Шу-шу-шу!

Вам, собственно, что, мадемуазель?

Хотите ветреного Петербурга с кривыми каналами, уходящими в пустоту Коломны и
обреченно глядящими на желто-серые фасады? Там, говорят, можно по мостикам через
речки перескакивать. Хотите мокрого Тверского бульвара с молодым Есениным и
следами на песке? Хотите Лондона с зеленой травкой, удаляющимся шумом
Heathrow и нарастающим шумом Holland Park? Хотите Рима со ставнями,
хотите Венеции с плесенью и Бродским, хотите Праги с игрушечными домами,
хотите…? Не хотите?! Хорошо. Давайте, тогда я Вам спою. Опять не хотите!
Тогда наиграю Вам на струнах, что-нибудь из прошлого. Нет… Что же мы
будем делать во всем этом авитаминозе?

Эврика! Отменяем бульвары со ставнями и травку с плесенью! Берем на вооружение белый след от истребителя в сицилийском небе, узкую тропку между молодыми
виноградниками, тень от оливы, томик Пиранделло, полоску пляжа за
анисовыми зарослями, Верди или Бреля (по вкусу), что-то там из полотенец
и сарафанов и, наконец, Вас саму с Вашими же всхлипываниями. Все это
покуем, запихиваем в Шереметьево-2 и отправляем на тот берег, где ничего
не слышно, но все видно. Как Вам план? Вижу, вижу – нравится!

Что во всем в этом? - спросят сами себя два мимикрирующих мужичка. Что в
этом существе, в котором предопределенная предназначенность сильнее всех
предопределенных предназначенностей в мире? Что в ней? Сколько можно ей
непроизвольно сжимать свой пресс от слов, запахов, надежд, собственного
упрямства, мелочности и широты, бессмысленности и необходимости, страха
и великодушия.

Пусть сжимает, если ей нравиться.

И все-таки может же кто-то вместить все это в одну самую надежную форму,
т.е. в шар, и поместить ее, мою мадемуазель, в его центр? О, да! Да хоть
и Вы, хоть и я. Станьте как Сократ, точнее сядьте, как Сократ, под сенью
оливы, где-нибудь недалеко от моря и обсудите со своим Сизифом сею
теорему. А она пусть спит под теплым солнцем весны.