Магнитка - моё Отечество

Содержание

Содержание 1
Предисловие 3
 Часть 1 5
О себе 5
Вятка 6
Магнитогорск 7
Берёзки 7
Дзержинка 16
Правый берег 27
Спорт 39
Десятилетка 42
Раиса Аркадьевна45
Индивидуалист 49
Металлургов 12 51
Выбор 58
Москва 64
Перловка 66
Бездельники 67
С поличным 71
Одни 73
ССО 74
Москва-Магнитогорск 77
Год после безделья 81
Диплом 84
Ленинград - Гатчина 89
Плохая кровь 89
Самостоятельная жизнь 91
У Петровых 93
Деревья 97
Агрессия 102
Новый старт 104
Новая жизнь 113
Успех 117
Грустная реальность 122
Метаморфозы 127
Кризис 129
Художник 132
Нетерпение 134
В отказе 136
Рыболовы-физики 136
“Враг народа” 137
Чёрный ангел 139
Кочегары 141
ГЭС 145
АЭС 152
Рубежи 155
Страсти по-советски 170
Finale 175
Запад 184
Европa 184
Америкa 194
Академия 199
Принстон 199
Ратгерс 201
Брукхейвен 207
Сэнтэрич 214
Стони Брук 215
Менеджер 218
Амстердам 222
Мир тесен 226
Монблан 226
Вдохновение 227
Связи 231
Трагическая несоразмерность 232
Русская команда 235
Alex 237
MCI 245
Россия 248
Сон 251
 Часть 2 253
Семья 253
Родители 254
Отец 257
Мать 268
Приложения 280
---------------------

Примечание автора: полный текст книги и её фото- и документальные приложения читатели могут найти на сайте www.ampress.net
Ниже прилагаются выборочно несколько глав.



О себе
_______

“Человек может делать то, что хочет, но не может хотеть по своему желанию.”

Артур Шопенгауэр

Как и большинство советских людей я вырос атеистом. Однако я не могу не удивляться некоей мистике цифр моей жизни, а именно, “33” и “10”. Все наиболее значительные и решающие моменты моей жизни как бы предопределены возрастом 33 и периодичностью в 10 лет. Впоследствии вы это увидите. Я всё время забываю об этом, но когда что-то случается и я, оглядываясь назад, смотрю на цифры, они меня изумляют – всё идёт по плану, даже написание этого текста.
Природа и география того места, где я родился, оказала колоссальный эффект на мою личность, физиологический и психический. Волей бабушки, но без особого энтузиазма со стороны родителей, я был крещён, но с богом я не знаком. Стихийное языческое начало и псевдохристианское мировоззрение, переложенное на советскую идеологическую версию, породили чувствительную, неустойчивую и противоречивую натуру. Картина прожитых лет определенно показывает, что я родился уже как антикоммунальный элемент, хотя я социально активен и, как мне кажется, сильно нуждаюсь в обществе и его защите. Ко всему этому я еще наделен массой комплексов, которые вряд ли исчезли с возрастом. Так, например я не могу мочиться, если кто-то стоит рядом, даже с той же самой целью. Я не принадлежу также к людям, которые, увидев человека с удочкой, банкой с червями и раскладным стульчиком, идущим утром к реке, обязательно спросят: ”Собрались поудить?” У меня цепкая и хорошая память в отношении деталей. Это делает мою жизнь довольно неудобной. Я чувствую себя очень неловко, когда человек начинает рассказывть то, что он уже говорил однажды, если даже в данный момент он обращается не ко мне и т.п…
Всё это в целом настолько определяло и определяет мое поведение, жизнь и судьбу, что я счел нужным упомянуть об этом в самом начале. Надеюсь, это даст ключ к пониманию того, что покажется странным.
 

Вятка
_____

 Ничего на свете нет,
 Что мне стало бы родней,
 Чем летучий детский бред
 Нищей памяти моей.

 Арсений Тарковский

Родился я 7 апреля 1950 года в поселке Пиляндыш, Кировской области, Шурминского района, почти что в самой середине России. Я бы мог сказать, что это на реке Вятке, которая впадает в Каму, которые еще ниже становятся частью Волги – Пиляндыш ведь находится всего в двух километрах от берега реки. И тем не менее, я не могу этого сделать.
Лес – вот что является моим домом, физическим и духовным. Он является неотъемлемой частью моего организма. Его биохимия – это часть моей крови, его тайна – часть моей психики.
У меня нет никаких знаний о первых трех годах моей жизни. Зато я с замиранием сердца слышу поступь липовой ноги Медведя, который ищет свою настоящую, украденную человеком. Я вижу заснеженное пространство и волка, пересекающего его торопливо, в направлении к лесу. Желтые листья и мох лесного ручейка со следом маленького копытца. Я слышу печальный зов братца Иванушки, превратившегося в козленочка…Играющие дети, почему-то всё это девочки – одна, значительно старше меня, идут гурьбой в лес и ведут меня с собой… Я не боюсь. Но, дух захватывает от вида дороги ведущей в манящую глубину, от дурманяще свежего воздуха, от ощущения присутствия чего-то живого и всеобъемлющего…
 Восторженное чувство великой силы природы и органического слияния с ней я испытывал потом не раз, встречаясь наедине с горами, с морем, со стихией. В зрелом возрасте я научился видеть жизнь в малом – в серо-голубом пятне лишайника, в крике птицы, в душистой капле сосновой смолы. Я изучал науки. Меня поражала и восхищала невероятная сложность и гармония молекулярной механики жизни – знания, однако же, не приносили того чувства силы и спокойствия, как когда я прикасался к шершавому мху моего детства…и все же я оставался лишь свидетелем и, никогда уже больше, участником великой тайны…



Деревья
________
Не то, что мните вы, природа,
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…

Ф.И.Тютчев

Расскажу две истории из богатой приключениями жизни инженера-физика. Однажды мы работали на деревьях в городе Ломоносове. Дело было весной. На солнышке пригревало, но кругом ещё лежал снег. Несмотря на зимнее окружение, стволы берёз были слегка влажноватыми и казались мягкими на ощупь. Чувствовалось внутреннее напряжение, казалось, надави посильнее, и из коры брызнет сок. Было жаль, что значительная часть кроны подсыхала, и на верхней части ствола кора была сухая и местами отслаивалась, обнажая чёрные, как язва пятна. Мы пытались спасти хотя бы то, что уцелело, и спиливали всю верхнюю половину дерева прямо посередине ствола, по-живому. Оставшаяся часть как бы застывала в прострации, потеряв всё своё наружное убранство, не зная как прикрыть наготу, и вдруг рассыпалась в неудержимом потоке слёз. Подвешенный на страховочной верёвке, я медленно спускался вниз, а сверху на меня обильно капал берёзовый сок, порой он просто превращался в ручеёк. Я поднимал голову и ловил рассыпающиеся капельки ртом. Даже обезображённое, дерево уже выглядело здоровее, и это наполняло меня чувством удовлетворения и надежды, что через год рана заживёт и новая, молодая поросль закроет место ампутации.
Следующее дерево стояло неподалёку от мраморной скульптуры, закрытой на зиму деревянным ящиком. Тонкие доски вряд ли могли предохранить её от тяжёлых падающих веток, особенно, когда мы спиливали целые части дерева. В этом случае мы не давали им свободно падать, а медленно спускали на верёвке – это было частью нашей технологии. Обычно для этого использовался свободный конец страховочной верёвки, по которой мы также спускались с дерева сами. Так было и в этот раз, я уже почти отпилил большую часть дерева, которая была обвязана верёвкой и при падении должна была просто повиснуть на ней, не касаясь земли. Я проверил на всякий случай, чтобы никого не было внизу, и сделал последний надрез. С громким треском боковая ветвь отделилась и как маятник закачалась на закреплённой верёвке. Однако амплитуда размаха оказалась настолько большой, что при падении ветвь захватила мою ногу и намертво зажала её между верёвкой и развилкой основного ствола, к которому была привязана. В одно мгновения я оказался подвешенным за ногу в нелепом положении, из которого не было никакой возможности освободиться самому. Но ещё хуже было другое. Отпиленная ветвь весила добрых полтонны, верёвка была натянута как струна, и когда я снизу смотрел на свою зажатую ногу, передавленную верёвкой, то было впечатление, что нога была просто разделена на две части, которые держались вместе только потому, что находились в одной штанине рабочих брюк. Никакой боли я не чувствовал, и только трезвая реализация произошедшего ужасала необратимостью самого факта. В любом случае, нужно было что-то делать. Миша работал на соседнем дереве и быстро осознал серьёзность ситуации. Не прошло и трёх минут, как он уже был рядом со мной и изучал хитросплетение верёвок, в которых я был запутан. Выход из положения был только один – чтобы освободить ногу, нужно было перерезать верёвку, на которой висела ветвь, и дать той свободно упасть. Проблема состояла в том, что из-за необычных условий, в которых я оказался, падающая ветвь должна была снова захватить ногу остатками верёвки. У меня были только доли секунды, чтобы успеть выдернуть ногу из-под на мгновение ослабшей петли. Мелькнула мысль: “Всё равно нога уже ампутирована, почему бы просто не разрезать штанину и не спуститься вниз с тем, что осталось”. Но воображаемая картина разорванного мяса, кости и крови была настолько неприятна, что хотелось оттянуть эти мгновения как можно дольше, по крайней мере до приезда скорой помощи. Поэтому решили всё таки испытать судьбу. Миша начал считать и на счёт “три” одним движением перерезал верёвку. В это же мгновение я рванул свою ногу, и вот – уже свободно вишу на своей страховке, ветка с шумом уходит вниз, натягивая свободный конец верёвки, который со свистом разматывается в месте закрепления, где только что была моя нога. Спустились вниз. Я разулся и обнажил ногу. Чуть выше лодыжки, поперёк икроножных сухожилий проходила глубокая канавка, след от верёвки; мягкая часть была разделена надвое, но кость осталась цела, и даже кожа не была порвана. Меня удивило – какая в ноге тонкая кость, буквально сантиметр-полтора в диаметре! Вот почему мне казалось, что я не видел никакого зазора между верёвкой и деревом, к которму было прижата нога. Я засунул ногу в снег, и это было самое лучшее, что можно было сделать в данную минуту. Это помогло мне чрезвычайно – облегчило послешоковое состояние и предотвратило массивное кровоизлияние в повреждённом месте. После этого я был способен даже сам доковылять до электрички и восстановиться затем до работоспособного состояния в довольно короткий срок. Но урок был получен значительный. В практическом смысле я стал более осторожным, более внимательным в организации работ. А также осознал как неуловимо близок и необратим переход между двумя состояниями материи – живой и метрвой. Тогда я впервые серьёзно поставил себе вопрос – какова цена риска?
Другой эпизод случился поздней осенью. Мы работали в парке “Дубки” города Сестрорецка. Лазание по высоким деревьям высотой до 20-30 метров, с развитой сетью могучих стволов, могло занять иногда по целому дню на одно дерево. Такими, например, были дубы, посаженные при Петре I в его летней резиденции на берегу Финского залива (“Петродворец”) или в Гатчинском парке, перед дворцом императора Павла I. Наше верёвочное снаряжение обеспечивало страховку и некоторые удобства в достижении труднодоступных мест. Тем не менее, много сил уходило на бесконечные передвижения и балланс. Чувство страха только усугубляло ситуацию, парализуя мышцы, что требовало ещё большей энегрии, чтобы удержаться от падения и продолжать работу. Со временем я научился подавлять в себе этот деструктивный страх, но всё равно никогда не мог достигнуь той свободы и легкости, с какой передвигался по ветвям Миша Петров. Очевидно, с этим нужно было родиться; мои инстинкты были всегда сильнее моей воли.
И всё же наиболее изнуряющим был процесс обрезания веток. Пилили вручную – обычной ручной пилой-“ножовкой”. Опять же, в этом было и своё преимущество – с маленькой лёгкой пилой мы могли дотянуться до веток, недоступных человеку, вооружённому бензопилой или электропилой. С другой стороны, будучи подвешенным на верёвке, без твёрдой опоры, попробуйте-ка перепилить одной рукой дерево толщиной в полобхвата. Именно такая задача возникла у меня, когда мы стали работать в “Дубках”. Дерево почти засыхало; чтобы удалить заражённую часть, нужно было спилить практически пол дерева, посередине основного ствола. Конечно, можно (и нужно) было делать эту работу постепенно, отпиливая маленькие части ствола одну за другой, начиная с вершины. Но это означало многократное перепиливание дерева вручную – грустная перспектива. Отпилив часть боковых ветвей, я к середине дня был и так почти что без сил. Я устроился поудобнее на одной из оставшихся ветвей и начал перепиливать основной ствол посередине, расчитывая уронить верхнюю часть набок, как обычно валят деревья лесорубы. Ствол был толстый и пилил я долго, то правой, то левой рукой; казалось, этому не будет конца. От сильного утомления все остальные чувства притупились – я уже не испытывал никакого страха, только ужасную усталость. Предполагалось, что в какой-то момент я увижу, что вершина начнёт крениться в сторону, и тогда я должен буду быстро переместиться на другую сторону ствола, чтобы не быть захваченным ветками падающего дерева. При правильном запиле дерево обычно падает раньше, чем перепилен весь ствол, но в этот раз что-то было не так; я уже перепилил почти весь ствол, а дерево так и продолжало стоять. Вдруг верхняя часть медленно повернулась вокруг вертикальной оси, соскользнула в сторону и начала падать вниз, вдоль основного ствола, так же, как и стояла – вертикально. Я был привязан к ветке, на которой сидел, и у меня не было ни времени, ни возможности, ни сил что-либо сделать в эти секунды. Многотонная махина с шумом скользила вниз, но к счастью, с другой стороны ствола, к которому я был привязан. Остатки боковых ветвей колотили по ветке, на которой я распластался, по моей спине и голове. Я не чувствовал никакой боли. Через несколько секунд наступила тишина. Я отпустил руки и повис на страховочной верёвке, затем медленно спустился вниз. Я едва стоял на ногах, но мне казалось, что это от дикой усталости. К этому времени все остальные уже тоже кончили работать, и мы пошли на электричку. В электричке я мгновенно уснул. Приехали домой, на Ланскую: почему-то есть не хотелось, хотелось поскорее лечь в постель. Зайдя в ванную я увидел в зеркале своё лицо и ужаснулся – кожа на щеках и лбу была содрана. Миша помазал мне лицо мумиём – нашим волшебным снадобьем, в то время официально запрещённым и чрезвычайно редким лекарством, добываемым в высокогорных пещерах Памира и Тянь Шаня. Кровь мгновенно свернулась, но моя физиономия, покрытая черными струпьями, была совершенно ужасна.
На следующее утро я поехал на работу. Я сел в свой “привилегированный” автобус, закрыв лицо руками, чтобы меньше обращать на себя внимания. В автобусе я почувствовал себя плохо, у меня кружилась голова. В Гатчине, в своей лаборатории меня стошнило. Я понял, что со мной что-то не в порядке. Я пошёл в поликлинику, где меня обследовали и сделали рентген и тут же, на скорой помощи отвезли в Гатчинскую городскую больницу, так как я официально был прописан в Гатчине. У меня было общее сотрясение мозга и внутри, где-то в области поясницы, было обнаружено сильное кровоизлияние. Мой наружный вид отражал только малую часть всех повреждений тела, но зато очень эффектно. Я выглядел в точности как и мои соседи по травматологическому отделению – покалеченные в драках пьянчужки и разного рода авантюристы с деформированными, почерневшими физиономиями и синяками под глазами. Ещё до того как появился первый врач, пришёл милиционер и допросил меня с пристрастием, тщательно записав все ответы. Я не мог сказать правду, потому что, как я уже объяснял ранее, наши воскресные заработки были нелегальными, и я не мог подвести многих людей, участвовавших в этом процессе. Я сказал, что я упал со скалы во время тренировок в Карелии. Пусть лучше накажут меня одного за нарушение пограничных законов, чем пострадают невинные люди и дело, которое мы делали. К счастью, больше встреч с милицией по этому поводу не было – видимо моя версия была принята как вероятная.
Телефона ни у Петровых, ни в больнице не было, так что для моих родных и знакомых я просто исчез на время из жизни – однажды, в понедельник утром. Однако на следующий день Муся всё-таки разыскала меня в Гатчинской больнице. Её визит был встречен в палате с большим энтузиазмом. Она была первым посетителем этого отделения, который попал сюда добровольно. Ко мне сразу же прониклись уважением, ведь я обладал связями с внешним миром и, возможно, материальной поддержкой. Первым делом я попросил Мусю купить мне зубную щётку и мыло. Сходив в туалет, где был умывальник, я немного привёл себя в порядок. Пока я чистил зубы, я заметил рядом медсестру, которую видел утром разносящую по палатам завтрак со стаканом чая. Чай показался мне тогда совершенно ужасным, так что я отставил его в сторону.
Медсестра наливала в чайник горячую воду из-под умывального крана. Я поинтересовался, что это такое она делает, чувствуя подвох. Она непринуждённо ответила, что заваривает чай для очередной палаты. Я вернулся в свою палату, чувствуя приятную свежесть во рту, но ощущение голода как-то пропало.
Мой сосед с восторгом ждал меня на своей кровати. Я положил зубную щётку в ящик тумбочки, но сосед что-то спрашивал меня, непрерывно показывая на тумбочку. В его просьбе-предложении, с искажениями доносившейся из разбитого рта, я уловил слово “щётка”, после чего он в согласии заулыбался ещё радостнее. Я достал щётку, он взял её и вежливо пытался объяснить, что берёт её не навсегда, а только, чтобы почистить зубы. Я сказал, что я дарю ему свою щётку, но он стал ещё интенсивнее отказываться, объясняя что мы и вдвоём можем ей чудесно пользоваться. Я категорически сказал ему, что теперь эта щётка – его! Муся купила мне другую.
Дня через три я почувствовал себя лучше, голова перестала кружиться, мумиё произвело своё чудесное действие, и чёрные струпья осыпались, обнажив загладившуюся новую розовую кожу. С тех пор я знаю по опыту – нет в мире лучшего средства для заживления открытых ран и переломов, чем мумиё-ассиль. В наши дни его можно даже купить в аптеках.
Как-то выйдя в коридор я обнаружил, что он весь заставлен кроватями и носилками, на которых лежали люди. Некоторые шевелились, другие не показывали никаких признаков жизни. Наиболее активные ругались с медсестрой. Выяснилось, что они требуют убрать из коридора носилки, на которых лежали люди, вернее, трупы людей, которые не пережили предыдущих ночей с субботы до понедельника, когда обслуживание было ограниченным, да и морг был закрыт. Зато теперь некому было переносить тяжёлые носилки. С одним ходячим больным из соседней палаты мы вынесли пару носилок куда-то на первый этаж, в более прохладное помещение. Это была моя первая больница-стационар, которую я посетил в своём зрелом возрасте после интенсивного детского опыта. Она же была, к счастью, и последней.
Суммируя сказаное, я хочу сказать, что работа на деревьях, если её делать небрежно, сопряжена со значительным риском повредить не только само дерево, либо окружающие его строения, но и травмировать самого себя. Опыт работы, так и хочется сказать – общения, с разными деревьями научил меня хорошо понимать их индивидуальные качества и характеры. Как и люди, деревья были разными – твёрдыми и мягкими, хрупкими и сильными, надёжными и коварными. Как и люди, они требовали индивидуального подхода. По своей природе характер наших отношений был очень драматическим. Как и в жизни, союз, основанный на крови, на жизни и смерти, нерушим. Он связывает души невидимой, но глубокой связью. После стольких событий, взаимной зависимости и пережитого риска возникает родство, которое осознают и ценят только посвящённые двое. Это ощущение единства с природой, ощущение внутренней жизни деревьев, их интимной индивидуальности, их участия в моей жизни как бы соединило неразрывной нитью моё лесное детство и вновь обретённый пантеизм.
Несмотря на нашу тщательно разработанную систему страховки, последнее слово никогда не принадлежит человеку. Работая на деревьях, я очень хорошо осознал это. Я научился понимать и ценить то, что дерево пыталось мне сказать. Я никогда не обманывал его, делал максимально возможное, чтобы помочь ему. Оно платило мне тем же, я доверял ему свою жизнь, и оно хранило её. Я очень рад и горжусь, что у меня есть канал такого взимодействия с природой. Поэтому я никогда не чувствую себя одиноким, оставшись с ней наедине.



Россия
_______
Умом Россию не понять,
 Аршином общим не измерить…
Ф.И.Тютчев
 "Тогда Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к соборам; потом с уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся на все стороны, говоря прерывающимся голосом: "прости, народ православный; отпусти мне, в чем я согрубил пред тобою; прости, народ православный!" - При сем слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп, стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья. Тогда он сплеснул руками, опрокинулся навзничь, и вмиг окровавленная голова уже висела в воздухе: палач взмахнул ее за волосы..."
 А.С.Пушкин. История Пугачёва.
 [Доставленный в Москву в железной клетке А.В. Суворовым, Пугачев по утвержденному Екатериной II приговору Сената был четвертован в 1775 году].



  В первые годы жизни в Америке, в годы тоски и неустройства, особенно важным и ценным для нас было коснуться земли, природы. Мы много путешествовали по ближайшим штатам, ночевали в палатках. Это приносило облегчение. В ходе этих поездок мы часто останавливались в городках и на дорогах на очень популярных в Америке распродажах старого домашнего имущества. Это очень интересное явление и заслуживает отдельного исследования – здесь же я отмечу только одну деталь, связанную с этим увлекательнам занятием.
Кроме меркантильного, или культурно выражаясь, коллекционерского интереса это увлечение может носить ещё и академический, познавательный характер. Меня, например, привлекают разного рода старые инструменты. Современная американская технология во всём её блеске и совершентсве ХХI века воспринимается нами через то, что мы видим в каталогах, можем купить в салонах электроники, в магазинах материалов и инструмента. Путешествуя по барахолкам, было очень интересно погружаться вглубь историии технологии от тех предметов, что продаются сейчас в Home Depot, до исходных инструментов, завезённых когда-то на американский континент из Европы. Было интересно увидеть как развивался процесс технологической специализации, который объяснял высокое качество и сложность современных продуктов и машин. Традиция мастерства имела глубокие корни. Стало понятно, что высокий бытовой уровень жизни Запада явился не просто результатом длительного эволюционного процесса, но и фактом того, что техническая культура перестала быть “передним краем” науки и техники и прочно вошла в быт населения.
В России это не так. Несмотря на научно-технический прогресс ХХ века уровень бытовой техники, доступной большинству населения всегда был очень низким. В исторической перспективе это было следствием объективных причин – темноты и бедности населения. Позже, весь “прогресс” уходил на соревнование с империализмом, а не на улучшение жизни людей.
Я с детства держал инструменты в своих руках, умею и люблю ими пользоваться. Я приехал из России. Во мне сидит высокомерное превосходство Левши, подковавшего блоху. Я снисходительно рассматриваю всяческие хитроумные устройства, назначение которых зачастую даже трудно угадать, но инстинктивно ищу аналоги того, с чем я вырос, к чему привык, что считал совершенным. Помню, какой всплеск эмоций вызвал у нашей дочери, Маши, ржавый серп, который мы обнаружили в куче барахла на одной из таких остановок. Он был немедленно куплен; по-моему, Маша даже повесила его на стенку в своей комнате. Для неё это был канал интенсивной связи с прошлым, с Родиной. Для меня, находящегося в более устойчивом душевном состоянии, оказалось интересным осознать, что было время и здесь, в этой совершенно механизированной стране, когда люди вручную косили траву и ходили пешком по земле. Это как-то делало новую среду ближе, роднее.
Постепенно мне удалось найти все инструменты, с которыми мне приходилось иметь дело в России, только здесь они были лучше, удобнее, точнее. Например, рубанок, пила-ножовка, шило, отвес и так далее. За исключением одного. Топора!
После 18 лет моей жизни в Америке я могу уже сказать с полной определённостью, что здесь не существует настоящего плотницкого топора, такого, каким были выстроены деревянные кружева Кижей. Объяснение этому факту простое – здесь он был не нужен. К моменту интенсивного заселения Америки Западная цивилизация достигла такого уровня развития, что разработка единого универсального инструмента для выполнения работ по дереву оказалась непрактичной, ненужной. С помощью специализированных инструментов вещи можно сделать лучше и быстрее.
Я знаю, что моё утверждение об отсутствии топора вызовет у американского читателя бурное возражение. Кстати, у русского тоже, так как в России сейчас тоже нелегко купить настоящий топор, о котором я веду речь. Всё, что продается в Америке: маленькое, большое, крашеное, полированное, тупое, острое – это всё, грубо выражаясь, колуны. В лучшем случае – томагавки. И те и другие служат своим целям, но не тонкой работе резьбы по дереву. Не знаю что – нужда, бедность, богатая или бедная фантазия, территориальная изоляция – что-то заставило русский народ создать простой инструмент, который мог бы выполнять множество функций. Небольшой, удобный в переноске; не слишком тяжёлый, чтобы можно было работать одной рукой; но и не слишком лёгкий, чтобы можно было вбивать гвозди, рубить брёвна и сгонять части воедино. Его профиль похож на трапецию, но это не равнобедренная трапеция. (Только такая сейчас и продаётся в России). У настоящего же топора углы при основании не равны. Поострее – “носок”, потупее – “пятка”. “Носочком” режут, “пяточкой” долбят, лезвием бреются. А обухом забивают или, наоборот, используют как наковальню. И ещё много чего делают топором, даже суп из него варят. Вот это я рассказал моим американским друзьям, которые стали приносить мне различные металлические изделия для колки дров, (сделанные, в основном, в Тайване) и имеющие одно название – топор (axe).
У топора есть ещё одна функция, вернее, была – оружие. Там, где цивилизация победила – эта функция отмерла, и топор превратился в колун. Там же, где топор обнажает свою ужасную сущность, всё ещё царит варварство. Это как проклятие, его невозможно скрыть, от него невозможно скрыться.
Три даты: 1775 – 1940 – 1999, монархия, диктатура, демократия. Их разделяют поколения. Но объединяет их одно – варварство, использование топора, как орудия убийства.
“Народного царя” Пугачёва разрубили на куски в 1775 году.
Политического противника выкинули из страны и добили за её пределами “отечественным” методом. 20 августа 1940 года агент НКВД, коммунист Рамон Меркадер, которому удалось войти в доверие ко Льву Троцкому, прорубил ему голову топором, когда тот просматривал принесённую Меркадером рукопись. Советские газеты поместили краткую информацию: убийца Троцкого – некто из “лиц его ближайшего окружения”. Не был обнародован и указ о присвоении Меркадеру звания Героя Советского Союза – после того, как он отбыл двадцатилетний срок тюремного заключения в Мексике.
Это исторические факты, и, как таковые, в их литературном выражении, носят опосредованный характер. Но когда приходит твой друг и говорит, что сегодня в России зарубили топором его брата, то, что может чувствовать человек в такую минуту. Провал. Отказ согласиться. Беспомощность. Отчаяние.
В квартиру профессора Новосибирского университета Гурама Яковлевича Кезерашвили вошли двое и ушли, оставив после себя тело с прорубленной головой. Один из лучших физиков России, замечательный человек, любимый студентами и уважаемый коллегами со всего мира. Кому нужна была его смерть.
Абсурд того, что произошло 27 ноября 1999 в Новосибирске, в той самой интеллектуальной Мекке моего детства, говорит правду, которую отказывается признать рациональное сознание – культура, это не только образование. Это время. Долгое, реальное, физическое время. Мы стали участниками грандиозного социального эксперимента. Но это оказалось только затянувшимся вступлением в то, что мы называем западно-европейской цивилизацией. Та утопическая жизнь, которой мы жили, дружно шагая под звуки оптимистических громкоговорителей, была чрезвычайно привлекательной в своём идеале. Именно это объясняет её неотразимую силу воздействия. Мы прожили большую часть своей жизни в этом абстрактном времени будущего и, пробудившись от летаргического сна, отказываемся поверить в окружающую нас реальность и принять её. По существу, мы жили мечтой, находясь в реальном линейном времени отсталости, дикости и произвола.