Nirdvandva

«Плоть - болезненна, разум - бесполезен. Даёт им жизнь то, что неизвестно тебе и выше их, хотя прочно основано на равновесии» - Книга Причин.

1


***

«У меня остался ещё час: работа начинается в десять утра, - вспомнил я, - а сейчас только три минуты десятого» - но вдруг я услышал детский крик. Он звенел откуда-то совсем рядом… Перед нашей кроватью оказалась колыбель, а в ней копошится какой-то ребёнок. «Что за чёрт?» - я обернулся к Ней: раскинула руки и улыбается. Из-за моей спины к Ней в объятия бросился пятилетний мальчишка.
«Кажется, утро сегодня действительно какое-то особенно поганое – похоже, весь дом наводнён детьми? Да нет, в колыбели пусто. Значит это тот же самый? Как всегда Она в ответ провожает меня лишь молчаливым взглядом.
Вновь натягиваю свой серый тугой сюртук в полоску и иду на работу. Работаю я в типографии. Это трёхэтажное здание, где на третьем – ближе к богу - конечно же, начальство. Здание кирпичное, с зарешеченными окнами. Рядом с ним, с той стороны, где я подхожу, стоят всегда переполненные вонючие рифлёные мусорные баки. У входа всегда толкутся мальчишки в клетчатых кепках, которые выпрашивают подачку. Впрочем сейчас мы примостили их разносить газеты. Я правда не уверен, что они их продают… Но да какая же мне-то разница? Я человек маленький, и дело у меня…. Хотя нет – вот тут ошибочка. Дело-то у меня громадной важности. И заключается оно вовсе не в моей работе. Нет. Предназначение моё в том, чтобы убить директора нашей типографии. Это сумасшествие; я отдаю себе в том отчёт.
Вот я зашёл, и первое что сделал – взял газету из напечатанной вчера стопки. Всё что меня интересует – это номер. Номер 406-й. Я прохожу мимо печатных станков и беру свежую газету. На ней быстро нахожу глазами номер 200. Я отдаю себе отчёт в том, что это разные цифры, но на следующий день всё в точности повторяется. Это-то и заставляет меня уверовать в своё дело».
Затем как обычно я направился к своему кабинету в добровольное заточение на день.

Далет

Алая дверь распахнулась и я оказался в огромном тоннеле из толстых белых рёбер, скрепленных по верху позвоночником. Между рёбрами открывалась панорама пустыни с оранжевым освещением сквозь пыльный воздух. Меж впившимися в песок костями свистал свирепый ветер. Когда тоннель кончился, над головой зловеще прозияла чёрная луна. Я побрёл наугад. В песочной поволоке на несколько метров от меня показались горбы кактуса. Зелёный, с засохшей меж продольных ложбинок пылью. При первом же лёгком поглаживании иголки его облетели под моею тёплой ладонью и лысая плоть поддалась на усилие. В одних местах она лепилась легко, в других – сопротивлялась. Оранжевая хмарь ржавила по’том тело, ветер песком сыпал в глаза. Под пальцами моими оживала стройная девчачья фигура. Покатые бёдра, белая спина, густые волосы. С каждым движением в ней я чувствовал каждый её вздох и сбивчивый удар сердца. Экстаз волнами переходил сквозь её тело ко мне. Она стонала, томилась, изнемогала, пока очередная волна не затушила страсть, взлетевшую в небо дымом оргазма. Она закричала так, что я вынужден был прикрыть её рот ладонью. В мою ладонь тут же выпала половинка пятиеновой монеты. Я осел на её горячую спину, повторяя каждый частый-частый вздох.
-Вторая половина у человека, которого ты должен убить, - промолвила девушка подо мною. – Соедини их его кровью, и ты поймёшь, что дальше делать.
Под густыми волосами, закрывшими её плечи, я нащупал гранки.

***

Наконец, мои гранки готовыми легли на стол из слоновой кости. Рабочий день закончился. Вошёл курьер, забрал гранки. А я положил половинку монеты в карман пиджака и, как всегда уставший с работы, отправился домой среди мертвецов в омнибусе. Очередь, толчея.
Ещё во время посадки я запускаю руку за пояс в трусы – если попадусь, полицейские там обыскивать не будут – и достаю пятисантиметровую бронзовую заострённую спицу. Шумиха, толпа пытается втиснуться в омнибус, а я быстро и точно вонзаю с лёгким хрустом спицу то одному, то другому меж позвонками – никто даже почувствовать не успевает.
 Нет, потом я не бегу. Я примерно и спокойно усаживаюсь у окна и, не торопясь, доезжаю до дома. Торопиться некуда: удар настигнет их через час, когда они уже будут далеко друг от друга. Вряд ли кто-то поверит в связь, когда в разных частях города в один момент умрёт десяток человек. Хорошо ещё, что город у нас огромный, иначе я очень быстро остался бы без занятия.
«Жалость? Нет, мне их не жалко – с затылка все на одно лицо».
В пути я открываю, не глядя купленную книжку карманного формата в мягкой, разлазивающейся в потных ладонях обложке.

Вау

Он вновь исправил в программе подсчёта переменную и нетерпеливо развернул монитор к отцу. Последнему загадочные столбцы цифр вообще ни о чём не говорили.
-Вот видишь, не получается никаких 600 тысяч, - сказал Он.
-Пятисот десяти, - поправил отец. – Но даже и 69 зачем мне переплачивать?
-Да ты не будешь переплачивать, - покривился Он. – Я за тебя буду.
-Как? У тебя самого кредит ещё висит.
-Ну, буду деньги тебе давать, или за тебя там платить, - пояснил Он, хотя никогда раньше денег отцу не жаловал. – А мои кредиты – это тебя не касается. Я сам разберусь.
-Ну вот сам и разбирайся, - воскликнул отец и хотел было бросить бумаги на стол, как прозвенела мелодия сотового.
-Подожди, - промямлил Он, небрежно вскинув рукой в сторону двери. Отец вышел. – Алло, - за трубкой в ответ прозвучало неразборчивое мямлянье. Затем прорезался хриплый голос: «Помоги». – Еду, - твердо выбросил Он в трубку и потянулся за плащом.
Отец хотел было ещё раскрыть рот, но Он пронёсся мимо. Быстро запрыгнул в ботинки и, со скрипом распахнув железную дверь, поскакал по лестнице.

На улице плескалась огнями реклам прохладная осенняя ночь. Но Его холод не тревожил: кровь кипела в жилах. Он бежал. Запинался. Падал. Снова бежал.
Сегодня приходилось добираться на своих двоих: машина осталась на автобазаре.
Он летел и летел по улицам, перепрыгивая через бордюры. Сердце отсчитывало коротко отпущенное время. Голова вообще ничего не соображала. Донёсся до подъезда. Схватился за перила, обогнул – уже запыхавшийся начал взбираться наверх. Сердце тяжелыми ударами отдавало в виски. Ноги затекли и отказывали служить.
Кое-как добрался до заветной бардовой двери под номером 600. Нашёл звонок, вдавил его до предела. Нет ответа. Пока отдышался, так никто и не открыл. От отчаяния Он ударил кулаком в дверь – дверь распахнулась. «Ну конечно, идиот. Она же ждала тебя – она оставила незапертой. Она же надеялась на тебя» - бормотал Он, петляя по комнатам.
Наконец, наткнулся на Её тело. Почти уже безжизненна. Из уголка сведенного судорогой рта бьёт бурный ручеёк пены. Он взял любимую на руки, похлопал по щекам, вложил в рот платок, чтобы тот впитал мешающую дышать пену.
Тело было закоченевшим. Члены не сгибались. «Лицо белое-белое, милая ты моя, - проговорил он раздвигая Её локоны. – Ну-ну. Не беспокойся. Сейчас мы тебя уложим. Скоро пройдёт. Всё пройдёт».

Он положил её оцепенелое тело на диван. Накрыл одеждой, одеялами, своей курткой, шторой, ковром. А она всё тряслась и шептала что-то неразборчивое.
«Я люблю тебя, дорогой ты мой человечек» - проговорил Он и в эту минуту испытал дикое одиночество. В наркотическом дурмане ни проведённые вместе ночи, ни ласки – ничто не имело больше значения для неё, а любви пунктир обесценивался и для Него.

***

По улице всё ещё медленно скользили машины, но люди повсюду исчезли. Во всём стекле города мигали прощальные блики заката. Светилась серая пыль в воздухе. Всё выглядело покинутым. Выйдя на нужной остановке, я всегда перво-наперво сворачиваю в кофе-бар. Тут за стойкой обычно встречается какая-нибудь интересная личность. Вот на этот раз там сидел Чёрный Человек. Нет, он совсем не негр был – напротив, лицо его оказалось мёртвенно бело. Просто я почувствовал его так. Чёрный Человек сидел с пивной кружкой, на дне которой осталась только пена. «Лучшим способом завязать с ним разговор будет угостить выпивкой» - решил я и, заказав бутылочку, подлил ему – Чёрный Человек вздрогнул от неожиданности. Да, тут и правда такого ожидать не приходится…
-Спасибо, - смущённо улыбнулся он.
«Больше не знает что сказать» - понял я и решил начать:
-Имею я право получить за пол бутылки пива историю о вас?
-А оно вам надо? – недоверчиво спросил Чёрный Человек.
-Так и пиво вам не жизненно необходимо. Почему бы тогда нам не обменяться в этом месте своими пустячками?
Чёрный Человек улыбнулся, глотнул пива и с задоринкой глянул на меня: «Ну, я, допустим, сатанист. А вы?»
-Я просто работаю в типографии – это совсем не интересно. Расскажите лучше о себе подробнее - я действительно заинтересовался.
-Ну что же тут рассказать? – спросил Чёрный, допивая пиво и опасливо поглядывая на меня в надежде на добавку, - Мы поклоняемся хозяину нашему Люциферу. Иногда жертвы приносим…
-А, - воскликнул я. – Великолепно: то есть вы насилуете друг друга, а детей приносите в жертву?
Парень выпучил на меня глаза: «С отклонениями что ли? Нет, конечно. Просто зарежем бывает над могилой вызываемого духа петуха там, или курицу…»
-Но вы же дьяволу служите: значит должны воспевать вечные муки и боль, - неуверенно сказал я, уже разочаровываясь в собеседнике.
-Уж кто это с лихвой делает, так это церковники, - хитро улыбнулся юноша.
-Да, кстати – согласен. Но, по-моему, ад просто невозможен, когда черти, мучающие грешников, получают от этого удовольствие. Преисподняя – это же не компромисс с добром, а олицетворение его полной противоположности. По идее там не должно быть места положительному. Просто безразличие к мучениям, как в природе: стихии всё равно убьет она вас или нет – в этом и заключается главный ужас перед нею.
-По-вашему так получается, что ад – это жизнь земная: мы все грешники, а природа, которой впрочем, наплевать и потому она-то удовольствия точно не получает, так вот природа нас постоянно терзает.
-Только не говорите, что впервые допускаете такую мысль, - начал я. – Тогда резонно предположить, что ад наш земной специально окружён стеной ужаса пред смертью, чтобы не пускать нас в рай по ту сторону, - юноша удивлённо уставился на меня, ловя каждое слово. – Стало быть, вы-то как раз прислуживаете богу. Вон все симптомы на лицо: друг другу ничего плохого не делаете, живёте так сказать с миром и поклоняетесь потустороннему - раю. Просто понять надо, что дьяволу, как символу всего ужасного и плохого, не нужны никакие слуги. Зачем? Он лучше будет всех, и себя заодно мучить – ибо муки это его сладостный нектар.
«Тут уж скорее я служитель дьявола» - подумал я, но не сказал вслух.
-Может знаете, - продолжал я, - но библейский Змий предлагал первым людям яблоко познания. Познания добра и зла. То есть раньше эти понятия были неразделимы: можно представить себе, в какой аморальности и извращениях должно быть погрязла жизнь Адама и Евы. По-моему, создавший изначально Мир безнравственный и не отделяющий добро ото зла, Бог – вот настоящий Дьявол.
Юношу, кажется, всерьёз забуксовало на моих высказываниях, и он сидел, уперевшись невидящим взглядом в крышку стола. Я утешил его хлопком по плечу и, выйдя из кафе, направился домой.

Хет

Когда я заходил домой, меня чуть ли ни сбил с ног нагловатый подросток, рвущийся наружу. Я проводил его затылок недоумённым взглядом: «Это мой сегодняшний «новорождённый»?
Дома всё как всегда: немытое стекло, сквозь которое каждый день кажется пасмурным и эта девушка…. Понятия не имею, как её зовут и что она вообще делает здесь. Скинув обувь, я прошёл в зал. Завалился на диван, включил телевизор. Сказать, что такая жизнь у меня началась давно – значило бы бессовестно лгать. Она такою всегда и была.
Впрочем, телевизор – это последнее в этой комнате, что интересует меня. Каждый раз я только и делаю, что рассматриваю мою гостью. Тут тоже вопрос ещё: кто чей гость, но сейчас не об этом. Каждый день, наблюдая за ней, я чувствую, что есть что-то в моём сердце, что позволяет радоваться ей, любить и… и тосковать. Нет, я ещё ни разу не заговорил с ней. Думаю, она и не замечает меня. Но это не мешает ей сводить меня с ума.
Она в очередной раз присела в кресло напротив меня и, лишь на мгновение случайно окинув меня взглядом и припоминая что-то, взяла листок бумаги ручку. Писала она не долго, как и всегда впрочем. Потом перевернула лист текстом ко мне и некоторое время сидела, притворившись, что тоже смотрит телевизор. Сколько я ни пытался – так ни разу и не смог разобрать её почерк. Так что и на этот раз некоторое время спустя она бумажку положила в исписанную стопочку. Аккуратную такую и за долгие годы уже очень большую. Была бы ещё больше, если бы я не использовал её вместо туалетной бумаги.
Просидев весь вечер перед телевизором в неловком молчании дальше мы действуем по плану: она накрывает на кухне стол на одного и, пока я ем, раздевается в спальне. Когда я прихожу туда ложиться, она уже давно спит, и я снова не могу с ней заговорить: неловко будить. Хотя, наверняка, дело вовсе не в этом. Ведь я не говорю с ней и днём, и с утра.
У нас вообще какое-то странное сосуществование. Единственный раз за весь день она до меня дотрагивается – это когда завязывает мне галстук. Смешно: мне кажется мы оба причины неловкости и молчания друг друга. Но эти мысли я вытравливаю из себя, ибо есть более важные.
«Вот я вернулся домой и лежу в тёмной комнате, пытаясь заснуть. Зачем мне нужно убивать своего директора? Не знаю ответа на этот вопрос. Возможно, я просто влюблён в него, ибо все мои мысли заняты его личностью. Даже когда я старательно думаю о чём-то другом – я всё равно какой-то пусть мелкой частичкой помню о нём. Я вполне отдаю себе отчёт в том, что мог сойти с ума. Ну и что? Мне моё сумасшествие кажется вполне реальным и оправданным. Просто я должен убить его, и я весь как вектор сконцентрирован на этой точке. Мне некогда отвлекаться на что-то другое. Если отвлекусь, то может не хватить сил на главное. Так что лучше сначала сделать, иначе, когда пойму зачем, уже может не быть возможности. Подобные вопросы не должны колебать меня, ибо ответ им всегда ошеломляюще прост – это: мне 41 год и 8 из них я проработал в типографии. А уж то, способны ли вопросы понять этот ответ – их проблема».

***

Из окна веяло прохладой…
«Утро? Надо взглянуть на будильник: 7:04 – да, утро. Но вставать ещё не скоро». Тело ломило, ноги, руки и хребет не сгибались. Уснуть больше не вышло. «Утро – усмехнулся я – какое-то особенно поганое. Я всем недоволен. Я недоволен собой. Чего я жду? Мне и нужно всего-то зайти и убить Его. Что, чёрт возьми? Неужели для этого мне надо пустить пушечное ядро в задницу, чтобы дать толчок? Нет, конечно.
Просто надо, наконец, уяснить, что ненужно искать смысла в намерении прикончить начальника. Любое на первый взгляд бессмысленное изменение способно перевернуть Мир. Как если бы не изобрели блокирующуюся из салона дверцу на бензобаке машины. Ничего не было бы? А вот и нет. Мгновенно начались бы настоящие дорожные войны: вот подсаживается к машине человек со шлангом и ведром, откручивает пробку и начинает сливать бензин, но вдруг появляется хозяин машины и, выставив руку с пистолетом, не задумываясь, стреляет. И так повсюду, каждый день…
О, уже и 7:40 времени. Забавно – всего лишь две цифры поменялись местами, а прошло около полу часа».
-Тебе уже пора завтракать и собираться, - ласково сообщила Она.
На кухне, когда яичница легла на тарелки, Она позвала на завтрак мальчика и в комнату вошёл уже мужчина. А когда перед уходом я обернулся, то меня провожала старая женщина.
«Сегодня моя жизнь точно идёт на пятой передаче, из трёх. Кажется, что толкает, ведёт через занавеси времени какая-то сила. Это настал величественный момент прощания с прошлым. Момент, когда в обыденной жизни моей уже всё прошло: родился и вырос сын, состарилась жена. Не осталось больше сомнений: сегодня должно исполниться моё предназначение».
Сын на прощание похлопал меня по плечу: всё нутро пронзил противоречащий человеческой природе ужас. «Это конец. Ничего другого теперь не осталось, кроме как исполнить Данное»…
По дороге на работу я видел сквозь стекло омнибуса вянущие травы, мгновенно желтеющие и облетающие деревья. Весь Мир окукливался. Всё засыхало, сворачивалось. Влюблённые замыкались в крепких объятиях и становились безразличным ко всему целым. Птицы умирали, не успев вылупиться. Улицы жухли, линяли. А мы всё ехали и ехали. Ехали вперёд – в самый центр этой мистерии. Наконец, омнибус остановился, все рванулись к выходу, распахнулись двери. На тротуар высыпала куча тел с окровавленными ручейками на затылке. Я сошёл с сочащихся ступеней и по телам, оставляя на белых рубашках красные следы, двинулся в сторону типографии.
Мальчишки больше не караулили у входа, нет. Там собрались одни старики в лохмотьях.
Я дёрнул ручку алой двери в свой кабинет и…

Йод

Ветер пылил в глаза. На выходе тоннеля из гигантских белых рёбер меня ждала голая женщина: «Помни, что человек – это круг, а он пуст внутри. Круг для глупцов – заполни его пустоту собою и поймёшь, что оставил глупцам всё лишнее» - продекламировала женщина.
Она взяла меня за плечо и развернула на запад со словами: «Смотри, это твой ребёнок». Посреди рыжих песков высилось перекрестье кактуса, на котором был распят человек. Она обвела через крайние точки креста изящным указательным пальцем круг и продолжила:
«Разум его был холоден, словно камни севера: он никогда никого не любил, никто не будет плакать о нём. Но не бойся, дух его взойдёт с солнцем» - сообщила женщина, указывая на небо, где навечно висела чёрная луна.
-Тело на западе, разум – север, дух на востоке. А что на юге? – спросил я.
-То, что делает из этих элементов человека, - промолвила она и поцеловала, вложив что-то мне в рот.

***
«Крепче! Держись! Подними голову свою! Не дыши так глубоко - умри!» - Книга Закона, II глава, 68-й стих.


Вдруг ко мне в кабинет врывается курьер. Запыхавшийся, он что-то неясное бормочет о моих вчерашних гранках, чуши, и том, что директор срочно вызывает к себе. Я хватаю со спинки кресла пиджак и мчусь за курьером.
На подходе к кабинету курьер быстро куда-то испаряется. «Да, я должен это сам сделать, - обхватываю ручку и нажимаю на дверь. Сердце выбивает барабанную дробь. - Вот, вот моя цель. Наконец, я стою перед ним. Но я бы сказал, что он не похож на солидного начальственного лица. Совершенно обычный человек, коего спутаешь с любым прохожим на улице».
Мы оказались одни. Он смотрит на меня простым человеческим взглядом. Молчим. Мои руки трясёт, сердце захлёбывается кровью, а разум видит лишь цель – всё иное тут ни к чему. Стремительный шаг к нему, резко дёргаю его за волосы к низу и, достав спицу, вонзаю её как можно глубже меж позвонков. Приходится вынуть спицу и тычить ею наугад раз девять в навалившееся на меня тело, потому что он, трижды вздрогнув, кидается на меня. Спица со свистом прошивает его туда-сюда, а на меня брызжут горячие струи крови. Недолгая возня на полу заканчивается, я сбрасываю его в сторону. Больше не шевелится. Замер лицом вниз на алом ковре. Правая ладонь до сих пор сжата в кулак, стягивающий ковёр колесом солнечных лучей, по ложбинкам меж которых течёт багровая кровь. Эти лучи упираются в стену, как бы прося выпустить их. Чтобы мёртвая ладонь не держала лучи, я разжимаю её - и в руку мне вываливается половинка пятиеновой монеты. Я достаю из своего кармана вторую и, обмокнув в крови, соединяю их. Круг становится целым, но этот круг лишь кольцо и посередине всё равно зияет дыра – это выход. «Тогда узнаешь, что дальше делать» - проплывает у меня в голове.
 Я подхожу по направлению солнечных лучей к стене и своими окровавленными ладонями черчу прямоугольник, толкаю в его центр и он, оказавшись дверью, открывается – это выход. За ним белая-белая лестница в несколько пролётов – на верх. Я бегу: ещё девять ступенек и третий этаж кончится.
И вот! Я выбрался, наконец, на эту чёртову крышу. Развожу руки широко в стороны - кровь на них начинает запекаться на свежем воздухе - и обозреваю с высоты весь этот прекрасный мерзкий Мир. Голубые, с белыми подводами небеса. Сияющее предо мной в зените золотое солнце. Мощный ветер, уносящий все тревоги.
Всё это так контрастирует с низом. Подо мной вокруг здания собрались машины с сиренами и куча толпы. Они, кажется, заметили меня – смотрят все наверх. Все-все лица эти мне знакомы. Каждый и все разом достают из своих затылков длинные иголки и поднимают их кверху: всё озаряется металлическим блеском, а с голубых небес на меня сыплется пепел.
Что же дальше? Имею ли право дать ответ, когда язык в моей глотке распух и превратился в ядовитую змею? Вот сейчас она выпрыгнет, ужалит Мир, и он умрёт - не могу раскрыть рта. Да и слова – иллюзия, ибо сам знаю ли ответ? Теперь, не слыша его, понимаю, что вело меня не проведение, но собственная Воля. Только она имеет смысл в этом Мире. А значит, когда жизнь исчерпана, а уста запечатаны и исполнилась Воля - ничего не остаётся, кроме как заполнить зияющее отверстие в совершенном круге. Оно – это выход, ибо круг для глупцов: заполни его пустоту собою и поймёшь, что оставил глупцам всё лишнее, - девять шагов вперёд. – Что и делаю. Смотрите. Внимательно все смотрите. Всего себя ложу на алтарь цели и дух мой, освобождаясь, идёт уже свободной даже от Воли дорогой. Ибо всё это преходящее, а вечна лишь искра, дающая жизнь.
Делаю ещё два шага. На третий Душа моя и тело расстаются, и каждый идёт своей дорогой: вниз на сверкающий ковёр иголок и вверх – к небесам. А вот то настоящее и вечное, что было во мне и ради чего всё это – оно высвобождается где-то посередине. Сама жизнь – главное, что общее для всех и индивидуально для каждого. Но это не жизнь – она кончена. Это нечто соединяющее разум, дух и тело в живое.


«Вы же, о люди мои, поднимитесь и пробудитесь!» - Книга Закона, II глава, 34-й стих.