Жили-были. Ч. 2. Гл. третья. Город или дорога домо

Глава третья. Город или дорога домой

Сумрак...

 Кармус в сотый раз задавался вопросом: что же происходит с городом в тот момент, когда он, снимая дневную личину, перестаёт быть собой и превращается в Сумеречную Зону? Но ответа не было. А ведь сумерки занимали едва ли не большую половину его суток.

 Настоящей ночи город не знал вовсе: световая реклама, огни небоскрёбов и фонарей, гирлянд и машин, цветных прожекторов и фейерверков, карнавальных шествий и клоунских буффонад, - всё это расцвечивало воздух в тысячи немыслимых оттенков, оглушало светом, превращая мрак в антитезу себя.

 Днями, особенно в периоды частых песчаных бурь, небеса выворачивало на изнанку. По ночам то же происходило с тьмой. Казалось, её насилуют, не давая ни жить, ни спать, и она, терзаемая звуком и светом, извивается в конвульсиях и гримасах навязываемого ей экстаза, беснуется в диком, непрекращающемся оргазме, истекая соками плоти, кончая, кончаясь и требуя ещё...

 Да, город насиловал ночь, но и она, падшая, отдавалась ему на истязанье, заранее зная исход, зная и вожделея. Ибо приходила снова и снова, не могла не прийти. Они оба хотели того же. И порождением их безумной, безудержной похоти и был сумрак.

 Ни день ни ночь, ни свет ни тьма, бесполый метис-полукровка, андрогин, трансвентит, сын порока и пагубы, бесконечно меняющий обличья страсти , - он был неотразимо притягателен, и лишь тотальная фригидность всех чувств в силах была спасти от его всеискушающего соблазна.

 Миг наступления сумерек был неуловим, как и всё колдовское. Вот, вкруг тебя дымится маревом условно оговоренный городом день, но... чуть сменяется окрас, сдвигается угол преломленья недосвета, искажаются грани исчезающего пространства... и его уже нет. А на его месте появляется... что? Иллюзия? Эфемерность? Подмена подобья подобьем? Кармус не знал, да и никто другой тоже. Это "нечто" было неопределимо в принципе и звалось сумраком.

 От него веяло непостижимой, изначальной ирреальностью, сообщавшей чувство невсамделишности и всему происходящему, и это, пожалуй, единственное, что можно было о нём утверждать с некоторой уверенностью.

 Что бы ни случалось с человеком в Сумеречной Зоне, пробудившись на завтра, - при условии, что это "завтра" для него наступало, - силясь припомнить вчерашнее и ощущая полную тщетность своих усилий, - он понимал, что всё, что было – не было или было не так или не вполне. Правды не знал никто. Но полу-правда, как и полу-свет, - и губительней и зовущей. И человек, заведомо зная, что будет обманут вновь, жил лишь в предвкушении следующей ночи.

 Да, сумрак знал своё дело, он был великий маг!

***

 Всякий раз Кармус поражался заново способности города менять своё лицо. Те же самые улицы и кварталы в сумерках изменялись до неузнаваемости, настолько, что казалось, будто попадаешь не только в иной город и страну, но и в иную эпоху, ибо изменялось всё, включая культуру общения, поведенческие нормы, менталитет, законы и правила, даже сам язык, уступавший место особому сумеречному жаргону, имевшему множество диалектов и самоназваний в различных кварталах города.

 Часто, те же дома и заведения, магазины и оффисы сменяли своё дневное предназначенье, и адвокатская контора превращалась в игорный дом, а рекламное агенство, детский садик или прачечная становились местом наркотических оргий или закрытым клубом наёмных убийц.

 Социологи утверждали, что такая система сказывается самым благотворным образом на производительности служащих, повышая её в десятки раз, учитывая, что многие из них оставались в стенах своего рабочего места и на ночь, а некоторые заведомо подыскивали себе места работы с расчётом на их ночное обличье...

 То же самое происходило и с законом. Вещи, считавшиеся днём тяжёлым проступком, даже преступлением, преследуемым и сурово наказуемым, - ночью становились чем-то почти естественным и не влекли за собой никакой реакции со стороны блюстителей порядка. Главным мото сумеречного законодательства было: живи и дай жить другим, даже если... даже если это вело к смерти. Зато любая попытка ограничения вседозволенности, установления пределов беспредела, - каралась беспощадно, справедливо рассматриваясь, как посягновение на святая святых: свободу личности и общества вцелом.

 Впрочем, речь, ведь, шла о сумерках, а в них всё – не на самом деле. И вседозволенность их оказывалась на поверку не менее иллюзорной и мнимой, чем всё остальное. Сотни неписаных законов регламентировали беспредел и слагались в сложнейшую картину маргинального норматива, обуславливающего поведение, развитие ситуаций и расстановку ролей в ночной игре.

 Положение усложнялось тем, что в каждом квартале города были свои правила для той же игры и то, что поощрялось в одном, - индеферентно позволялось в другом и стражайше запрещалось в третьем. Посему, существовали специальные школы обучения ночной жизни, именовавшиеся Центрами Выживания. В них преподавали основы сумеречных диалектов, этику и поведенческие кодексы основных районов города. Занятия включали в себя теорию и практические задания "в полевых условиях" и пользовались неизменным спросом. Жертвы из числа курсантов исчислялись десятками за ночь, но тут уж ничего не поделаешь: за ошибки платят...

 К этому следует прибавить толпы туристов, на свой страх и риск бродящих по наименее опасным кварталам организованными группами. Они носили специальные светящиеся комбинезоны, издалека оповещавшие об их нейтралитете и непричастности. Те, кто могли себе это позволить, нанимали и вооружённую охрану. Но даже это спасало не всегда: в городе промышляли банды, специализировавшиеся, как раз на таких, вот, распухших от купюр искателях приключений...

 Он знал, что к пяти утра ночная вакханалия стихнет, и улицы на короткое время опустеют, давая возможность полицейским и санитарным бригадам избавить их от трупов и раненых, жертв наркотиков и изнасилований, просто обезумевших. Следом за ними тут же появится армия чистильщиков. Машины и люди медленно, методично, продвигаясь, как войско термитов, пройдутся по улицам и паркам, площадям и бульварам центральной части города, оставляя за собой непривычно чистые, сверкающие мостовые и газоны. Но то лишь фасад. Во дворах и подворотнях, тёмных переулках и канавах, долго ещё будут валятся люди и сор, - умершие, умирающие, гниющие, - покуда кто-нибудь случайный не озаботится оповестить о них службы или сердобольно не снесёт останки в мусорный бачок... И настанет день.

***

 Кармус колебался: отправиться ли домой пешком или взять автобус на те несколько медяков, которые ещё звенели у него в кармане.

 Никаких курсов в Центрах Выживания он не проходил, диалектов не изучал и вообще, не обучался ни чему специально. Но он почти 13 лет жил в городе и городом. Более того, он любил сумерки, они были "его временем", даже не просто временем, - местом, формой, средой обитания.

 Кармус прекрасно знал, что его имя, полученное при рождении в совсем другой стране и значащее на его родном языке нечто совершенно иное, прочтённое перевёртышем, на местном наречии обозначало сумрак, да, Сумрак. А в расчленённой фамилии явно усматривалась та же сокрытая природа: Волленрок... Вольный Рок... Да разве Рок может быть вольным?! Разве это понятие не подразумевает полную, неизбывную не-свободу, тотальную предопределённость без возможности что-либо изменить?! Вот она, таинственная, антиномная его, Кармуса, суть, его способность, -нет, больше: предназначение! – воплощать в себе сочетание несочитаемого, свет и тьму, порочность и благость, свободу и предрешённость. И не оно ли, это уникальное сочетание, одно лишь и делает его гениальным? способным постигнуть непостижимое, проникнуть за грань?

 Кармус был в этом уверен. Он был Сумраком и ощущал это всеми фибрами своей мятущейся, противоречивой души, казавшейся ему, порой, столь же ирреальной и эфемерной, как и породившая её стихия. Именно её неоднозначность, мнимая истинность, недосягаемо-условное очарованье, так импонировали его собственным, создавая единственно верный сонанс,благозвучную гамму, гармонию.

 Да, он жил сумерками. В сумерках он – жил.

 Кармус почти никогда не забирался в ночное время так далеко от родного квартала, жизнь которого знал в совершенстве. От дома его отделяло несколько крупных районов города, каждый со своей спецификой, о которых он знал лишь смутно, самое общее и то – по наслышке.

 Помимо необходимого в сумерках умения находиться в постоянном состоянии "охотника на тропе", Кармус усвоил для себя одно золотое правило, не раз и не два доказавшее свою незаменимость на практике: будь незаметен, не проявляй себя, слейся... И, если нет крайней необходимости что-либо делать, - не делай ничего, просто стой. Или иди. Иди не оглядываясь, спокойно, целенаправленно, не реагируя на окрики, просьбы, мольбы, угрозы, придирки, - просто иди. Будь глух, слеп, невосприимчив. Не проявляй ни паники, ни страха, ни возбуждения. Вообще никаких эмоций. Иди. Если же тебя затронули, если произошёл физический контакт, - при условии, что ситуация тебе незнакома и ты не уверен в точном знании языка и интепретации терминов, кодов и шифров, - лучше всего прикинуться безумным аутистом, не способным ни на что иное кроме слюнопускания, эпилептических гримас и булькающих, нечленораздельных звуков. В подавляющем большинстве случаев это сработает. Правда, не всегда.

 Весь прошедший день промелькнул пред ним чередою обжигающих память кадров: беснующиеся толпы у небоскрёба, взрыв, унижение в Бюро, потеря средств к существованию, нищий...

 Он сделал глубокий вдох, сжал зрачки, вгляделся в то непроглядное "нечто", подстерегающее его впереди... и шагнул в Сумрак.

***

 Кармус шёл вдоль тротуара одной из наиболее людных улиц. Днём она была средоточием государственных учереждений, дорогих кафе, модных магазинов одежды. Сейчас он силился её узнать и не мог. Дневные вывески исчезли, рекламы сменились, даже сам дизайн и цвет домов преобразились в лучах прожекторов. Это был другой город.

 Справа, через дорогу, внимание Кармуса привлекло ритмичное пунцовое миганье. "МОКРЫЙ РАЙ – прочёл он сочащиеся соком буквы, а под ними увидел то, что в первый момент принял за огромное, увеличенное до размеров пяти-этажного дома, изображение орхидеи.

 Но нет, то была не орхидея. Истекающее собою влагалище пульсировало, содрогалось в экстазе, выплёскивая волны глубовато-белой слизи. Губы трепетали лепестками, набухший, багровый клитор дрожал пестиком... Вагина сладострастно стонала, изнемогала, агонировала. Время от времени на экране появлялся нежный женский пальчик с капелькой бордового ноготка, он истомно погружался в липкую глубь, пробегал по губам, теребил клитор. Орхидея сотрясалась сильнее, градинками испуская нектар. Поравнявшись с домом-влагалищем, Кармус явственно ощутил и запах: резкий, специфический, солёно-копчёный, сладко-гнилостный, пряный. Прямая трансляция оргазма была многомерной.

 Кармус судорожно сглотнул и поспешил дальше.

***

 "Только для женщин! – гласила надпись в три этажа, и ещё большая: "СПЕРМА ГИГАНТА". Буквы были огромными, выпуклыми, полыми. Невообразимых размеров член, от которого виднелась одна головка, неутомимо заполнял их извергающимся семенем. Соединённые тонкими трубками, они наполнялись одна за другой, уровень белёсой жидкости в них повышался, пока не заполнил их до краёв и не брызнул упругой струёй вверх, в лицо и раскрытый рот удивительно красивой девушки. Она в упоении закрыла глаза, раздвинула губы и, ловя каждую каплю, замерла в неге. Сперма нескончаемыми пульсами заливала лицо, стекала по губам, подбородку, шее. И вместе с ней по лицу девушки расплывалась блаженная улыбка неподдельного счастья.

***

 - Дяденька, - раздался тоненький голосок. Кармус обернулся.

 Перед ним стояла девочка. Худенькая, почти прозрачная, она была одета в школьную форму: клетчатая юбочка на шлейках, белая рубашонка в обтяжку, чёрные лакированные туфельки, белые носочки. Две куцые косички топорщились бантиками. Губы горели пунцом на бледном личике. В одной руке она держала за ногу, головой вниз, сиротливо поникшего плюшевого медвежонка. "Лет одиннадцать, от силы", - определил Кармус. Девочка виновато потянула вверх юбочку и на её ноге, чуть выше острого коленка, обнажился огромный лиловый синяк. "Бедняжка, потерялась , наверно", - подумал Кармус.

 - Отсосать? – спросила девочка полу-просительно.

 - Что? – не понял он.

 Девочка бросила красноречивый взгляд на брюки Кармуса, пониже пояса.

 - Отсосать? Не дорого... – и она медленно провела пальцем по припухшей губе.

 Кармус не знал, ужаснуться ли ему, разгневаться, пожалеть?

 - А медвежонок зачем?

 Девочка пожала плечами.

 - Многим нравится...

***

 К фонарному столбу был прикован мужчина. Крупный, тучный, опоясанный цепями, покрытый обильным потом, он был прижат обнажённой спиной к бетону, голова свесилась на грудь, ноги широко расставлены, рот стянут ремнём.

 Мужчиной занимались трое. Три женщины-Домины в чёрных латексово-кожаных доспехах, высоких сапогах со шпорами, птичьих полу-масках с хищными клювами, переходящими в плюмажи из угольно-чёрных перьев.

 Одна из них, высокая, худая, отстоящая на несколько метров, секла человека длинным шипастым кнутом. Домина хлестала от всей души, не щадя себя. После каждого удара, человек содрогался и на коже его плечей, боков, ляжек один за другим проступали кровавые рубцы.

 Другая присоединила к его соскам электроды и, то и дело, нажимала на кнопку, утопленную в маленькой квадратной коробочке, стараясь при этом не попасть в такт ударам кнута, что заставляло человека сотрясаться чаще, аритмичнее.

 Третья заведовала гениталиями. Яички мужчины были стянуты шнурком и, распухшие огромным багровым шаром, в любой момент грозили взорваться переполнявшим их содержимым. Член протестующе вздыбился, посиневший, в уродливых червяках вен, фиксированный гибким резиновым кольцом у основания. Домина то нежно оглаживала головку упругим пером, то поворачивала его остриём, нанося внезапные, точно выверенные уколы.

 Госпожи были настоящими мастерицами.

 Кармус шёл дальше...

***

 В подворотне четверо насиловали девушку. Подворотня была узкой, глубокой, заканчивающейся продуманным тупиком, с хорошо выдержанной подсветкой непрестанно мигающих, мертвенно-синих ламп. Ослепительными вспышками выхватывали они из сумрака фрагменты происходящего.

 ... распластанная на стене фигурка... срываемые одежды... надрывные крики о помощи и пощаде...

 ... обнажённая, она повалена наземь, один держит её за волосы, другой за руки, третий – огромный, жирный, - навалился всем телом, давит, терзает, кряхтит от удовольствия... четвёртый мочится ей на лицо...

 ... фигурка на четвереньках... двое занимаются ею сзади, один спереди... девушка уже не сопротивляется, только слабо повизгивает...

 ... фигурка лежит... недвижима... кровь растекается из-под неё бесшумной чёрной лужей...

 Кармус отвернулся. Ночь только начиналась.

***

 Пройдя несколько кварталов района, обуянного сексуальным безумием, Кармус попал, как ему показалось, в зону относительного затишья. Но он не обольщался, напротив, лишь ещё больше подобрался, готовый ко всему.

 К нему приближался молодой парень. В простых штанах и рубахе на выпуск, босой, с безжизненно поникшими вдоль туловища руками. Не видя, он смотрел перед собой остекленевшим взором. На груди его болталась картонная табличка.

 "Люди! – читал Кармус. – Я понял, что был к вам жесток и несправедлив. Пожалуйста, очень прошу вас, простите меня за всё!"

 "Мда... – протянул про себя Кармус и покачал головой. – Жаль... Этот долго не протянет, пару кварталов, не более. Такие в городе не выживают"...

***

 Улица незаметно опустела от транспорта, шум стих, в воздухе повеяло чем-то странно знакомым, полу-забытым, до боли свежим... Кармус с недоумением огляделся вокруг.

 Вдалеке послышалось тихое урчанье мотоциклов. Вот уж появились и они. Классических пропорций, сверкающие хромом, никелем и превосходной кожей, кремовые, с вишнёвой подсветкой, они, казалось, плыли, не касаясь асфальта, как фантастические корабли, как воспоминание из снов детства... Их венчали всадники. Закованные в такую же кремовую кожу, в сапогах и перчатках с раструбами. Ослепительные шлемы благородной бронзы возносили маковки с бирюзовыми кистями хвостов. То был не более, чем эскорт. Следом показался лимузин. Такой же непорочно-кремовый, неправдоподобно длинный,он казался бесконечным, и всё длился и длился, перетекая в самого себя... На заднем сиденье, за дымчатыми, пуленепробиваемыми стёклами, видневась фигура мужчины в смокинге.

 Лимузин проплыл мимо и прежде, чем его заслонили два задних мотоциклиста сопровождения, Кармус успел разглядеть на лакированном багажнике две филигранно сплетённые буквы "С". Да, то был личный лимузин одного из членов закрытой элиты. Теперь он понял, чем объясняется заблаговременная очистка улиц, тишина, даже запах. СС славилось многим, в частности, - своими тайно разработанными высокими технологиями, стоящими на два порядка выше самых продвинутых военных...

 Улица с благоговеньем провожала недосягаемое и постепенно возвращалась к жизни.

***
 
 Старуха была безумна ещё издали. Седые патлы, скрюченные ветки рук, дёрганые движения изломанного тощего тела... Она бурно жестикулировала, отзываясь рявканьем на беззвучные реплики воображаемого недруга. Поравнявшись с Кармусом, она вдруг замерла на месте, вперилась в него пронизывающими лезвиями глаз... Вспышка внезапного узнаванья осветила её сморщенное лицо, она пригвоздила Кармуса к месту обличительно воткнутым в него пальцем и воскликнула:

 - Ты! Я узнала тебя! Это ты убил мою девочку! О!!! – и она растопырила пальцы, намереваясь изодрать в клочья долгожданного убийцу...

 Кармус попятился.

 Судорога пробежала по телу старухи, она дёрнулась, поникла, взгляд её потух, истлел, вымер. Она осела наземь, обхватила себя руками и, покачиваясь, принялась тихо, жалобно выть...

***

 По светящемуся табло пробегали строчки новостей.

 ... 17 000 убитых и неизвестное число раненых... материальный ущерб исчисляется сотнями миллионов... синдикатам нанесен моральный ущерб.... жертвы взрыва требуют компенсации... правительство призывает к спокойствию... возмещение убытков... комендатский час... мэр города обещает незабываемое праздненство...

 Но праздненство и так уже было в полном разгаре. Навстречу Кармусу двигалась развесёлая процессия бесноватых. Одетые в маскарадные костюмы самых причудливых форм и расцветок, они били в крышки кастрюль, звенели литаврами и бубнами, барабанами и трещотками... ритм не прослеживался, каждый просто производил максимальный шум.

 То и дело, кто-то из них валился на землю в неудержимом приступе распиравшего его восторга, дёргал ногами, хохотал, целовал плиты... Толпа окружала его кольцом, упоённо пускалась в пляс, исходила воплями... зверела...

***

 Кармус вышел на Бульвар Непорочных Душ, но пройдя совсем немного увидел, что тот перекрыт заграждением: зона взрыва и все прилегающие к ней районы были оцеплены и изолированы. По пепельно-зелёным каскам и ощерившимся дулами пулемётов бронетранспортёрам, он понял, что дело отдано в руки Соединений Внутреннего Режима. Кармус поспешно нырнул в первый попавшийся переулок: с этими шутки плохи, лучше всего и вовсе не попадаться им на глаза.

 Он лихорадочно прикидывал, как же ему попасть к себе домой, на улицу Герцога Фердинанда, минуя районы запретной зоны.

 Впереди простирались полностью незнакомые ему кварталы. Кармус вгляделся в сгущающийся мрак переулка и медленно, предельно осторожно, тронулся в путь.

***

 Он успел пройти всего ничего, когда различил несколько теней, там, дальше, на грани видимости. Вот ещё... и ещё, уже по другую сторону. Стояла полная, удивительная для сумеречного города тишина. Редкие лампочки подслеповатых фонарей едва разгоняли темень, делая её изжелта-серой, пыльной...

 Кармус отошёл в бок, к нише дома, стараясь раствориться в спасительной полу-мгле. Но он, как назло, стоял у самого фонаря и никакая тень не в силах была бы сделать его невидимкой. Впрочем, это было вполне излишне: его уже заметили.

 Конец переулка клубился теменью и оттуда, словно материализовавшись из неё самой, стали вырисовываться фигуры. Они возникали из подворотен, скрытых дверей и подвалов, по обе стороны улицы, беззвучно, плавно, согласованно, как в зловещем, до мельчайших подробностей отрепетированном танце. Их было много...По мере их приближения, Кармус различал чёрные, обтягивающие мускулистые тела трико с белыми полосами рёбер, чёрные перчатки, мягкие резиновые тапочки, маски... и похолодел, как смерть. Ибо именно смерть к нему и приближалась. Собственной персоной. Ошибиться было невозможно.

 Это были Скелетоны. Никто и никогда не навевал в городе больший ужас, чем они. Их невозможно было обмануть, откупиться деньгами, отдаться на поругание, дабы спасти жизнь, запугать... Их совершенно не интересовала степень твоей вменяемости, мужчина ты или женщина, бедный или богатый, наркоман или пьяница, проститутка или святой... Их даже не интересовал ты сам. Только твоё тело. Ибо Скелетоны были охотниками за телами. И они были неумолимы.

 Скелетоны уже давно переросли обычную банду и теперь, скорее напоминали корпорацию или мощный тайный союз, по структуре и дисциплине стоящий в одном шаге от синдиката. Они работали чётко, слаженно, организованно. Каждый из них в отдельности был мастером своего искусства, бесстрашным, бестрепетным, беспощадным. И умеющим хранить тайны.

 Они не пользовались огнестрельным оружием, только длинными кинжальными ножами, смертоносными кастетами-колючками... и кое-чем ещё. Настигая жертву, они приканчивали её по профессиональному скоро и тут же, на месте, разделывали, как свиную тушу. Они брали всё: мясо, внутренние органы, кровь, мозг. В считанные минуты от человека оставался... скелет. Отсюда и пошло их имя.

 В городе, да и в Империи вообще, была широко распространена практика купли и продажи внутренних органов для трансплантаций: лёгкие и печень, сердце, селезёнка и спинной мозг, хрящи и ткани, сосуды и позвонки, - всё вживлялось, вставлялось и пересаживалось. Спрос был неиссякаем. Любой человек имел право продать себя – целиком или по частям, будучи живым и здоровым. Его подвергали анестезии, он усыпал и... не просыпался. Деньги получала семья. Тысячи и тысячи избирали подобное, как способ ухода из жизни: он не требовал от них ни личной храбрости, ни сноровки, к тому же , помогал их близким... Часто родители избавлялись таким путём от нежелательных детей: одним ртом меньше, одной компенсацией больше... Иные – подделывали документы и продавали других, без их ведома и согласия, но за их же подписью, опровергнуть истинность которой бывало почти невозможно...

 Однако, всё это было законно, санкционированно, легально. Синдикат "Вторая жизнь", обладавший монопольным правом на торговлю органами, заведовал всем.

 Скелетоны же бросали вызов синдикату. Они подрывали рынок. А потому считались преступниками. Преступниками в глазах потенциальных жертв, в глазах синдиката, правительства, полиции. И Скелетоны воевали против всех. Воевали и выигрывали. И тот факт, что они объявились в считанных кварталах от Соединений Внутреннего Режима, лишь доказывал их дерзость.

 Кармус в панике обернулся и увидел, что путь назад отрезан: оттуда к нему приближались ещё трое, притацовывая, словно в немом балете-пантомиме. Один держал в руках свёрнутую сеть Двое других поигрывали скрученными, в любой момент готовыми для броска, лассо.

 Закричать? Скорее всего, его крик донёсся бы до площади с броневиками... И что? На него бы прибежали? Откликнулись бы? Вряд ли... В любом случае, они не поспели бы вовремя... разве что, помешали бы Скелетонам полностью разделать труп...

 Два фонаря отделяли его от идущих спереди, один – от идущих сзади. Скелетоны не спешили: зачем?- если ты и так полностью уверен в неизбежном...

 Позади раздался шум мотора... визг тормозов... распахнутая дверца такси...

 - Запрыгивай, парень, быстро! – Водитель, - пожилой лысоватый мужчина в кожанке, - держал дверцу открытой и в упор глядел на него. По привычке Кармус среагировал, как обычно, т.е. не среагировал никак. Настырный водитель такси? В городе? Ночью? От такого хорошего не жди...

 - Ты что, сдурел? А ну давай – или я рву...

 Кармус заскочил в машину и она, не дожидаясь пока он захлопнет дверцу, взвыла двигателем и понеслась прямо на растянувшихся цепочкой Скелетонов. Те полетели в стороны, как сбитые кегли. Водитель повилял по переулкам и лишь когда счёл, что достаточно замёл следы, выехал на более широкую улицу, сбавил скорость и стёр, выступивший на лбу пот.

 - Ффу..., - облегчённо выдохнул шофёр, - кажись, и на этот раз пронесло... Тебе что, парень, жить надоело? Ты куда попёрся, а? если б я не успел – продаваться бы тебе завтра фаршем в пирожках...

 - Я..., - Кармус не знал, что сказать, - у меня нечем вам заплатить...

 - Ты что, совсем дурак, да? Я тебя спрашивал о твоей платёжеспособности, когда дверцу открывал?

 - Нет, не спрашивали, но... Зачем вы это сделали? Для чего?

 - Для чего?! Да для того, чтобы лишить этих нежитей ещё одной жертвы, вот для чего!

 - Но почему? – Кармус всё ещё ничего не понимал.

 - Они убили мою жену. Мою Берту, понимаешь? Эти подонки разделали её, как барашка... Я опознал её по перелому кисти руки... и пломбе...

 - О, господи, - пробормотал Кармус, - и вы...

 - И я мщу, да! Таксист превратился в охотника. Каждую ночь я выхожу на эту нечисть. Я изучил их повадки, районы обитания, места логовищ, методы, всё... Я знаю, когда и где... Но я не знаю: кого? И я выжидаю, пока неосторожная жертва сама не выманит этих змеёнышей наружу... И стараюсь её спасти. А если при этом зацепляю одного их этих – ну что ж, Господь меня за это не покарает... да и полиция – то же.

 - И вы не боитесь, что они вас узнают, вычислят, отыщут?

 - Сынок, они уже давно меня вычислили... Я не настолько богат, чтобы каждую ночь менять машину, да я и не прячусь, даже номера не завешиваю.

 - И вы ещё живы?!

 - Как видишь, жив. Даже кое-кого ещё в живых оставил. – И таксист подмигнул Кармусу. – У каждого свои секреты, парень. Но одно я тебе скажу: в этом мире нет ничего, чего бы стоило по-настоящему бояться. Понимаешь? НИ-ЧЕ-ГО! И чем меньше ты боишься – тем больше ты живёшь. И наоборот. Усёк, заснежник? Да не смотри ты на меня так, я и сам такой... сразу твой акцент учуял... Что, не веришь? Ну да, я - заснежник... Только прибыл я в благословенную Империю не пять или десять лет назад, а все тридцать пять... Такие дела...Ладно... Тебя куда подбросить, а?

 Когда такси остановилось на улице Герцога Фердинанда 117 и Кармус взялся за дверную ручку, водитель протянул ему клочок бумаги.

 - Вот, возьми. Тут сказано, как меня найти. Если очень уж приспичит. Договорились, заснежник? – и таксист улыбнулся.

***

 Приняв душ и выпив один за другим три стакана чая, Кармус почувствовал себя почти способным мыслить. Его убогая, крохотная коморка казалась ему сейчас раем на земле. Ничего лучше вообразить было невозможно. Кармус вспомнил весь бесконечный, невероятный день и почувствовал, что повзрослел за него больше, чем за всю прошедшую жизнь. Или состарился. А ещё он вспомнил, что потерял... И понял, что очень скоро лишится своего рукотворного, такого хрупкого рая. И будет вышвырнут на улицу за неуплату понедельного квартирного взноса. А там... там конец.

 И, как обычно в таких ситуациях, Кармус приказал себе: "Ты должен изжить в себе Рыбу!" Он повторил это трижды и привычная мантра обрела, внезапно, совершенно иной, неожиданный смысл. Он вызвал в памяти женщину-вамп и нищего, паренька с покаянной табличкой, и водителя такси. "В этом мире нет ничего, чего бы стоило по-настоящему бояться."

 "Да, - сказал себе Кармус, - Да!"

 "17 000 убитых", - всплыла перед его глазами надпись на табло. И в его голове стал вызревать план.

***