Вынырнуть на поверхность

 Она выбиралась из сна, казалось ещё чуть-чуть и она вынырнет, наконец, на поверхность. Пребывание же в этом недопробуждённом состоянии было мучительным и страшным. Она слышала гомон птиц за окном, слышала, как муж поворачивается в постели, но не могла ни пошевелиться, ни попросить его помощи, ни даже ущипнуть себя – тело не принадлежало ей. Разные картины, иллюстрирующие её состояние, мелькали на экране закрытых её век.

 То ей представлялось, что она нырнула в ослепительно голубой бассейн и, коснувшись пальцами дна, стремительно поднимается к поверхности, но та, вопреки всем законам физики и логики, превращается, вдруг, в крепчайшее стекло или лёд. Она бьётся об эту преграду, воспринимая эту замену, как игру, стучит в остекленевшую поверхностную плёнку, наконец, понимает, что это уже не игра, пугается, запас воздуха иссякает в её лёгких, ужас сковывает её. Рот раздирает безмолвный крик, из последних сил, ударяет она в стекло и, задыхаясь, захлёбываясь, опускается медленно на голубое керамическое дно. Волосы струятся волшебными белыми водорослями…

 То ей кажется, что она, золотой рыбкой заключена в водяной матрас с прозрачными, монолитными стенами. Её видят, восхищаются её красотой, улыбаются, а она, лишь, безмолвно открывает маленький свой золотой ротик и никто, никто во всём этом мокром, безжалостном мире не слышит её вопля отчаянья. Не слышит, ибо кричит она мысленно…

 Он счастлив, как счастливы бывают лишь молодожёны, наивно полагающие данное состояние эйфории нормальным и полученным ими в пользование на веки вечные заслуженно и справедливо. Он молод, полон сил и состояние это не просто считает своим «неразменным пятаком», а вообще не задумывается об этом. Мир принадлежит ему, вернее им – ему и этой пронзительно родной и хронически желанной, сколько бы они не занимались любовью, красивой девушке, которую он не так давно впервые назвал своей женой, своей избранницей, своей половиной, своей… Да, да, главное слово в этом потоке восторженного сознания было - СВОЕЙ.

 Он тихонько потянулся в постели, стараясь не потревожить её сон. Пожалуй, он ещё не совсем выспался, да и не мудрено. Они уснули, когда чернило ночи исподволь, деликатно, будто намекая на то, что пора, наконец, спать, начал размывать рассвет. Уснули в блаженном изнеможении и вот, через каких-нибудь несколько часов, он уже проснулся и не засыпает вновь, лишь оттого, что подобно скупому рыцарю вновь желает пересчитать свои богатства, осознать полноту своего счастья, потому что вдвоём им, почему-то всё время некогда.

 Он чуть приподнимается над подушкой, глядит на неё, спящую, и огромного труда стоит ему не разбудить её своими ласками. Пусть поспит ещё хоть немного. Он и сам не будет вставать, чтобы не побеспокоить её…
 Губы её чуть шевелятся, будто силясь вымолвить нечто важное, брови её ползут друг другу, но звука почти не слышно.

 - Спи, девочка моя! - шепчет он и легчайшим утренним бризом проносится по её волосам прикосновение влюблённого супруга.
 О, боги! Она уже почти выбралась из стальных объятий Морфея, губы начали подчиняться ей! Пока лишь только губы, но ничего, скоро она вся выберется вслед за ними из этого жуткого паралича, скоро, вот ещё одно немыслимое усилие…
- Спи, девочка моя! – слышит она с ужасом и чувствует, что этот ласковый приказ и последующее прикосновение вновь отправляет её в беспомощность сна, обратно туда, в матрас, обратно под лёд, на дно ненавистного бассейна…
- Нет! Не-е-е-е-т!- кричит всё её естество - Ненавижу! – мылено произносит она и воображаемый тумблер отключает её сознание.
Вновь пробудились они почти к обеду. Он предложил ей освежиться в сверкающем небесной голубизной бассейне, но она почему-то лишь зло фыркнула на него, ела без особого аппетита и избегала его ласк.
Насильственное, чисто из одной лишь его вредности, как ей представлялось, отправление её в небытие сна,(?) обморока(?) было расценено, как преступление. Она вновь и вновь переживала ужас подчинения его ласковому приказу и не могла относиться к нему по-прежнему. Обида захлёстывала её. Какая-то внешняя, исподволь наблюдающая за ней её же часть понимала, что это глупо, но была бессильна что-либо изменить.

Он чувствовал её отчуждение, не понимая его причин, изнывая от любви и отчаянья. Все усилия разбить лёд отчуждения были напрасны. Через два месяца, несмотря на непонимание родственников, она сделала аборт, а ещё через три месяца они, став чужими, развелись.