Утро. Полдень. Вечер. Ночь

ПРОЛОГ

Проснулся, кажется, с криком: «А ну, ваше благородие, чеканьте шаг, мать твою! Налегай, ироды, не отлынивай!» В голове со сна еще вертится картинка: пылища, солдатня с красными рожами, сапожищами по плацу - «бац-бац». Полковник на рыжем конике меж ними гарцует и хлыстом ему - то по крупу, то по роже и орет: «Я вас, ****ь, соколики, научу родину любить! Эй, взводный, а ну, подтяни-ка свое стадо!» Их благородие, взводный подпоручик, глазками вертит, то ж орет, но не смачно, как полковник. Нюня! Сабля у него меж ног болтается, пот градом. А пехота-то, пехота: глаза выкатила и лупит.
Июль. Жара. Лопухи. Волга вдали поблескивает. Маневры…

УТРО

Глаза продрал, в окно взглянул - весна!

Кофе до кипения не довожу, на чашку пол-ложечки сахарку, и кипяточком, и наверху корочка. Чуть-чуть стало подыматься - огонь долой. Минутку постояло – и в большую кружку, и сырку тоненько, и зеленушки.

Сел у форточки, а оттуда и запах, и звуки, и небо.

Весна!

- Алло-алло. Кто это? Ка-тя! Здравствуй, Катя. Не могу, нет, сегодня не могу. Нет, не с Олей. Да, с какой Олей! Нет, не читал, и не писал. Созвонимся на недельки. На не-дель-ки! Все.

Иду.

Лужи обхожу – ботинки новые. Асфальт! Девки появились. Всю зиму прятались – теперь, на тебе, повылуплялись. Буду идти пешком.


Звоню: Здравствуй, Дима! Спишь? Что ты, парень, вставай, пошли в кино.

В кино не пошли.

Позже.

- Вот скажи Дима, как ты с такой рожей в опере поешь? - Мой Дима – бас, поет в опере партию Носа в опере «Нос». Дима пьет пиво, чмокает и не обижается на слова.
- Я тебе скажу, чтоб ты знал: мое искусство – это, как круговая порука против хамства и неизбежности. Понял? Причем же тут мое лицо?
- Нет, не понял. – Мне нравится, что такой разговор пошел.
- Хорошо. – Продолжает Дима. – Мое искусство, как путь в постижении собственных иллюзий, но тех иллюзий, сущая реальность которых, каждый день - каждый день бьет меня в затылок. Теперь понял?
- Нет. – Не сдаюсь я.
- Хорошо. - Он задумывается. - У тебя есть сто долларов?
- У меня есть сто долларов! – Радостно кричу я и даю Диме сто долларов.


ПОЛДЕНЬ

Утро переходит в полдень, лишая Москву девственности.

Листьев толком нет, и город тени не отбрасывает. Кругом акварель. Белые и желтые дома колышутся, и шустрые прозрачные силуэты скрываются за углом – их нельзя усмотреть.

Это все, вроде, как на Пятницкой…

Дима уехал в театр репетировать Носа, взяв с меня обещание, быть вечером в «Эрмитаже».

Иду.

Немного устал… от пива, от солнца.

В условленном месте вижу Ло. Ло – это очень красивая девушка. Ло – значит Лариса. Она переходит улицу, встречает и обнимает меня. Ну, тут, конечно, ароматы, тонкие талии и все такое. Я ее сразу люблю и любуюсь ее. Мы идем по Пятницкой и говорим. Она жмется ко мне, а я к ней. Ло забегает вперед, я смеюсь, она вспыхивает и целует меня в щеку, я тоже ее целую. Находим кафе, пьем чай, Ло убегает по своим девичьим делам.

Вечером мы железно вместе!

Полдень.
Один.
Кисло.

Я остался в кафе и пью мартини, как последний вольтерьянец.

Напротив садятся глаза. Синие! То есть, натурально, ультрамарин! Сколько ей?! Ну, что-то около сорока. Тонкие руки. Немного полная. Смесь М. Дитрих и Т. Дорониной.

- Вы не будете против, если я присяду? – не своим голосом спрашиваю я, пытаясь сочетать мурлыканье со скромностью.
- Вы уже присели. – Она правильно оценила мое появление и разрешила.
- Мартини?
-Да.

Пьем Мартини.

- Я из Риги. – Говорит она с акцентом. Слово Рига она говорит: Р-рига.
- А я из Москвы. – Говорю я.
- Это видно. – Говорит она.
- Как же это видно? – Удивляюсь я.
- Это видно. – Отвечает она.

Мы болтаем. Ее зовут Анна, и она издает журнал.

- В Р-риге? – Спрашиваю я.
- В Р-риге. – Отвечает она.

Мы почти час вместе. Я все знакомлюсь и знакомлюсь, а она все смеется и смеется. От этого мои попытки летят псу под хвост. Я плету, что-то про вечер и про прекрасных знакомых.

- Нет. – Говорит Анна. – Я сегодня не могу. Вечером я уезжаю.
Захотелось пошутить, но стало грустно.
- Анна, давайте я к Вам приеду!
- Нет. – Говорит Анна. – Нет.
Она встает и уходит, отталкиваясь от меня, от Пятницкой, от воздуха. Я сижу и смотрю ей вслед.
- Ах, Анна, Анна. – Говорю я.

Я между домов. Кругом дома. Куда идти: направо или налево? Направо!
Брожу вокруг, да около.

«Мой Лизочек, так уж мал, так уж мал,
Что из грецкого ореха сделал стул, что б слушать эхо -
И кричал, и кричал».
(Плещеев, кажется).


ВЕЧЕР

Летний сезон московских ночных бдений открыт! Кому интересно, тому – ура! Сад «Эрмитаж» в ночи, что твоя танцплощадка в колхозе. «Девушки, девушки!»… Их уже куда-то приглашают два пьяных черта. Едва ноги волочат, но туда же. Студенточки в маячках – загляденье.
Из подвала ночного клуба раздается такой «буц-буц», что стекла в соседнем театре с трудом и, уже почти против воли, отражают судорожно курящую девочку, пытающуюся в них же себя рассмотреть.

В целом весело.

Со ступенек веранды спускается Ло. В последний момент хотел смыться, но все, - поздно. На веранде миллион столов и ни одного свободного места. Все галдят, как будто кроме них никого и на свете нет.

Где же Дима? Где-нибудь про искусство заряжает. Враль!

У Ло компания. Здрасьте, здрасьте. Быстро хмелею и солирую что-то про эволюцию – этого навалом. После дебатов, все идут в клуб, Там ад. Не ад, а АД!!! Мокрые, пьяные люди, ритмично танцуют, не видя и не помня себя.


Ветерка бы с моря, обнаженную спину, плеча с косточкой, и тех синих глаз с Пятницкой. Пусть там будет фокстрот или что-нибудь латинское. Да, латинское, с гитарами.


НОЧЬ

Мы кувыркаемся с Ло некоторое время. Она такая красавица! Спать не могу. Ло уснула, а я вышел на улицу.

Ночь.

Сейчас и не вспомню: что-то в ней все-таки было, в ночи. Кто-то меня окликнул… или нет.

Не вспомню.

«Мой Лизочек, так уж мал, так уж мал,
Что одувши одуванчик, заказал себе диванчик –
Там и спал, там и спал».
(Плещеев, кажется).


Июль, 2006 года