сто 42

Перепрыгнув, перелетев – нет, воспарив над лужей, я пяткой тяжелого ботинка всё же прикоснулся к бескрайней глади коричневого моря - в ответ уснувшая обледенелым сном вода, очнувшись, обхватила мою ногу холодным возмущеньем. Мне надо было торопиться – приходить не во время – негодная привычка, с которой мной ведется многолетняя война, а потому я семимильными, семидециметровыми шагами оставлял позади зазимовавшие лужи, многокилометровые железнодорожные пути, многомашинные пробки. Опаздывать мне оставалось всего лишь пару кварталов, когда я увидел под растопырившимися ветками пожилого дерева - огромного, ничуть не смущавшегося своей обнаженной старости - совсем молоденькую девушку, в которой всё - и жалостливое, не по сезону легкое, короткое пальтишко, и две рыжие, слегка взлохматившиеся косички, и курносый, опять же, не по погоде украшенный веснушками носик – всё выдавало нежелание уйти из света детства... Засмотревшись, я поскользнулся...
Больничная палата, больничный запах, больничный, в трещинах потолок. Замершие – то ли уснувшие, то ли без сознания люди на нескольких койках, сумрачный свет проникает сквозь матовые стекла пары окон, такое же непрозрачное стекло в двери, которая медленно приоткрывается...
 В палату важно, с видом хозяина всего вокруг происходящего, входит медведь – на задних лапах, едва-едва не прикасаясь головой к потолку. На нем белый халат, в кармашке – докторская трубка, точь-в-точь такая же, как у старенького, щупленького, с жидкой бороденкой профессора медицины из какого-нибудь старого фильма. Не обращая внимания ни на меня, ни на мой, судя по всему, бессмысленный взгляд, медведь жестом приглашает войти в палату огромного размера рыжую лису – всего лишь чуть пониже своего косолапого спутника, тоже в белом халате, тоже не на четвереньках - в лапе она держит обгоревшего цвета старый котелок – будто только что тот коптился на костре, и в нем, наверное, еще не съедена похлебка. При виде таких странных лекарей, в моей голове проносятся воспоминания о детских увлечениях Свифтом, о стареньком зоопарке в нашем городе, о Лисе Алисе в стране Чудес, о голодном крокодиле, который подавился солнцем, о собственном сумасшествии, о проклятом льде, о, бог знает, чем еще.
- Ну, что, любезный пациент наш, будем мы спокойно отдавать то, что уж давно обязаны отдать, иль будем мы по-прежнему упорствовать? – медведь приближает ко мне свою совсем не крошечную пасть, из которой неважно пахнет медом.
- Что отдавать? Я... Кажется, ушибся головой, когда поскользнулся... – мой голос звучит глухо и потерянно, будто я выискиваю что-то взглядом на дне черного котелка, взяв его из лап лисы.
- Хоть как-то в себя Вы стали приходить, наш уважаемый пациент, а то твердили всё одно и тоже: «Держаться больше нету сил, держаться больше нету сил», уж спасу с Вами никакого не могли найти, - медведь забирает у лисы котелок, приближает его к моему рту. – Давайте же, давайте.
- Что «давайте»?
- Да что Вы, в самом деле?! Вы будто, вправду, ничего не понимаете! Да радость же свою давайте – срыгните же, срыгните!..
- Чего?..
- Да, баба-ёшки! Когда-нибудь Вам было хорошо? Чтоб петь хотелось, чтоб целовать желалось - когда Вам думалось, что будет так всегда – чудесно и прекрасно? – медведь явно рассержен – брызгает слюной, горячо дышит. – Ну, вот и поминайте что-нибудь такое. И – наклоняйтесь над сосудом, наклоняйтесь!
- Я, наверное, очень сильно ушибся головой, как-то не так всё слышу…
- Да бросьте притворяться, бросьте! Сейчас ведь и господин Вульф явиться должен, Вам не до шуток станет – поверьте, не до шуток!
- Зачем? – я уже не понимаю вовсе, что должен говорить.
- Любовь из Вас вытягивать мы станем, лю-бо-вь! И будто Вы не знаете прямо, будто он и не делал никогда такое! Да вот и он!
Дверь вновь приотворяется, и в палату входит невероятного размера заяц – весело посматривает на меня, лукаво улыбается
- Вот, что такое!.. Куражиться и бесноваться пациент решил, уж говорил ему я, говорил! – медведь возмущенно и немного виновато поглядывает на зайца.
- А мы ему вот как, и вот эдак! – улыбчивый пушистый заяц, распрямив одну из своих лап, касается моей груди большой иглой – такой остренькой, тоненькой и блестящей морковкой. Мысль о том, что всё происходящее вокруг - немыслимый и небывалый кошмар, который вот-вот сам меня разбудит, отчего-то меня покидает, когда я вижу на моей груди красное пятно, стремительно проступающее сквозь рубашку, когда чувствую просверливающую меня боль. – Готовьтесь к подстриганию жизни, готовьтесь! – Лиса и медведь начинают суетиться вокруг зайца, греметь инструментами, о чем-то перешептываться – всё это я уже плохо слышу. Последняя мысль, которая мне приходит перед забытьем, мне, с трудом сдерживающему крик от боли, – уверенность в том, что это не кошмар, реальность здесь, и всё начиналось для меня иначе, мне всего лишь чудилось – я, перепрыгнув, перелетев - нет, воспарив, бежал – уж очень торопился, заметил девушку...

Я открываю глаза – первое, что вижу – две рыжие косички, второе - два черных глаза, они лукаво смотрят на меня. Какой же хитрющий, лисий взгляд…
- Вы так бежали, поскользнулись... Наверное, спешили... Ну, как Вы? Не ушиблись?
- Нет, всё в порядке... Вы знаете, я преподаватель... - осторожно, немного покряхтывая, я встаю. - Учитель ведь опаздывать не должен... Вот, я и бежал... А сколько времени? У меня сегодня лекции... Зачеты... С ребятами... Опыты на крысах... На собаках...
Стараясь не торопиться, я иду по скользкому асфальту. Внутри меня тишина. Ни радости, ни боли, ни любви. Всё как всегда...