Равнинные песни

 Живёт один, в степи,
 поэтому называется горностай
 В. Галыгин, «Комеди Клаб»

 В те дни, когда мир был ещё молод и не успел вкусить сполна тяжелой, но нежной руки человека, уже стояла высокая гора. В светлую эту пору так и будем звать её – Гора. Она своими снегами на вершинах зрила многие страницы истории. Так может статься, что для учёных мужей в белых халатах, а может, и для компетентных товарищей в погонах, облечённых властью и доверием партии, Гора оказалась бы настоящим кладом. Но на пути к овладению всеобъемлющим знанием мировой истории перед пытливым умом естествоиспытателя встаёт во весь свои семикилометровый рост проблема выуживания хроник из каменных извилин свидетельницы. Вполне вероятно, я отстал от жизни, поэтому не могу с ходу выдумать способа совершить сей акт пополнения скудной копилки точных фактов летописи Homo sapiens, не прибегая к снятию отпечатка ауры и проецированию последнего на апрельский параллакс Юпитера. Человек просвещенный и воспитанный в традициях нынешнего века, когда мистицизм переплетается с технологией так тесно, что всё вместе это непотребство почему-то зовется прогрессом, несомненно, укорил бы меня за подобную косность мышления; но, что поделать, не верится в точность таких, с позволения сказать, измерений. Консерватор я, господа читатели.
Возвращаясь к нашим баранам, точнее, барану, а ещё точнее – к Горе, стоит отметить тот факт, что вся история края, о котором пойдет речь, неотрывно связана с этим величественным нагромождением валунов и ледников. Более того, некогда бытовала гипотеза, положившая начало целой маунтинцентристской теории мироздания. Гора эта упоминается в мифах почти всех народов материка, и несёт в себе какую-то совершенную энергетику – в каждой легенде она изображена по-другому, нежели в предыдущей. Даже признанное ныне официальной хроникой «Восхождение Даниила-странника» имеет массу расхождений в деталях с наиболее правдоподобно выглядящим сказанием древности «Таунаме», авторство которого приписывают некоему Махмуду из Кассера. Уже не один год ведутся знающими людьми споры о том, какое же всё-таки место следует отвести Горе в системе мироздания древнего человека. Великое множество копий переломлено по этому вопросу, и, как ожидается, сломается ещё больше, если два наших главных светила исторической науки, академики Хевсенко и Шлимцгольдт, не сойдутся во мнении относительно всей этой оказии. Скажу вам по секрету – согласятся сии жрецы пыльных фолиантов друг с другом не ранее, чем найдётся кто-то третий, сумеющий выдвинуть гипотезу столь же туманную и пространно объясненную так, что всё ещё более запутывается. Меж тем именно такими вот вольными околонаучными фантазиями на тему и без оной забивают головы подрастающего поколения в школах и лицеях, обзывая всю вышеописанную эротическую феерию учёной мысли «теорией Хевсенко-Шлимцгольдта». Догадайся, мол, сама, уважаемая публика, что ж тут наворочал не к ночи будь помянутый первый и почему на него так некстати для бедных студентов взъелся второй.
Вновь отцентрируем наши помыслы на первоначальном предмете беседы, сиречь Горе. Земли на неделю конного пути от неё во все времена служили объектом какого-то прямо нездорового вожделения разнокалиберных вождей, царей, лордов, королей, мажордомов, султанов, шахов, диктаторов и президентов. Наша ведомая двумя немеркнущими величинами мирового масштаба передовая историческая наука не берется даже приблизительно оценить количество погибших в бесчисленных войнах, конфликтах и иных формах вооруженного противостояния на этой равнинной земле. Пригорье видело на своём степном веку и восточные колесницы, и южную конницу, и разорителей-варваров с севера, и армады рыцарей с запада. Позднее его траву топтали и пехотинцы под красными знаменами, и танковые армии под чёрными крестами. Насмотрелось оно и на «голубых касок», и на «чёрных аистов», и на «красных кхмеров».
«Все промелькнули перед нами, все побывали тут», - как говорил поэт; по другому, правда, поводу, но ведь цитата тем и хороша, что применяется в обстоятельствах, как правило, противоположных тем, которым адресовано высказывание. Ну да речь не о том. Если вы всё ещё не заснули, уронив голову в винег…, простите, на раскрытую страницу, не закрыли книгу и не растопили всем этим хвоем березовым прощальный костёр в пионерском лагере… Что? Кто там крикнул «Заткните этого урода, ещё не утро»? Ай-яй-яй, господа присяжные заседатели. Нехорошо так глумиться над ненаучными измышлизмами на свободную тему! Как это не на свободную? А где?.. Вот это, что ли? Где – там? Пальцем покажите… @*#$%!! Вот засада! Тема-то была про равнины, как выясняется. М-да… Конфуз вышел. Но ничего, сей момент исправим. Итак, дамы и некоторые ещё не до конца бухие джентльмены! Попрошу минутку внимания! Впервые на арене цирка! Смертельный номер! Равнинные песни с горными мотивами!
Эй! Господин академик, куда вы? Там же ещё пол-литра неоприходованно. Да точно, точно. Кто забрал гитару? Что значит «не было»? Была!! Вчера, по крайней мере. Стоп, а рояль где? Кто стырил рояль? Признавайтесь, быстро! Ась? Как это Хевсенко в кармане унёс? Да мой инструмент даже Шлимцгольдту не поместится! В карман. И вообще, попрошу без ехидных комментариев из зала. У нас тут симпозиум или новгородское вече? Ах, не симпозиум… тогда консилиум. Ладно…
Кто пустил в зал заседаний черепашку? Почему перед моим носом всё время ползает маленькая белая черепашка? Не черепашка? А кто? Ёжик? Хе-хе, какой забавный… Вот только почему он бритый? Нет, мне больше не наливать. Я спрашиваю, почему ёж бритый? Да. Нет, у меня ещё не «белочка». Белочки и кролики приходят под утро, а сначала всегда идут черепашки… И ёжики. Ага. Именно.
Так, предлагаю обсудить новую проблему, господа алконавры, в смысле – бакалавры. Ставлю вопрос ребром – зачем Хевсенко побрил ежа?..
И куда, чёрт подери, подевался мой хомячок??!!