы у Алены родилась дочка Шурка, которая совсем не походила на мать, а была копией рыжего Митяя. Давно сгорел дом в барской усадьбе, подожженный дворовыми, истлели сброшенные ими же в овраг необыкновенной красоты платья доброй барыни Ольги Дмитриевны Апраксиной. Да и саму ее унес тиф в зиму девятнадцатого года.


 Голод и болезни тогда косили ольговцев. Семья Федора выживала только за счет запасов, сделанных Елизаветой в ту пору, когда она еще служила кухаркой у барыни. Но однажды в отсутствие родителей в дом зашли цыгане из Петушковской слободы. Десятилетняя Алена и не заметила, как отдала им мешок муки. Когда Федор и Елизавета вернулись, то увидели только белый след, тянущийся по избе до самого порога. Кузнец не стал бить дочь. Он взял ее с собой на железнодорожную станцию, куда приходили товарные составы с вагонами, доверху забитыми погибшими в боях и от тифа красноармейцами. Эти же составы привозили крупу и мороженную капусту. На телегах, реквизированных властями в окрестных деревнях, трупы красноармейцев вместе с крупой и кочанами капусты развозили по этим же деревням. Красноармейцев хоронили на сельских кладбищах в братских могилах, выдолбленных мужиками в железной от лютых морозов земле, а продукты раздавали сельсоветам для распределения среди беднейшего населения.


Федор считался середняком. Потому что у него было две лошади и две коровы. Ему, несмотря на добровольную работу возчиком на железнодорожной станции, паек из крупы и капусты не полагался. Потому он и приказал Алене потихоньку натаскать из мешков крупы себе за пазуху, полагая, что если охрана обнаружит кражу, ребенка не расстреляют. Наказ отца Алена выполнила и натаскала из мешков порядочно крупы за несколько поездок с мертвыми красноармейцами.


На эту станцию и ушел из деревни на работу Федор насовсем, когда его хозяйство стали раскулачивать. Став рабочим, он спас от голода свою семью – у них забрали только одну корову и лошадь. Скоро за отцом в город потянулась Алена, уговорив Митяя и мать продать дом и хозяйство и переехать из Ольговки. Митяй согласился, Елизавета безропотно пошла за ними.


Началась у них тяжелая жизнь. Алена вошла в силу и взяла все в свои руки. Но в нее словно бес вселился : она заставляла семью переезжать с одного места на другое, и на каждом было хуже. Сама она переходила с работы на работу, но достатка в доме не прибавлялось. Постаревший Федор часто выходил из себя и бил Елизавету смертным боем. Времена изменились: не было рядом барыни Ольги Дмитриевны, которая могла бы одним окриком усмирить буянившего цыгана. Но зато была милиция, куда однажды и сдала отца Алена. Федор отправился в тюрьму на три года.


Потом ей все-таки стало жалко отца, она повезла семью вслед за ним . Отсюда Митяй и сбежал от своенравной и теперь совсем непонятной для него жены, исчез бесследно, навсегда.


Освободившись из тюрьмы, Федор умер перед самой войной - в отличие от своего отца очень легко – на толчке в уборной. Елизавета не горевала : муж и самою ее забил едва не до смерти. Алена продолжала кочевать, мучая семью, переезжая с места на место, и никакая сила не могла остановить ее. Кроме войны.


Эвакуация, голод, страх бомбежек и пожаров заставили Алену осесть в поселке Збродово, в двухстах километрах от Москвы. Четырнадцатилетний сын Николай сбежал на фронт, но, оголодав и обовшивев, через несколько дней вернулся домой. Потом угнал лошадь в подсобном хозяйстве и убил ее, пустив в галоп под откос с обрыва над рекой. Сам чудом остался жив, и ему грозила тюрьма. Алене удалось откупить его у прокурора. В ночь перед судом она ушла из дома и вернулась под утро. Тогда Алена навсегда лишилась единственного наследства от отца – огромных золотых цыганских серег, которые с детства ни разу не вынимала из ушей. Теперь в мочках оставались только большие дыры. После этого случая Елизавета с Шуркой пошли по деревням побираться. Однажды девчонка едва не утонула по весне в реке, которую надо было переходить вброд. Но Елизавета сумела вытащить ее с глубины, а после этого сильно заболела и умерла. Перед смертью она отказалась есть , отдавая последние куски внукам.


Алена никогда не била детей. Только однажды, после случая с лошадью, застав Николая за игрой «под стенку» на деньги, она в сердцах, не помня себя, набросилась на него, гоня с улицы кулаками и пинками, и случайно ударила ногой в пах, да так, что мальчишка потерял сознание. Он скоро пришел в себя, Алена плакала над ним и просила прощения. Больше он не ходил на улицу с местной шпаной, устроился работать на фабрику. Но матери этих побоев не простил.



 Колдун.





 Николаю Олонцеву зимой 1950 года исполнилось двадцать два года. Но уже четыре из них он был женат на бывшей медицинской сестре Антонине, которая в эту зиму отметила свой двадцать шестой год рождения. Мать Николая Алена Федоровна утверждала, что невестка нечестным путем окрутила ее сына и заставила его, восемнадцатилетнего, на ней , перестарке, жениться, чем-то опоив. Отчего у него из ушей постоянно текло, и в армию его так и не призвали. А на это только и надеялась Алена Федоровна, желая освободить сына, запутавшегося в колдовских брачных цепях. Но теперь у Николая было уже двое деток : девочка Светлана ,года девяти месяцев, и мальчик Алеша восьми месяцев.


К детям Николай Алену Федоровну не подпускал. У них была тяжелая взаимная обида. Мать не могла простить , что он так рано покинул ее, оставив мыкать горе в нищете с шестнадцатилетней Шуркой. А сын спустя три года после женитьбы чурался бывшей семьи из-за свалившегося на нее позора : сестра нагуляла девчонку. Уж как он ни старался, подсылая к ней знакомых бабок с листами фикуса и вязальными спицами – Алена Федоровна зорко стояла на стороже и гнала всех взашей, так и не позволив сделать дочери аборт. И через девять месяцев та легко родила, словно выплюнула, здоровую девочку Еву. Которую Шуркины подружки, прибегая к ней по вечерам, чтобы попудриться перед танцами в клубе, небрежно звали просто Лялькой. Как своих кукол, в которые некоторые еще доигрывали перед свадьбами.


А у сестры Николая свадьбы не было. Шурка так и не призналась, от кого нагуляла ребенка. Алена Федоровна и ее дочь, покрыв свои головы несмываемым позором, каким непременно считалось рождение внебрачных детей в их забытом Богом полу-рабочем, полу-сельском поселке Збродово, принялись мыкать горе, перебиваясь с хлеба на квас. Благо последний в местной пекарне наливали по бидонам и банкам збродовцев каждый день бесплатно.


Николай сидел у изголовья спящих детей и остановившимся взглядом своих пронзительно черных глаз словно старался что-то рассмотреть за колыбелью. В эту минуту колдун думал о судьбе племянницы Евы, мысли блуждали далеко за стенами его сырой холодной квартиры , воображение выхватывало одну картинку за другой, и каждая была чуднее и страшнее предыдущей. Он напрягался, проникая дальше и дальше в чужую судьбу, но все внезапно оборвалось, словно погас свет и опустились сумерки. Колдун вздрогнул – в колыбели кричали мальчик Алеша и девочка Светлана. Он попытался было их успокоить, качал колыбель, уговаривал, но дети заходились в крике и синели. В комнату вбежала испуганная Антонина, с перевязанной крест-накрест пуховой материнской шалью грудью.


Дети заболели. Их страдания длились недолго : в понедельник в страшных судорогах умерла Светлана. Отнеся гробик на кладбище, Николай и Антонина едва вошли на порог, как навстречу им бросилась, причитая, ее мать - ломать начало восьмимесячного Алешу. Николай, не раздеваясь, побежал за Аленой Федоровной.


Та пришла, разделась, согрела руки о печку, подошла к кроватке, внимательно посмотрела на внука и сказала :


-Младенческая его душит, отойдите, - и набросила на кроватку свою черную шаль.

 

Пока отец Антонины бегал за фельдшерицей , Алена Федоровна наклонилась над черным пологом и плакала, шепча : « Детка милая, слов-то я тятькиных не знаю, прости меня, глупую!»


Прибежала фельдшерица, откинула черную шаль, послушала , как дышит мальчик, скорбно покачала головой:


-Двустороннее воспаление легких. Упустили.


Мальчика били судороги так, что Антонина, едва живая после похорон, не могла взять его на руки. И Николаю было страшно подойти к сыну. Тогда Алена Федоровна взяла на руки младенца, крепко прижала его к груди. Ей с трудом удавалось удерживать извивающееся в агонии крошечное тельце, но она, шепча молитвы, приняла в руки, к себе в грудь эту крошечную страшную кончину. Николай стоял на коленях перед матерью и просил у нее прощения. Когда ребенок затих, он встал и пошел в сарай, делать второй гробик.


Эти две смерти не соединили мать и сына. После вторых похорон Николай все также чурался сестры и Алены Федоровны. Еву он ненавидел. Через год Антонина родила третьего ребенка, мальчика назвали, вопреки плохой примете, Алешей. Еще через два года родилась девочка Светлана. Эти дети не болели и благополучно выжили. Николай построил добротный дом на краю Збродова, в местечке, которое збродовцы почему-то называли Амазонкой. Он часто крупно выигрывал по облигациям государственного займа и в лотерею и одним из первых в Збродове купил автомобиль «Москвич» и телевизор КВН. Матери и племяннице не помогал и не пускал их в свой богатый дом. Только однажды, под Новый год, маленькая Ева побывала там, насмотревшись невиданных дотоле чудес. Но в этот же чудный новогодний вечер была изгнана из рая навсегда за свой не прощенный дядей детский грех.


Новый год.




 Ева росла в крайней бедности. Алена Федоровна все-таки выдала замуж свою беспутную дочь, чтобы прикрыть позор, и у Евы родился сводный брат Валерка. Отчим увез их жить в деревню к матери, где о девочке мало заботились и она часто голодала. Но Ева была очень сообразительная, и хотя ей едва исполнилось три года, она подсмотрела, как козе Машке носят в хлев сено, которое так хорошо пахло и коза аппетитно жевала . Ева попросила, чтобы и ей принесли сена, но, опасаясь, что отчим и его мать догадаются о намерениях объесть Машку, сказала : будет играть в козу. Гогоча, отчим сунул ей под нос клок сена, и Ева попыталась жевать сухую траву. Сено оказалось невкусным, и девочка выплюнула его. Тогда Шурка подозвала ее к себе и , вынув сосок груди изо рта толстого Валерки, пыталась покормить своим молоком дочку. Та тут же выплюнула материнское молоко, которое показалось ей еще противнее, чем козье сено.


Может быть, Ева и пропала бы тут совсем, изголодавшись или угорев с беззубой бабкой за печкой, куда они укладывались спать на узкие полати. А из левой ноги у бабки постоянно текла сукровица, из незаживающей язвы, которую она каждое утро перевязывала свежей тряпицей. Но Ева не заразилась и не умерла от голода, потому что Алена Федоровна, приехав погостить на денек к свахе, увидела, что внучка совсем плоха, и забрала ее с собой в Збродово. Шурка с радостью согласилась отдать дочь матери. На прощанье, выбежав из дома, в темных сумерках, она поцеловала Еву, которую крепко держала на руках Алена Федоровна, и маленькой девочке стало жалко маму, что-то подсказывало ее умненькой головке, что они расстаются навсегда.


Так и вышло. Вскоре Шурка сбежала от мужа, оставив ему сына. Даже Алена Федоровна не знала, где прячется беспутная дочь. Отчим нашел Валерке в Збродове богатую бездетную мачеху, и они втроем безбедно зажили в ее новой квартире.


А у Алены Федоровны, может быть, на почве семейных несчастий, снова проснулась страсть к переездам. Только теперь она кочевала, не выезжая из Збродова, видно, здоровье и старость не позволяли, а меняла квартиры – как правило, лучшую на худшую. Что вызывало злые насмешки збродовцев и усиливало ненависть Николая к матери. И продолжалось это до тех пор, пока они с внучкой не оказались в маленькой восьмиметровой комнатушке полуразвалившегося дома.


У Евы почти не было игрушек. С ней не разрешали дружить девочкам из богатых збродовских семей, а только - таким же, как и она, нищенкам и нагульным. Среди тех было много приехавших после войны, чьи матери-воровки и разбойницы- отсидели в тюрьме, откуда освободились, благодаря своей беременности. Эти Евины подружки придумывали сказки про своих отцов, с упоением рассказывали, что бывают у них в гостях, получают подарки. И эти выдумки ставили таких же несчастных выше Евы, о которой было точно известно, что ее нагуляла под кустом мать с Юрчиком Савичевым.


Откуда Еве было понять, что такие отношения – в зековских традициях. Ей было очень больно и одиноко. Хуже всего приходилось на праздники: на восьмое марта никто не дарил подарков, на новогодние елки ни к кому не приглашали. И даже на общей елке в поселковом клубе матери других детей ее обижали, отгоняя от своих дочек и сыночков.


В шестой Новый год в своей жизни Ева весело кружилась под елкой в клубе в сшитом бабушкой кургузом байковом халатике, который никак не подходил к пышной красавице-елке, сверкающей серебристыми шарами и гирляндами, манящей волшебными фигурками стеклянных елочных игрушек. Вдруг Ева увидела , как одна девочка в красивом шуршащем платьице с белым кружевным воротничком выронила маленькую куколку. Она была с настоящими распущенными волосами, с красивым личиком, в платье из блестящего шелка и в крошечных туфельках! Таких кукол Ева не видела даже в их поселковом магазине. Она замерла, разглядывая чудную красавицу, неизвестно как попавшую на их поселковый праздник из другой, волшебной, жизни.


Уже спотыкаясь, кружилась в хороводе, не отрывая глаз от потерянной куклы. Неожиданно для себя, вырвалась из хоровода, подбежала к игрушке и ,схватив , бросилась к сваленным в кучу детским пальто и валенкам. Кое-как натянув одежду, помчалась вон из клуба, ей чудилось, что следом бежит толпа детей и родителей. Только одна мысль была в голове – надо спрятаться. Чтобы получше рассмотреть красавицу-куклу, потрогать ее, погладить по настоящим волосам, снять и надеть эти маленькие туфельки.


И Еве пришло в голову спрятаться у дяди Коли, к которому вряд ли побежит толпа разгневанных родителей и плачущих детей. В синеве волшебных новогодних сумерек она без труда нашла знакомый большой дядин дом, мимо которого много раз проходила с бабушкой, но никогда не заходила. Их там не ждали. Сейчас Еве было все равно. Она постучала в дверь, ей открыла Антонина и впустила. Вышел дядя Коля и сказал :


-Раздевайся и иди смотреть телевизор.


Ева сняла промокшие валенки и пальтишко. Вошла в комнату, где уже сидели перед телевизором, экран которого увеличивала круглая линза, наполненная водой, ее двоюродные брат и сестра. Дети кинулись было к Еве, но Антонина строго остановила их , приказав сидеть тихо и смотреть телевизор. Ева осторожно уселась на краешек дивана и сунула куклу под подушку. И тут же в дверь громко застучали, потом в коридоре раздались какие-то причитания, в комнату с телевизором вошла мама девочки, потерявшей волшебную куклу. Она подошла к Еве и спросила ласково:


-Это ведь ты взяла куклу, признайся, я ничего тебе не сделаю. Пойми, моя дочка плачет, она очень любит эту игрушку. Ей папа привез из Германии. Верни нам, пожалуйста.


Антонина и Николай молча стояли рядом. Женщина сказала:


-Тогда я обыщу тебя.


 И заплакав, стала ощупывать и теребить байковый халатик Евы, приговаривая:


-Понимаете, муж привез игрушку из командировки, как же мы скажем, что потеряли ее, он будет ругать нас!


 Ева представила, как грозный военный сидит и ждет маму и дочку в их красивой квартире и готовится их ругать.


 Ей стало их жалко, и, сунув руку под подушку, она вытащила куклу и протянула женщине. Та засмеялась, погладила Еву по голове и сказала:


- Вот спасибо!


И поспешила в коридор, откуда до Евы донеслось : «Воровка!»


Дядя взял ее за руку и вывел из комнаты. Она натянула свои сырые валенки, надела пальто и побежала к двери, которая тут же за ней захлопнулась.




 Утро цыган.


«Будем же наслаждаться настоящими благами и спешить пользоваться миром, как юностью, преисполнимся дорогим вином и благовониями, и да не пройдет мимо нас весенний цвет жизни, увенчаемся цветами роз прежде, нежели они увяли…» / Книга Премудрости Соломона/.


Детские горести Евы также быстро уходили, как и приходили. Она забывала о них, когда подолгу разглядывала красное солнце на закате, венчики удивительных цветов на лугу, которые бабушка почему-то называла «цыганками», таинственные и чудные узоры на морозных окнах в синеве зимних сумерек, странные, загадочные рисунки на тающих льдинках, которые ломали весенние ручьи. Могла часами сидеть над ними и в полузабытье смотреть и смотреть…


Когда ей исполнилось восемь лет, в бабушкином сундуке она нашла широкую яркую юбку, натянула ее на худенькое тельце, перевязала лентой там, где у девушек талия. Потом начала ходить по комнате туда-сюда… А затем каким-то странным образом ее подхватил, понес незнакомый танец. Ева взялась за подол юбки, подняла ее полукругом и закружилась, не имея сил остановиться. Так она долго металась по комнате, слушая какую-то музыку, которой не было на самом деле, но которая заставляла ее танцевать и танцевать. У открытого окна стали собираться бабы и старухи из их дома и изумленно смотрели, как носится по комнате вихрем маленькая девочка в огромной цветастой юбке, которая мягкими волнами плескалась вокруг ее худенького тельца.


Танец прервала Алена Федоровна, вернувшаяся с работы из второй смены и захлопнувшая окно перед толпой невольных зрителей. Кто-то с удивлением выдохнул : « Как цыганка!» Но кто-то тут же возразил : «Да какая цыганка, просто балуется, у нее же мать – рыжая!» «Мать-то рыжая, да бабка, как жук, черная…» «И то-правда!»


Рыжая Шурка долго жила в общежитии строителей, пила и курила похлеще мужиков, но город покрывал ее грехи в многолюдной сутолоке. Потом она даже стала ударником труда и получила квартиру, сообщила о себе матери. А вот замуж больше так и не вышла. Помимо работы штукатуром на стройке был у нее еще один промысел : Шурка хорошо гадала на картах. Узнать судьбу к ней приходили не только многочисленные подружки, но и солидные люди. А ее начальник даже заметил как-то:


-Тебе в Москву надо, там ясновидящие в цене, вот где забогатела бы!


Но Шурка не хотела ехать ни в какую Москву, а продолжала ворожить после работы в своей маленькой квартирке. Куда на каникулы теперь приезжала Ева, которую Алена Федоровна очень неохотно отпускала в гости к своей непутевой дочери. Еве Шурка гадала часто, и всегда говорила правду.


Она никогда ни о чем не расспрашивала дочку, а только внимательно смотрела на нее голубыми выпуклыми близорукими глазами и тяжело вздыхала. И Ева никогда не делилась с матерью своими секретами и переживаниями, хотя к десяти годам их у нее набралось немало. Но чем могла помочь ей беглянка, которая в многолюдье города пряталась от людей? Иногда Ева жаловалась на бесконечные бабушкины переезды, на то, что ей негде делать уроки. Тогда Шурка вяло предлагала:


-Ну хочешь, переезжай ко мне.


 Ева отрицательно мотала головой, прислушиваясь к шорохам за дверью, где терся очередной Шуркин кавалер, которого та непременно представляла Еве своим мужем. В тот момент она испуганно опускала глаза и смотрела в пол, пока мать не выпроваживала ее, сунув в ладонь мелочь на дорогу . До Збродова через каждые пятнадцать минут ходил пригородный автобус.


Однажды, поджидая ее с работы, Ева проголодалась , нашла в столе кусок колбасы и съела , за что пьяная Шурка едва не прибила дочь, не обнаружив припасенной для себя и кавалера закуски. Он выхватил девчонку у разъяренной бабы и вытолкал за дверь. После этого случая Ева долго не приезжала. А когда все-таки наведалась, мать сказала ей, поглаживая тяжелой, заскорузлой от раствора, ладонью по темным волосам:


-Ты убегай, если я начну тебя бить, ведь могу сдуру и насмерть… меня мужики на стройке боятся.


В десять лет Ева стала девушкой. Она тяжело переносила дурную кровь, металась по ночам в жару, потела, личико у нее отекло так, что щеки повисли вниз. В глазах, как предчувствие, появилась скорбь. Теперь Алена Федоровна наотрез отказывалась отпускать ее в гости к Шурке. И Ева маялась в пустой восьмиметровой комнатушке, пропуская уроки, не откликаясь на приглашения подружек погулять, поиграть, сходить на речку или на луг за щавелем. Алена Федоровна сама собирала траву и варила из нее щи. Ева ела , не ощущая вкуса. Однажды Алена Федоровна попыталась успокоить девочку в ее тяжелом положении и принялась рассказывать, как в детстве пришла в крови домой из школы. Но Еве было противно слушать бабушкины признания, она отворачивалась и делала вид, что читает учебник.


Мучения длились целый год. Ева кое-как закончила шестой класс. На память у нее осталась школьная фотография , которая навсегда запечатлела и отечные щеки, и грустные глаза, и сбившийся на бок белый воротничок форменного платья, затянутый узлом пионерского галстука.


А в восьмом классе была уже веселой, очень стройной и красивой девушкой с короткой стрижкой и пронзительными , немного выпуклыми, синими глазами. Сама выбирала подруг, не слушала злых шепотков за спиной : «Вон, девка Шурки рыжей пошла, ишь, как вылупилась…» На збродовском языке это надо было понимать – вон пошла нагульная, ишь, нарядилась и воображает из себя невесть что!


Хотя от дочери помощи не было, Алена Федоровна управлялась, ходила по ночам сторожить какой-то склад и получала маленькую пенсию, которую все-таки сумела заработать, несмотря на свое многолетнее кочевье. Она и себе покупала иногда поношенные платья на блошином рынке. Еву удивляло, что бабушка очень любит яркие ткани и в пожилом возрасте носит цветастые платья и юбки , а под ними кружевные комбинации из вискозы.


Сама же, когда снимала школьную форму, носила единственную сменную одежду – узкую прямую юбочку , в которую заправляла черную мужскую рубашку. Мальчишки начали влюбляться в Еву, и с некоторыми старшеклассниками она ходила по весне на мост, смотреть разлив. Впрочем, это не были свидания в обычном смысле, потому что встречи всегда проходили в толпе збродовской молодежи. А в десятом классе она , стоя на мосту над ревущей внизу рекой, вдруг почувствовала сильный прилив крови к голове и вздрогнула от прикосновения к замерзшей ладони чьей-то теплой руки.


Ладонь согревал Роман Бурмин, сын местной продавщицы Майи , по кличке Бурый. Он был грозой всех парней в округе, лез в любую драку, а его никогда никто не бил. Не потому, что невысокий худой смуглый парень обладал какой-то волшебной силой, а потому, что у его матери в должниках были почти все збродовцы. Особенно те, чьи сыновья пили и дрались.


Их семья была зажиточной, хотя в сорок девятом году Майя за махинации во время денежной реформы села на несколько лет в тюрьму, где и родила своего Ромку. От мужа . Оба они были обрусевшими цыганами из ближнего табора, который давным-давно встал на выселках в пяти километрах от Збродова, да так и остался там. Но Майя не хотела признавать, что она – таборная. Когда ее муж умер, сошлась с русским шофером, который ненавидел Романа, а тот – его. В семье дело часто доходило до поножовщины. Майе приходилось много работать и много воровать, чтобы ублажить деньгами обоих. Но никогда после отсидки не попадалась, наоборот, водила крепкую дружбу с народным судьей и вообще считалась уважаемой гражданкой Збродова.


Поселковые быстро донесли Майе, что ее сын связался с дочерью рыжей Шурки. Но к тому времени у Евы был собственный авторитет : она отлично училась и даже делала по предметам на школьных вечерах. Участвовала в районной олимпиаде и заняла там третье место. Но больше ее на такие соревнования не пускали. Потому что победы в них позволяли вне конкурса поступить в институт, а у збродовских учителей были свои соображения на этот счет. Ева поняла, что ее попросту обходят, спихивают на обочину. И пошла другим путем. Она стала посещать музеи в городе, набирала материал для школьных докладов. Вскоре Еву приметили в областном краеведческом музее и даже отдали в газету один из ее докладов. После его публикации она стала настоящей знаменитостью в Збродове. Так что Майя Бурмина , к удивлению своих подруг, встретила известие об увлечении сына Евой спокойно. «Может, пить и драться бросит»,- думала она с надеждой.


После случайного свидания на весеннем разливе Ева и Роман стали встречаться каждый день. Может, колдовской шум весеннего паводка наполнил их сердца сильными чувствами? Перед работой смуглый парень провожал ее в школу, а после уроков поджидал за школьными воротами. Одноклассники Евы уважительно здоровались с Бурым, он же небрежно отвечал им. Она ходила с ним везде – в лес, на реку, в компанию к взрослым парням и девчонкам – ей было не страшно. Роман оберегал ее от малейшей обиды, за невольное прикосновение к ней мог в кровь измолотить любого.


А как он ухаживал! Не успевала Ева подойти к нему, как Роман забирал у нее портфель с учебниками или сумку с продуктами и нес до дома. Через лужи он переносил любимую на руках, не стесняясь людей.


-Алена,- говорили соседки,- так девушка с парнем не ведут себя, а только муж с женою…


Алена Федоровна удрученно молчала. Она пыталась не пускать Еву на свидания, но та обманывала , уверяя, что идет по делам и выходила из дому без десяти минут семь или пятнадцать минут восьмого. Поджидая у окошка, Алена Федоровна горестно размышляла: «Да и то сказать, семь лет уж девка терпит, это не легко. Помнится, как у меня в голове шумело, когда Митяй приходил во двор! Было мне тогда тринадцать… Это Бог детей не давал, а то бы в четырнадцать в подоле принесла, себе на смерть – разве отец мог стерпеть такое? Все девки гуляют. Только одни попадаются, другие скрывают и свадьбу играют. А перед свадьбой-то уж не раз замужем в лесу побывали…»


 Старуха становилась на колени перед иконой Божьей матери и в вечерних сумерках молилась горячо, утирая слезы, чтобы Божья мать не попустила с ее Евой греха. «Разве этот цыган женится? Да он скорее в тюрьму пойдет, а в свой богатый дом Еву не поведет. Майя не пустит , не примет никогда»,- рассказывала она Божьей матери свои соображения насчет дальнейшей судьбы внучки.


 Алена Федоровна в этот момент ошибалась - несмотря на бандитские замашки Романа, его отношения с Евой не заходили так далеко, как все вокруг предполагали. Но все-таки это случилось перед самыми выпускными экзаменами. Стоял жаркий июнь, трава в пойме у реки вымахала чуть не в два метра, по вечерам лягушки и тритоны страстно стенали на все голоса. Там, у реки, Ева готовилась к экзаменам. В выходные Роман обязательно пристраивался с ней. Сняв одежду, они лежали рядом под горячим солнцем на расстеленном одеяле среди высокой травы и смотрели в небо. Постепенно белые причудливые облака сбивались в синие тучи. Над потемневшей рекой уже погромыхивало, на горизонте вспыхивали зарницы, а Роман и Ева все лежали, почти голые, рядом и смотрели на бушевавшее над ними грозовое небо. Страшного грома над самыми их головами уже не услышали – они вообще ничего не слышали и не видели, когда все произошло, а только яростно вдыхали удушливые испарения буйной травы и цветов, приготовившихся принять ливень.


Под проливным дождем Роман нес свою добычу на руках по лугу, пока не споткнулся о кочку и вместе с Евой они кубарем покатились к ручью. Гроза бушевала над полем, молнии разрывали небо, а Ева и Роман сидели, скорчившись у ручья, накрывшись одеялом, смеялись и целовались долгими-долгими поцелуями.


Неожиданно дождь кончился, небо очистилось от грозных туч, солнце палило еще сильнее. Трава тут же высохла и стала издавать еще более приторные запахи. Роман нарвал охапку цветов и бросил их на голую Еву. Из этого дурманящего букета она сплела себе венок и в нем возвращалась домой.



Позор.


«…никто из нас не лишай себя участия в нашем наслаждении, везде оставим следы веселья, ибо это наша доля и наш жребий». /Книга Премудрости Соломона/.


В каком-то тумане Ева сдавала выпускные экзамены. Едва ли она смогла справиться, если бы не была отличницей : Роман каждый день назначал ей свидания. Только один раз вырвалась к матери, которая написала, что заболела и звала ее в гости. Ева только вошла на порог, как мать, сидевшая за столом перед разложенными картами с застывшим лицом, сказала глухим голосом:


-Уйди от этого человека, он тебе не нужен.


Через час Ева ушла от матери в смятении. А ночью ей приснился страшный сон : на правой груди у нее образовался второй сосок, который тут же превратился в кровавую язву. Она с трудом открыла глаза и почувствовала, что под ней плескается теплое и вязкое. Приподнявшись, в серых сумерках рассвета увидела, что лежит в луже крови, которая уже пропитала матрац и сквозь него стекала на крашеные доски пола. Тут же встала и Алена Федоровна, словно и не спала. Включила свет, увидела кровь, заохала и , кое-как одевшись, поспешила к фельдшеру. Через пятнадцать минут они обе подъехали на поселковой «скорой». Фельдшерица только взглянула на лужу крови и тут же приказала Еве одеваться. Та еле стащила с себя ситцевую ночную рубашку, хотела надеть юбку, но фельдшерица сказала :


-Не надо, накинь халат и надень тапки, да полотенце-то между ног заложи! Поехали скорее, а то не довезу.


-Здесь ехать-то десять минут, до районной больницы,- говорила Ева, возясь с полотенцем.


-Ты что,- обратилась фельдшерица к Алене Федоровне,- к нам повезешь?


-Куда же ее еще , такую, надо быстрее,- плакала старуха.


-Ну вы наделали дел, вам и решать, только потом не жалейте,- пожала плечами фельдшерица и уже в машине пояснила:


-Наши девки в таких случаях в город мотаются. Скольких уж я перевозила туда, прости господи! А вернутся – снова чистые. Зря, ой зря к нам везем…


-Уже приехали,- сказал шофер,- к какому отделению?


-К женскому!- скомандовала фельдшерица.


Еву увели в отделение, «скорая» уехала, Алена Федоровна ждала на улице, присев на лавочку под старой липой, щедро усыпавшей себя благоухающим июньским цветом. Она сидела, горестно подперев щеку рукой и не сразу заметила, как подошла тучная женщина в белом халате.


-Это вы девочку привезли?- спросила она строгим голосом.


- Моя , моя,- закивала Алена Федоровна, хотела встать, да не осилила.


-Ну и что там у вас произошло? Упустили внучку? Почему матери не вижу?


-На работе она, в ночной,- прошептала Алена Федоровна.


-Тогда вы слушайте. Я сама не понимаю, что случилось, но на всякий случай вашу девочку почистила. Сейчас ей вливают кровь, потом она поспит. Дня через три пойдет домой.


-А экзамены-то как же ?- вздохнула Алена Федоровна.

-В каком классе она учится?


-Уж отучилась, последний экзамен сдает и в институт поедет.


-Ну не знаю, не знаю, куда она там у вас поедет, пока школу не окончила…


Тучная врачиха еще минуту постояла рядом с Аленой Федоровной, нетерпеливо поглядывая на старуху, а потом, глубоко засунув руки в карманы халата, по-мужски решительно зашагала к отделению. «Возись тут с этими малолетними потаскушками по ночам, спасай задарма…Никакого понятия у людей нет, гробишься в две смены, а тебе и коробку конфет не поднесут!»


Днем все Збродово обсуждало событие : внучка Алены Олонцевой сделала аборт от Бурого. Алена Федоровна рассказывала соседкам, что девчонка надорвалась до крови, сдавая все экзамены на пятерки, хочет получить медаль, чтобы полегче было в институт поступить, ведь денег на взятку у них нет. Ее правды никто слушать не желал, да и была ли это правда? Пребывание в гинекологии считалось позорным здесь практически для любой женщины, а уж если туда попадала девчонка, то ни о каком замужестве в Збродове ей уже мечтать не приходилось.


 Роман никого не слушал, утром он уже был в отделении , маячил под открытым окном палаты, где спала Ева, и , дожидаясь, когда проснется, как ни в чем не бывало, разговаривал со знакомыми збродовскими молодыми женщинами, женами его друзей. Те, зная крутой нрав Бурого, даже не пытались обсуждать случившееся, предпочитая по возможности беспечнее беседовать на отвлеченные темы.


Наконец, Ева очнулась от забытья и, повернувшись к окну, увидела темноволосую голову Романа, который почти влез через окно в палату и, улыбаясь, смотрел на нее. Ева помахала ему рукой и начала подниматься. Однако в палату вошла тучная врачиха , голова Романа исчезла из проема окна. Она откинула простыню, подняла больничную рубашку, которую натянули на Еву ночью, очень сильно нажала ей на живот и снова накинула простыню.


-Отлично, через три дня пойдешь домой. Ведь у тебя экзамены в школе?


-Да, - ответила Ева,- по химии, но через три дня я не успею со своим классом.


-Раньше не отпущу.


Когда врачиха ушла, соседки по палате посоветовали:


-А ты у нее справку попроси, ведь у тебя сильная потеря крови и тебе нельзя учиться, должны в аттестат отметку поставить без экзамена. Закон такой есть…


-Правда?- обрадовалась Ева и поднялась с кровати. Накинув халат, пошла в коридор, где ее ждал Роман.


Под руку он вывел ее на улицу, они сели на лавочку, где ночью горевала Алена Федоровна, Роман обнял Еву за плечи, она устало откинулась на его руку. Липа издавал невыносимо сладкий аромат, солнце уже палило.


-Хорошо сейчас на реке,- вздохнул Роман.

Ева посмотрела на него, и они оба рассмеялись. Опасность была позади, а у них снова было столько энергии и чувств, что прошедшая ночь казалась просто страшным сном.


-Олонцева!- позвала ее медсестра,- иди, врач зовет.


-Я подожду,- сказал Роман.


-Нет, иди, принеси мне учебник по химии, попроси у бабушки, там, на столе сам найдешь,- попросила Ева.


Роман ушел, поцеловав на прощанье ее в щеку. Ева пошла в отделение.


Тучная врачиха сидела за столом и что-то писала. Потом она протянула листок Еве и сказала:


-Мои дежурства закончились, теперь я вернусь только через три дня, возьми справку. Я тебя выписываю, видела, как ты уже по улице бегаешь.


Ева взяла справку и радостно сказала:


-Спасибо большое, мне правда, надо на экзамен успеть.


-Ну-ну,- сказала врачиха,- успевай.


В палате Ева начала читать справку и тут же без сил упала на подушку.


-Что?- испуганно спрашивали соседки по палате.


-Ничего,- устало ответила Ева и стала стаскивать с себя больничное.


Отойдя подальше от больницы. Ева разорвала справку на мелкие клочки и выбросила их в канаву. В голове, словно горячим молотком отбивали строку из справки : «Произведено выскабливание стенок матки…»


Алена Федоровна, увидев внучку , взмахнула руками:


-Да кто же тебя так рано отпустил? Я еще и постель отмыть не успела.


-Сама отмою,- сказал Ева , тяжело опустилась на бабушкину кровать и спросила:


- Никто за учебником химии не приходил?


-Нет, а кто должен был ?


-Да никто.


-Ева, ты справку-то из больницы принесла?- наконец, решилась спросить Алена Федоровна.-А то здесь Бог знает что болтают, как бы тебя из школы не выгнали.


-Пусть выгоняют. К матери уеду, там экзамены сдам. Подумаешь, испугали!


Алена Федоровна только сейчас поняла : нужную справку внучке не дали, потому что та толстая врачиха просила денег, а она не догадалась. Да если бы и догадалась, то где бы взяла эти деньги? Теперь только старухе стало понятно, о чем ей толковала их фельдшерица, когда предлагала везти Еву в городскую больницу. «Да ведь и там все за деньги, как и у нас,- горестно размышляла Алена Федоровна,- нигде нам, нищим, пути нет».


Ева поднялась с кровати, взяла со стола учебник и начала читать. Впрочем, не особенно вникала в текст – по химии у нее вообще не было четверок, только пятерки. Она отлично знала все темы. Ева изо всех сил тянула на серебряную медаль , но у нее были уже три четверки, которые все-таки позволяли надеяться, оставалась только химия.


На следующий день , по расписанию, пошла на консультацию к учительнице, которая в ней души не чаяла за ее превосходное знание предмета. Открыв дверь класса, поняла, что ошиблась, здесь сегодня шли занятия у параллельного. Едва закрыв ее, она вдруг услышала дружный хохот за своей спиной. В душе похолодело. Не помня себя, Ева отыскала учительницу химии и удивилась странному, незнакомому выражению на ее лице. Та сказала чужим строгим голосом:


-Сегодня консультация отменяется, приходи сразу на экзамен. Но не с классом, я приму у тебя отдельно, после того, как освобожусь.

-Почему?- спросила Ева.


-Так распорядился директор, обсуждению не подлежит.


На экзамене у любимой учительницы Ева получила четверку и поняла : на ее медали школа заранее поставила крест.


Хотя Роман постоянно был с ней, провожал и встречал ее, переносил на руках через лужи, Ева старалась не показываться на глаза шушукающимся и посмеивающимся за ее спиной збродовцам, отсиживаясь дома или ранним утром убегая на реку. Любовь не мешала ей готовиться в институт. Однако поступить не удалось из-за большого конкурса.


Когда Ева вернулась после экзаменов к Алене Федоровне, вместо прежних презрительных плевков за своей спиной стала часто слышать ненавистный шепоток. Людская злоба расстраивала ее. Посмурнел и Роман, который испугался, что теперь может потерять Еву, которая собиралась на работу в город. Его мучили дурные предчувствия, подогреваемые разговорами с друзьями. Однажды, напившись, он в очередной раз угнал чей-то мотоцикл, просто чтобы погонять в пьяном угаре по улицам и напугать прохожих, и Майе в очередной раз пришлось раскошеливаться, чтобы дело не дошло до суда. Отчима Романа настолько разозлили понесенные убытки, что он едва не зарубил пасынка топором, но тот сам схватился за нож.


Еву эта история напугала, и она уехала к матери, чтобы подумать, как жить дальше.


1968 год. Сватовство.


Шурка встретила дочь неприветливо и сразу заявила, что содержать ее не намерена. Не те у нее доходы.


-Проживу как-нибудь,- сказала расстроенная Ева.


-Да как проживешь-то? Иди работать , можешь к нам, на стройку, штукатуром… Хотя, где у тебя силы, хребет сразу переломится – вся в еврея - отца пошла.


-Разве мой отец – еврей?- изумилась Ева.


-Конечно,- подтвердила Шурка, раскладывая карты, - но кто именно, так и не сказала.


Через месяц Ева устроилась на работу в комбинат бытового обслуживания маникюршей. Она очень уставала, сидя, скорчившись, над мисочкой с мыльной водой, целый день вдыхая едкий запах лака и препарата для химической завивки. Зарабатывала мало, потому что была ученицей, – денег едва хватало на дорогу в город и обратно. Часто у парикмахерской ее поджидал Роман. Однажды он сказал, что хочет тоже устроиться в городе, чтобы быть поближе к ней. Ева едва не расплакалась, дрогнувшим голосом с нескрываемой обидой ответила:


-Как хочешь, только мне теперь на свидания некогда бегать…


Роман не услышал или не хотел услышать обиды, прозвучавшей в голосе Евы. Она бывала у него в доме, когда появлялась возможность, в отсутствии Майи и отчима. И каждый раз чувствовала острое желание остаться насовсем. Готовить обед и ужин Роману, ночью, никого не стесняясь, спать рядом с ним в его постели, провожать на работу и дожидаться по вечерам. Она смотрела, как он хлопочет по хозяйству – выносит мусор, идет в погреб за яблоками и капустой, разделывает курицу – и сердце ее переполнялось нежностью и любовью. Когда они ложились в постель, Ева целовала все его тело, а он ласково гладил ее бархатистую кожу на спине, покрытой пушком. Это были часы блаженства. Увы, редкие часы.


Иногда им удавалось провести ночь в убогой комнатке Евы, когда Алена Федоровна уходила сторожить свой объект в третью смену. Роман нервничал и при любом шорохе порывался выпрыгнуть в окошко. Он боялся Алены Федоровны. И Ева наивно не понимала, почему ее любимый так трусит.


Теперь она особенно остро ощутила свою неприкаянность и ненужность. Поэтому так обидно ей стало, когда Роман захотел перебраться в город лишь для того, чтобы чаще тайком спать с нею по углам. А его обеспеченная, уютная жизнь оставалась такой же недоступной для нее : туда Еву, как она теперь ясно понимала, никто и не собирался впускать.


Однажды она отправилась в командировку в деревню, на выездное обслуживание сельского населения, вместе с фотографом из комбината бытового обслуживания Аркадием Ивановичем Милошиным. В теплом автобусе он шутил, осторожно приобнимая ее за плечи. Вдруг Ева неожиданно для себя ощутила знакомую горячую волну, которая прилила к голове. Она внимательно посмотрела в глаза фотографа, Аркадий Иванович смутился и отвел взгляд.


Ему было сорок лет, он разошелся с женой, отдавал ей и двоим детям почти всю зарплату, жил в маленькой комнате в общежитии комбината. Милошин был не простым фотографом, а фотохудожником и выполнял сложные заказы. Разъезжая по деревням, Аркадий Иванович делал не только фотографии на паспорт, но снимал пейзажи, старинные церкви, портреты интересных людей. А потом готовил свои персональные выставки, на которые приходило много народу. На одну из них пригласил Еву. Она с интересом рассматривала его работы, он водил ее под руку по залам и показывал снимки, которые считал лучшими. Еве понравилось внимание такого известного и талантливого человека. Она чувствовала, что влюбляется! Огромная разница в возрасте ничуть не смущала ее : Милошин был красивым мужчиной, молодо выглядел и ему не давали проходу поклонницы его творчества. Самые красивые девушки мечтали сфотографироваться у Аркадия Ивановича, чтобы потом увидеть свои портреты на таком вот фотовернисаже. А Милошин принялся всерьез ухаживать за юной Евой.
 

Теперь она редко виделась с Романом. Часто выезжала в командировки с Милошиным. В Збродово возвращалась поздно вечером, у подъезда ее обычно ждал Роман. Но Алена Федоровна больше не ходила сторожить свой объект и жила на пенсию , так что здесь им встречаться по ночам было невозможно. Домой к себе он ее не звал и много пил. Еву тошнило от запаха перегара, и она спешила побыстрее уйти домой и отоспаться, чтобы наутро успеть на первый автобус до города.


За месяц до ее совершеннолетия Аркадий Иванович признался ей в любви. Они долго бродили после работы в тот день по осенним городским улицам, Еве очень нравилось, что под руку ее держит красивый солидный мужчина. То, что он был женат, почти не смущало , поскольку Милошин открыто сообщил на службе о своем предстоящем разводе. «Вот только денег накоплю и разведусь»,- обещал он своему начальнику, которого волновал неустойчивый моральный облик фотохудожника и возможные семейные скандалы, которые прямо на работе ему могла устроить жена.


Ева пряталась от Романа, избегала встреч , их любовь кончилась, считала она. Одно только ее мучило : в постели с Милошиным ей не было так хорошо, как с Романом. И чем дольше она встречалась с Аркадием Ивановичем в его маленькой комнате в общежитии, тем больше недоумевала : почему такая разница между Романом и им? Но посоветоваться было не с кем, она решила во всем разобраться сама. Однако на раздумья ей Милошин времени не дал и объявил, что на днях придет свататься к ее родным. Она с трудом верила своей удаче и решила отвезти его домой, к Алене Федоровне.


Перед поездкой Ева зашла к матери – сообщить о сватовстве фотографа. Шурка встретила ее совсем не радостно. Выслушав дочь, она сказала:


-Я сегодня видела во сне черную кошку с мохнатыми крыльями. Она летала надо мной, а потом свалилась вниз. Не вози его к бабке.


Но Ева не послушала совета и повезла Милошина свататься в Збродово. Алена Федоровна накрыла на стол и чинно, с уважением, слушала Аркадия Ивановича. Когда он заговорил про развод и нехватку денег, она достала из сундука накопленные «гробовые» и протянула их гостю:


-Вот вам на развод. Через месяц Еве восемнадцать исполняется, как раз и поженитесь. А я в кредит куплю кровать и шкаф. Провожу, как положено, с приданым.


Милошин , конечно, отказывался, но Ева сама взяла деньги, чтобы не обижать Алену Федоровну и не обманывать ее надежд. После этого собралась проводить Аркадия Ивановича.


-Не ходи, уже темно,- сказал он.


-Потому и пойду,- ответила она.


Они вышли из дома, и Ева услышала, как соседки, допоздна засидевшиеся на лавочке, чтобы получше разглядеть жениха, злобно шептали им вслед :


-Такой видный мужик, а погнался за какой-то пигалицей, голью, вот алмаз-то отхватил!


- Да бес попутал.


-Как же, бес. Бесовка!


И тут она заметила до боли знакомую фигуру под старой плакучей ивой, голые тонкие ветви которой низко наклонились и развевались на осеннем ветру, словно волосы девушки. Роман отошел от дерева и стал приближаться к ним. Ева ускорила шаг, потом почти побежала, потащила за собой Милошина к автобусной остановке.


-Ты чего испугалась?- удивился Аркадий Иванович и аккуратно вынул рукав куртки из кулачка Евы,- этого парня, что ли? Хулиган из местных, хочет поговорить? Ну пусть скажет, что хочет, зачем же убегать?


-Значит, поговорить хочешь?- усмехнулся, подходя к ним, Роман.


У Евы похолодели руки, ноги отказывались идти. Она беспомощно оглядывалась вокруг, но редкие прохожие спешили мимо, опустив головы, будто не хотели замечать свалившейся на жениха Евы беды. Роман привычно точным движением ударил Еву по лицу, у нее потекла кровь из рассеченной губы. Метнулись распущенные каштановые волосы по спине. Милошин схватил Романа за руку и сквозь зубы, сказал:


-Кто же так обращается с женщиной?


Роман на секунду замер, а потом зло спросил:


-С женщиной? Ты что, с ней был?


-Уходи,- сказал тихо Милошин Еве,- беги домой.


Он видел налитые ненавистью черные глаза цыгана и только сейчас понял - все гораздо хуже, чем он мог предполагать.


-Да, иди домой,- приказал Роман тоном хозяина-мужа,- поздно уже.


Ева на секунду оторвалась от Аркадия Ивановича, в этот момент в темноте блеснуло лезвие ножа. Коротко и точно Роман всадил его в бок Милошину. Тот, глядя в цыганские глаза, стал медленно валиться в сторону Евы, она пыталась подхватить его, но не удержала и упала вместе с ним.


Ей казалось, что она кричит изо всех сил, но на самом деле из груди лишь вырывался еле слышный хрип:


-Помогите, кто-нибудь, помогите!


Роман стоял рядом и угрюмо смотрел , как на холодной земле, покрытой осенними листьями, корчились в муках его Ева и только что просватавший ее жених.



 Remenescere:


«Неправо умствующие говорили сами в себе». /Книга Премудрости Соломона/.