Новогодние размышлизмы

По скрипучему новогоднему снегу, мимо сугробов, слегка просевших от внезапной оттепели, но все ещё сверкающих по краям праздничными блестками; мимо бегущих огней рекламы, где сначала елка за стеклом витрины загорается зеленым, а потом появляется надпись красным «Happy New Year!»; мимо гирлянд из желтых и красных лампочек над головой, некоторые из лампочек не горят, а красных совсем немного, все больше желтые; мимо снегурочки и деда Мороза из ледяного дворца, подсвеченных изнутри все тем же желтым и красным, и только ледяная ёлка подсвечена зеленым; мимо весёлой детворы, которая с громкими криками катается с горок ледяного дворца; все мимо и мимо, туда, где тепло и уют супермаркета, где улыбаются ослепительно красивые продавщицы из отдела косметики, и где нестареющие тети из отдела новогодних игрушек судачат о своих делах.

- Что, неужели еще покупают игрушки? - невольно вырывается у меня вопрос. Сегодня канун Рождества по православному календарю, и я уже отнес свою ёлку к ближайшему от дома сугробу. Куда-то она пропала, почти мгновенно.

- Собаки сгрызли, - равнодушно отвечает одна из продавщиц. – У меня, например, собака очень любит ёлки грызть.

А в отделе гастрономии, куда я пришел за пакетиками быстрорастворимой каши, - это моя любимая еда, должен сразу сказать, - в отделе гастрономии плавает над головами музыка из кинофильма, обмусоленного по самое это самое. И слова сразу угадываются: «Если у Вас нет собаки..»

У меня нет собаки, и некому грызть мою ёлку, поэтому я выставил ёлку в ближайший сугроб, не дождавшись Рождества. И кошки у меня тоже нет, кошка умерла на семнадцатом году нашей совместной жизни. У меня вообще нет никого и ничего, потому что я выпал в параллельное пространство. Открыл дверь машины и выпал в параллельное пространство. Теперь ко мне приходят только мыши, под самое утро, часов в пять утра и начинают свои мышиные разборки. И боюсь я только мышей, кого мне ещё бояться? Когда приходят мыши, то я уже не могу заснуть до самого звонка будильника, и думаю о всяком. Например, о сильных мира сего, о тех из них, кто ушли до этого Нового года. И о тех, кто уйти не решился.

Из них мне жалко только Саддамулю, он мой любимый диктатор. Я питаю слабость к диктаторам, я коллекционирую их, как другие коллекционируют разноцветных бабочек. Я не испытываю особой жалости к Пиночету, он жил в слишком далёкой стране, и был слишком рациональный и слишком старый. А отец всех туркмен, Туркменбаши, был слишком глупым, и слишком бессмертным, похлеще Кащея. И слишком любил собственные золотые скульптуры и дворцы с позолотой. Саддам тоже любил дворцы, но он был последовательный, жестокий и непредсказуемый, такой, каким и положено быть настоящему диктатору. Но все-таки я был против его казни, потому что злодейства совершал диктатор по имени Саддам Хусейн.А казнили старика, который вел себя очень достойно даже в день казни, и по странному совпадению звали этого старика тоже Саддам Хусейн.

Но на самом деле мне не столько Саддама жаль который Хусейн, сколько народ Ирака, которому западная цивилизация сумела показать все ту же привычную веревку, ничего нового. А самого Саддама мне жаль всего ничего, постольку поскольку, но все таки тоже жаль немного.

Мне всех жаль, не только Саддама, я бы вообще отменил смертную казнь, будь на то моя воля. Я бы отменил смертную казнь во всем мире, на все будущие поколения вперёд и даже назад во времени. Не простил бы только нацистких вождей, это было зло абсолютное, не зря покончил самоубийством помилованный Гесс. Окончил свои дни в петле, солидаризовавших даже в смерти со своими подельниками-людоедами.

А вот царя Николая Романова я бы помиловал,и спасенный мною Николай Второй улыбался бы мне благодарно на своих поздних прижизненных портретах. А спасенные и дожившие до глубокой старости царевны посылали бы мне открытки к Рождеству. Только тогда он бы уже не был великомучеником, а был бы просто гражданином Соединённого королевства по имени Романов Николай Александрович.

Вот только отца всех туркмен мне не жаль, он умер своей смертью, а это совсем другое дело. Он решил, что он бессмертный, и слишком поздно понял, что это не так, и уже только поэтому мне его не жаль.

А иракских арабов мне жаль, и будь я на месте американской оккупационной администрации, я бы всех, всех, кто не может сейчас разойтись по мирному, - и суннитов, и шиитов, и курдов, -словом всех, кто не может поделить одну страну, развел бы по своим углам ринга, по своим маленьким странам. Потому как не стоит эта самая целостность страны даже одной загубленной человеческой жизни, как мне кажется. Даже если это жизнь всего лишь экс-диктатора по имени Саддам Хусейн. Не говоря уже про тысячи и тысячи других жизней, погибших от совсем не новогодних фейерверков на улицах Багдада.

Вот скажите мне на милость, что случилось страшного, когда выпустили из тюрьмы всех этих опереточных злодеев, всех этих Хасбулатовых, Руцких, поэта Лукьянова-Осенева, и иже с ними? Да ровно ничего, ничьим знаменем в разгоравшейся политической борьбе они не стали, никому оказались не интересны, кроме своих жён разве что. И доживают свой век тихо и мирно, играя с внуками, поскольку время их закончилось тогда, когда они вышли в октябре 1993 из Белого дома с поднятыми вверх руками. А время Николая Второго,- (Великомученика/Кровавого, нужное подчеркнуть!) - закончилось в феврале 1917 года. А время совсем неопереточного душегуба Саддам Хусейна закончилось тогда, когда его вытащили из подвала, растерянного и полуослепшего от дневного света.

Время бежит очень быстро в эти сумеречные утренние часы, и я успеваю подумать разве что про актера Михаила Боярского, который в черной шляпе и с усами. Так вот, актер Миша Боярский, я всех называю по имени и ласково в это время, - актер Миша Боярский в каком-то из предновогодних интервью для канала «Культура» рассказал доверительно, что они с женой не могут вдвоем ездить на одной машине, обязательно ссорятся. Именно поэтому у них у каждого своя машина. А если они едут вместе, то обязательно ссорятся, поскольку каждому из них кажется, что водить машину нужно совсем по другому. Тогда кто-нибудь из них, тот, кто не за рулем, наверное, выходит из машины и хлопает дверью. Но про параллельные миры он ничего не сказал. Наверное, ему так и не довелось ни разу попасть в параллельный мир.

Но сейчас не утро, а вечер, канун Рождества, я возвращаюсь из супермаркета с пакетиками быстрорастворимой каши, пудингом, сыром, медом, еще чем-то, что покупают к чаю. Грохот петард и разноцветные сполохи фейерверков в темном небе сопровождают меня, сверкает искристо выпавший позавчера снег да ветер злобно раскачивает гирлянды из желтых и зеленых лампочек над головой. Кои из них уже потухли, а кои ещё светят…

Был, конечно, один зритель, на которого, быть может, и был рассчитан весь этот постнюрнбергский трагифарс, весь этот неумный спектакль с повешением Саддама. Но и он не впечатлился увиденным, а если и впечатлился, то виду не подал. Вышел в своем мышином костюмчике аккурат за пять минут до Нового года, всех проздравил, значитца, и доброго здоровьица пожелал. И мы ему отжелали, взад, того же самого. Если бы он сказал, как дедушка, совсем другие новогодние слова, я бы его понял и тоже пожалел. А дедушка тогда, в 2000 году, около ёлочки, у всех россиян прощения попросил, и мы его простили. И этого, в мышином костюмчике простили бы. Ну, переоценил человек свои возможности, переоценил ту меру злодейства, на которое способен. С кем не бывает. А за злодейства совершенные можно и простить. Но нет, не решился уйти так же красиво, как дедушка, счел, что прокатит, проканает и на этот раз. Так, разве что незаметно дозиметром проверят, прежде чем по плечу дружески похлопать.
 
А тут и фильм как раз к сроку подоспел, высокодуховный, называется «Остров», режиссером Павлом Лунгиным снятый. «Господи Иисусе, сыне божий, помилуй мя грешного..». Славно то как, нет оказывается такого греха, который бог не простил бы. Согрешил, да покаялся, вот тебе и прощение вышло. И можно снова на боевое дежурство в кочегарку… то бишь на президентский пост, патроны пересчитывать. Врагов кругом немеряно… как звезд в небе! При чем здесь патроны? Вот и я думаю, причем, просто мысли в голове путаются под утро. Заснуть бы, но мыши опять начали свою привычную возню.

Газ..нефть..трубы..акцизы..пошлины..ставки...акцизы

Запустил в угол, чем под руку попалось. Оказался томик Стивена Кинга, библиотечный. Затихли мыши, про параллельные миры читают, наверное. Вот и ладушки, и мне бы поспать, да вконец осатаневший будильник тикает так, что весь дом сотрясается.

Только ты одна, моя хорошая, могла бы спасти меня от этого зверя, от этого распоясавшегося будильника. Тебе всего то и нужно было бы позвонить и спросить тихонько: «Ты как?». И я бы долго-долго, почти шепотом рассказывал тебе, как нужно правильно перестраиваться на левую полосу движения из правой. Но ты не позвонила, и теперь только безлюдье и тишина параллельного мира вокруг, тишина такая, что звук шагов глохнет за один метр, да будильник тикает. Да иногда беззвучные петарды за окном расцвечивают темное небо красными и зелеными сполохами.

Ну спи, любовь моя, и пусть тебе приснятся волшебные сны. Про Щелкунчика, мышиного короля, и про то, что добро завсегда победит зло. Совсем как в умных книжках Сергея Лукьяненко. Лукьяненко забыл сказать нам самое главное, где добро, а где зло, но обязательно скажет, как только время придет. Да мы и сами догадаться можем, не маленькие, так что стоит ли придираться по пустякам..
Спи, моя хорошая!