Trademark

Там было светло, ничего не капало, было, пожалуй, больше припаркованных машин, чем на открытой стоянке, но они были также малочисленны, неподвижны и неопасны. Несмотря на поздний час, хозяева машин не спешили домой. Может быть, их просто не пускали. Огромный торговый комплекс уже закрылся, припаркованный транспорт наверняка принадлежали тем, кто там работал. Они, наверное, начинали не в 9 утра, как вся страна, а где-то после обеда, если им приходилось задерживаться так долго, после 11 вечера.

Было тихо, только иногда по дороге, охватывающей шоппинг центр двухкилометровым кольцом, проезжал автобус или машина, с заблудившимся водителем. Тогда звук двигателя разносился между колоннами по всей стоянке и долго не успокаивался, эхом отражаясь от верхнего и нижнего яруса парковки, ускользая в конце концов вверх по перилам и лестницам. Несмотря на отсутствие стен, чувствовалась замкнутость пространства и потому его защищенность от непредсказуемости погоды снаружи. Там была ночь. Здесь был свет и тот же холод, но дождю и даже ветру было отказано. Вдали негромко, но напряженно, звуком, который казался неотделимой частью ночи, шумело неспокойное шоссе.

Поверхность стоянки была такой гладкой, что привычный приглушенный гул от роликов стал еле различим, исчез, изменившись в шипение, никакого потрескивания колес, наезжающих на рассыпанный гравий, просто кайф. Он носился между колонн, подпирающих верхний ярус парковки, прицеливаясь в них, разгоняясь, и уклоняясь от столкновения в последний момент. «ШШЩЩу!!!» - он притворялся, что гонит турбулентные потоки воздуха, расправляет крылья, но не хочет улетать, хочет скользить по бетону, как по льду, поворачивая резко, подпрыгивая, приседая, взлетая опять на несколько сантиметров, подпевая то ли конькам то ли ветру, пытающемуся проникнуть снаружи из черной и дождливой ночи. «ШШЩЩу!!!»

«Долгие годы неподвижности, вечность бездействия, и, даже страшно признаться, ожидания...» - думал он о своем совсем недавнем прошлом. Мысли двигались по спирали, набирая обороты, он уже знал куда они его заберут с собой. Он там бывал, и ему не понравилось. Нет, сначала, конечно, было интересно еще раз взглянуть, рассмотреть детали своего несчастья и неудовлетворенности, наросших за долгие годы толстым слоем на его «идее себя». Но после нескольких экскурсов в этот Palais Misrable, ему надоело. Поэтому сейчас он не последовал за этими мыслями весь путь, быстро соскочил с закручивающейся спирали, и в радостном удивлении понесся куда-то, шурша колесами.

Движение! Оно давалось ему нелегко. Но он был упрям и настойчив. Это стало его trademark, он не сдавался, сам иногда не зная какого результата добивается. Давя, упираясь, двигался вперед, не понимая до конца свою мотивацию, или понимая, что ничего за ней нет, кроме упрямства и природного упорства. Иногда это очень помогало. Так он учился водить машину (ему уже было за 30), казалось бы, такую очевидную и доступную всем вещь. Он ее открывал для себя (чувствуя глубокую важность этого акта), как Колумб или Гагарин, или первый астронавт, ступивший на Луну. Открыл и познал: у движения есть неизменный спутник – свобода! Год назад попробовал горные лыжи и сразу же влюбился в возбуждающую смесь скорости, снега и зимнего солнца. А пару месяцев назад встал на коньки. Сначала на льду. После первого раза вернулся весь в крови и синяках. По привычке не сдался. Встал во второй раз и... поехал таки, все быстрее и увереннее. Движение захватывало, внутри все ликовало! Мысли исчезали и временно не тревожили! «ШШЩЩу!!!»

Он вдруг вспомнил свой первый спуск с горы в Альпах. Было пасмурно, шел снег. Толпа людей по-деловому радостно высыпала из фуникулера и принялась нацеплять на себя лыжное снаряжение. Щелкали застежки креплений, звучал немецкий и на заднем плане еще несколько европейских языков. Все знали, что делают. Он посмотрел вниз по склону, и у него заныло в груди. «Как я на фиг туда поеду, вы чо…». Мимо проследовала цепочка, как ему показалось, годовалых детей во главе с инструктором. Неспеша и уверенно, пересекая трассу зигзагами, они покатились вниз. Склон терялся из виду, сливаясь с белесым от падающего снега воздухом. Люди непринужденно направляли лыжи в сторону неминуемой гибели, и быстро пропадали вдали, превращаясь в крохотные точки. Ему было страшно!

Короче, учиться было тяжело. Но желание движения было сильнее. Он постепенно обретал эту новую способность, в которой так нуждался, но тягу к которой до недавних пор успешно скрывал, даже от себя. Абсолютное, неизбежное, подавленное годами, тщательно замаскированное, вскользь замеченное и отложенное на потом. Его первые, неумелые и робкие шаги в физическом пространстве лишь бледной тенью копировали бесконечное и неустанное движение внутри его... души? Или сознания? «Интересно, а у меня есть душа? На что это похоже? А это можно потрогать?... ээх»

Он как-то неловко покачнулся, даже не успел махнуть руками, то ли поскользнулся, то ли просто увлекся и сделал какое-то неожиданное для самого себя движение. Звук от падения был похож на шорох бумаги, но прямо посреди этого полушелеста-полускрипа что-то тяжелое и твердое ударило о бетон. Эхо было коротким. Потом сразу была тишина. Вокруг не было ни души. Только сотни выкрашенных в белое с красным колонн зашевелились на мгновение и тут же, притворившись, что ничего не заметили, подровняли ряды и, отвернувшись, умолкли.

Было так же светло. «Блин, что же это...» Потолок плыл, теряя резкость, перетекая в разметку на проездах между парковочными местами, изображение заполнялось зелеными пятнами. Боли не было. Он попытался встать. Застонал. Не встал. Только перевернулся на бок и тут же опять свалился на спину. Теперь в глазах потемнело. Заиграла музыка. Он слушал эту песню по дороге сюда в машине, «ранен тобой... я не такой». Он гнал по пустой улице, не замечая светофоры, лишь проносясь мимо них обращая внимание, что они светили зеленым. Зеленым, который теперь заполнил все, переливаясь, сползая в ярко желтый. Местами он отступал, оголяя сразу за ним бесцветно-беспросветно-черный. Одна-две застрявшие было в голове мысли, вырвались наружу, исчезли на мгновение, и вот, отразившись от этой черной сферы, прорвавшись между пятен и расплывающихся цветных кругов, уже возвращались назад, искаженные и непонятные. «Что? Что...» - переспрашивал он, но мысли опять ускользали, последнее слово скрывалось в сумраке, и он не успевал прочитать его... И музыка, теперь уже тоже без слов, каким-то расплывчатым еле различимым звуком, но одновременно с тем, уверенным присутствием, капала в его открытые невидящие глаза...

Глубокий полумрак охватывал бесконечное пространство. Ровная, но не гладкая, одинаковая на мили, на сотни миль вокруг поверхность океана, покрытая легкой рябью, простиралась перед глазами. Металлическая, свинцово серая, почти черная, вода глушила и смешивала звуки, превращая их в гул, постоянный, незаметный, если не обращать внимание, и пугающий, если вдруг задуматься откуда же он здесь в этой пустыне, где на легких волнах качается одинокое судно и ничего и никого больше нет вокруг.

Они не сделали это насильно, а может он и сам не сопротивлялся, все произошло как-то естественно и просто. На палубе лежали огромные туши китов, некоторые даже полуразделанные, с огромными разрезами вдоль всего тела. На палубе кроме китов еще были люди. Палуба была темной, наверное от крови. Ее, наверное, смывали за борт, потому что вода вокруг судна была какая-то особенно мутная. Вообще все было темным, каким-то сумеречным, но не ночным. Без искусственного света. И без искусственного насилия. И вода была, кстати, не такая уж холодная, совсем не такая холодная, какой она казалась с палубы корабля. Но ее было много, и она была черная и непрозрачная, и ему было как-то не по себе одному среди такой огромной массы темной воды. Но это было именно то, что случилось: он оказался за бортом, в воде, один. Почему так получилось, кто этого хотел – он сам или они – было не совсем понятно.

«Надо выбираться» - подумал он. «Надо двигаться, иначе замерзну, надо что-то делать.» Он взглянул на корабль, помощи оттуда ждать не приходилось, не даром же он оказался за бортом. Повернувшись к судну спиной, начал грести. Он с детства не любил огромные массы воды под собой, хотя с детства умел хорошо плавать. В воде была жизнь, сокрытая и невидимая, она чем-то угрожала ему.

Тут люди на судне засуетились и кто-то сказал: «Акулы». Не крикнул, просто сказал. Хотя корабль был уже далеко, слова прозвучали близко и отчетливо. Они были произнесены для него. Чтобы он знал. Чтобы знал, что они там на корабле смотрят, внимательно следят за происходящим. Акулы. Он их тоже увидел. Они плыли на запах крови от разделанных китов. А он был один во всем океане. Он бы выплыл: вода была теплая. Плыть далеко, конечно, куда даже не очень понятно, но он бы не сдался, он бы греб, пока были силы, и точно бы выплыл. Он даже заметив акул, не перестал грести. Если б не они, точно б выплыл. Подумал как-то со злостью: «Крепкий блин орешек». Акулы плыли к нему. Он даже запомнил как одна из них, самая большая, нацелилась на него и открыла пасть.

И тут же хлынул свет, и сжало виски, и загудело где-то в затылке, и нога, за которую укусила акула, жутко заныла. Все сразу, одновременно! И было очень страшно и досадно. Страшнее, чем быть просто одному в темной воде. И досадно, потому что «Сожрали, они меня таки сожрали!» билось в его голове.

Над ним был белый потолок стоянки. В легкой дымке. Он пошевелился, пытаясь оглядеться. Дым. Откуда здесь дым? Источник - женщина - смотрела на него, без особого интереса и удивления, просто созерцая, неспеша оглядывая его распростертое неподвижное тело. Затянулась, стряхнула пепел с сигареты, держала ее немного в стороне, подозревая, что дым ему может не понравиться. «You ok? Want me call the ambulance?”

«Да не, я сам.» Женщина тут же исчезла. Он испуганно подумал, что даже придя в сознание, все еще видел миражи. «Что же здесь по-настоящему тогда...» Боль. Она была настоящая. Он не смог встать, и сначал просто полз по бетону, потом приподнялся на четвереньки. Продвинулся так метров на двадцать, медленно, останавливаясь после каждых нескольких шагов. Скрежеча пластиком роликов по покрытию стоянки, постанывая, снова начинал двигаться. Потом вдруг понял, что ползет просто так, без направления, как будто все еще бултыхался в том бесконечном черном океане. Попытался сообразить куда же ему надо. Начал с того, чтобы понять, где он находился. Для этого пришлось сосредоточиться. Голова раскалывалась.

«Акулы, блин. Конькобежец. ШШЩЩЩ... У!» - шептал он себе под нос. «Ну давай, греби, удивляй мир. Можешь? Гребун. Trademark. Ща посмотрим.» Он опять пополз. Просто пополз. Опять без направления, упрямо перебирая руками и волоча за собой ноги. Где-то была припаркована машина, на которой он приехал на свое ночное катание. Пока что он, наверное, даже не мог вспомнить, что он приехал на машине. Но он полз, привел себя и весь свой мир в движение. Опять. Падения не в счет. И акулы тоже. «Пока есть на чем, буду ползти». Он улыбнулся, несмотря на страшную головную боль. «Классно все таки на коньках кататься».



Февраль-Декабрь 2006