В трясине. Часть первая

Роман
  В трясине

  Часть первая

I
Город Львов. 4 апреля 1992 года. Средняя школа № 84…
Прозвенел звонок с урока, и тотчас шумная ватага ребят вывалила в коридор. Это была большая перемена, обед. Коридор наполнялся школьниками, быстро нарастающим шумом, весёлыми голосами и криками. Алексей Новосёлов, выбежавший вместе со всеми, собирался уже лететь в столовую, чтоб не остаться в хвосте очереди, как вдруг его холодно и властно окликнули:
– Новосёлов, постой!
Голос был знакомый.
Алексей обернулся.
Перед ним стоял Сергей Булавин, из 10-го А. Стрижка ёжиком. Глаза карие, с ярким блеском. На нём – зелёные хулиганы, кожаная куртка и тонкая рубашка с распахнутым воротом, открывавшем смуглую толстую шею.
– Базар к тебе есть. Пойдём потрещим, – сказал Булавин и, повернувшись широкой спиной, неторопливо направился к лестнице…
«Всё. Я пропал!» – холодея от ужаса, подумал Алексей и поплёлся вслед за ним.

II

 В конце сентября 1991 года в 9-ом Г появилась новенькая. Алексей хорошо, до мельчайших деталей, помнил первую встречу…
 За минуту до начала урока вошла классуха и вслед за ней – невысокая девушка в короткой чёрной юбке, открывавшей красивые колени. Смущенно улыбаясь и держа в руках яркий импортный ранец, девушка стояла перед классом. Не по годам развитая, высокая грудь её, туго стянутая голубой футболкой, дышала взволновано, быстро.
 Всё движение в классе быстро прекратилось. Разговоры стихли. Взгляды 9-го Г скрестились на незнакомке. Девушка была необычайно красивой.
 – Здравствуйте, садитесь, – сказала учительница. – В нашем полку пополнение. Принимайте. Королёва Яна.
 «Яна, – влюблёно прошептал Алексей. – Какое редкое и в то же время красиво имя! Яна!»
 Девушка растерянно оглядела класс. Алексей, не отрываясь, зачарованно смотрел на неё, и ему показалось, будто её глаза, бархатно-чёрные, с влажным блеском, встретившись с его глазами, задержались на нём. Всего лишь на секунду, на короткий миг. В следующее мгновенье Яна глядела уже на кого-то другого. Но Алексей, окрылённый этим мимолётным, ослепительно-красивым взглядом, парил уже высоко-высоко в облаках.
 Но, когда он услышал свою фамилию, что классуха собирается посадить Яну с ним за одну парту, Алексей взлетел ещё выше и ему показалось, что его сердце сейчас вот-вот разорвётся от счастья.
 – Новосёлов? А кто это? – спросила Яна, глядя на своих новых одноклассников.
 И тут Сашка Губин, по прозвищу Губа, сидевший на соседнем ряду, ляпнул:
 – А вот этот высокий, у которого челюсть едва не падает на пол…от любви…
 Алексей метнул в сторону Губы гневный взгляд, показал кулак. Потом, залившись краской, смущённый, повернулся к подходившей Яне, убрал с со стула свой пакет, сунул в парту. С бьющимся сердцем приподнялся, учтиво выдвинул стул. Затаив дыханье, замер.
 Яна, вскинув длинные ресницы, удивлённо взглянула на Алексея, поблагодарила улыбкой, поставила на парту свой ранец. Аккуратно подбирав юбку, мягко села.
 Алексей видел, как переглянулись сидевшие впереди него Юлька Коган и Наташа Титова, видел, как Губа, толкая локтем в бок Руслана Платонова, показал на него, сказал что-то на ухо и тонкие, злые губы Платонова рассекло насмешливой улыбкой. «Ничего-ничего, – сказал Алексей. – Я знаю, что вы мне завидуете.»
 Классуха открыла журнал, проверила отсутствующих, поднялась.
 – Так. Сегодняшним вашим домашним заданием было выучить наизусть стихотворение Лермонтова «Смерть поэта». Кто не выучил, поднимите руки?
 Класс молчал.
 – Как? Все выучили? Вот это да…? Просто удивительно. Хорошо, тогда поставим вопрос по-иному. Кто желает ответить?
 Тотчас же взметнулось рук десять. Алексей вскинул тоже. Он выучил только первые шестнадцать строк, и потому отчаянно тянул сейчас свою руку, махал ею, пытаясь привлечь к себе внимание классухи. А ещё ему хотелось произвести на свою новую соседку хорошее впечатление, блеснуть своими знаниями по литературе и умением выразительно читать стихи. Вычитав в одной из книг о том, что человек обычно составляет себе мнение о другом непременно по первому впечатлению, Алексей взял себе за правило – стараться понравиться с первого раза. Хотя он позабыл ещё одно, довольно распространённое мнение: первое впечатление обманчиво.
 Но сегодня ему не везло. Как он ни старался, как ни тянул свою руку, спросили не его. К доске вышла Юлька Коган, или, как её называли ребята, – Коганиха. Одёрнув платье, повернулась к классу, уверенно и бойко начала…
 – Достаточно, – оборвала её учительница. – Продолжит Губин.
 Поднялся Губа. Невысокий мальчишка, с лицом, усыпанном прыщами, с приплюснутым и широким, как у негра, носом.
 – Я не выучил, – опустив глаза, буркнул он.
 – Почему?
 – Не знаю.
 – А почему, когда я спросила, кто не выучил, ты не поднялся?
 Губа покраснел. Насуплено молчал.
 – Губин, мне в последнее время очень не нравиться твоё отношение к учёбе. Я думаю, ты вряд ли попадёшь в десятый класс. Придётся тебе идти в ПТУ. А когда закончишь его, отучишься на какого-нибудь сварщика или слесаря, оденешь грязную засаленную робу, и будешь вкалывать, как папа Карло. В дождь, в снег и так далее. Садись, Губин. Я ставлю тебе две двойки.
 – А почему две? – спросил с возмущеньем Губа, вскочив со стула.
 – Одну за то, что не подготовился к уроку, другую – за ложь.
 – А где такие правила, что можно ставить двойки за ложь?
 – Губин, ты можешь садиться, – холодно, глядя на него, сказала классуха.
 Губа сел. Глядел на неё с ненавистью.
 Яна наклонилась к Алексею, тихонько спросила:
 – Слушай, она что всегда такая?..
 У Алексея вскружилась голова. От соседки сладко пахло духами. Вскружилась, то ли от духов, то ли от счастья. С бьющимся сердцем ответил:
 – По-разному. Просто она не замужем. А, когда баба не замужем, они почти всегда такие.
 Яна улыбнулась, обнажив в улыбке белые, изумительно ровные зубы. Алексей, ободрённый неплохим началом, наклонился поближе, спросил:
 – Яна, а ты откуда к нам?
 – Из Чехословакии. Мой отец там служил.
 – Чехословакия, – мечтательно сказал Алексей. – Повезло тебе. Ты там взрослой была, а я маленьким. Я там родился.
 – А тебя отец тоже военный?
 – Да, – на этот раз ответ был сухим.
 Яна насторожилась. Алексей пояснил:
 – Он у меня и есть и нет. Короче, родить-то он меня и Пашку, братана моего младшего, родил, а потом бросил…
 – Жаль, – сочувственно глядя на него, сказала Яна.
 – Ладно. Я уже привык. А твой отец в каком звании?
 – Майор.
 – Майор – это солидно. А мой…
 Тут Алексей услышал свою фамилию.
 – Новосёлов, к доске! – Классуха глядела на него хищно, волчицей.
 Алексей, провожаемый сочувственным взглядом Яны, вышел к доске, на ходу заправляя рубаху.
 – Чего? – спросил развязно и весело. Он решил сегодня отколоть для Яны номер.
 – Продолжай.
 – Чего продолжать? – Алексей «включил дурачка».
 – Лермонтова.
 – А Лермонтова? Это можно, – он повернулся лицом к классу, принял картинную позу. Выжав паузу, высоко и патетически вскинув руку, торжественно начал:
«Скажи-ка, дядя ведь недаром
Москва, спалённая пожаром
французу отдана?»
 – Новосёлов, не валяй дурака! – раздраженно сказала классуха.
 – А что… разве вам не нравиться Лермонтов? Вы только послушайте, как это красиво и поэтично звучит:
«Да… были люди в наше время
не то, что нынешнее племя
(в этом месте Алексей сделал жест рукой в сторону давившихся Губы и Платонова),
Богатыри - не вы!»
 Класс дрогнул от смеха.
 – Новосёлов, хватит паясничать!
 – Враг колет, режет, рубит!
 – Садись, Новосёлов, единица! Дневник ко мне! на стол! – последнюю фразу учительница произнесла с наслаждением.
 Алексей принёс дневник и, пока классуха листала, тяжело вздохнув и глядя на неё, прочёл:
Без вас хочу сказать вам много.
При вас я слушать вас хочу.
Но молча вы глядите строго,
И я в смущении молчу.
Что делать – речью неискусной
Занять ваш ум мне не дано.
Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно!
 Класс опять оглушительно заржал. Особенно неистовствовал Губа. С кирпично-красным от смеха лицом, ложился на парту, дрожал спиной. Урок был сорван.
– Новосёлов, вон отсюда!
 Возвращаясь на своё место, по глазам Яны Алексей видел, что первое впечатление произвести он сумел. Он ей явно понравился. Подмигнув, молча собрал вещи и вышел из класса.
 В коридоре глядел в окно, на внутренний школьный двор. Квадратные бетонные плиты, с зеленеющей травой на стыках между плитами. Четыре длинные клумбы, тёмно-зелёные многолапые елки. На крыльце у входа в школу, сидя на высоких каменных ступеньках, курят старшеклассники. Чуть подальше стоят две девчонки, натянув ногами резинку, а третья бойко скачет.
 Алексей, рассеянно глядя на светлое сентябрьское небо, мечтал о том, как пойдёт с Яной гулять, поведёт её в кафе «Мороженное», потом пригласит в кино. В кинотеатре сейчас показывали новый фильм «К сокровищам авиакатастрофы». Алексей почему-то был уверен, что он сумеет покорить сердце Яны. Он должен покорить. Во что бы то ни стало должен! На зависть всем одноклассникам. Оставалось только найти предлог, чтобы проводить сегодня Яну домой. Впрочем, предлог всегда найдётся, было б только желание.
 Распахнулась дверь, из класса вышел «заведённый» Губа.
 – Тоже выгнала, – буркнул он недовольно и матерно выругался.
 – Чего?
 – За то, что в Тихона из ручки стрелял. Я ему прямо в ухо попал.
 Алексей живо представил себе, как Губа, скатав во рту маленький бумажный шарик, навёл свою «стрелялку» на ничего не подозревавшего, сидящего далеко впереди, на второй парте, Пашу Тихонова, светловолосого пухлощёкого парнишку, и, плюнув в него, наклонил голову, делая вид, будто что-то внимательно пишет. Между тем Тихон, дёрнувшись от меткого попадания в ухо, повернулся и с изумлённым рассерженным лицом долго рассматривал задние парты, где сидели Губа, Платонов, Парамонов, Свиридов. Кто из них мог стрельнуть? Да любой.
 – Слушай, Лёх, давай ей отомстим, стерве этой? – предложил Губа.
 – Как?
 – Окно из рогатки выбьем.
 – Ага, понял. Стрелять, конечно, буду я, а ты на шухере стоять?
 – Да нет, хочешь, я могу стрельнуть? Только у тебя всё равно лучше получиться. Ты меткий.
 – Ладно, я не против. Но с одним условием: ты достаёшь шарики от подшипника. Я камнем стрелять не буду. Боюсь промахнуться.
 – Идёт, – радостно согласился Губа. – Сегодня, в пол-одиннадцатого. У детского садика. На великах.
 – Добро.
 Приятели пожали друг другу руки.

 Зелёным прохладным вечером встретились у детского садика. Объехав его, остановились на возвышенности, слезли с велосипедов, поставили их, прислонив к забору детсада. Внизу, метрах в двадцати, тянулась длинная девятиэтажка, в которой жила классуха. Ребята отыскали окна её квартиры. В зале было темно, в кухне горел яркий желтый свет. Комната, что находилась посередине, освещалась мягким голубоватым светом. Возможно, телевизор. А может быть, настольная лампа.
 Алексей достал из кармана рогатку, широко натягивая, с наслажденьем попробовал упругость резины. Рогатка была маленькая, изящная, покрытая лаком. Разрезанный на две тонких ленты аптечный жгут, был крепко, добротно привязан к кусочку мягкой, но толстой кожи. Алексей умел и любил делать рогатки. Но эту он любил больше всего. Она была его гордостью. Многие ребята просили, чтоб он подал её, предлагали хорошие деньги. Но Алексей не соглашался.
 Губа сыпанул ему в ладонь горсть маленьких, увесистых шариков, которые выпотрошил сегодня, с большим трудом молотком разбив подшипник.
 Алексей, конечно, мог стрельнуть и камнем, но шариком было надёжнее. Шарик летел ровно, точно, бил наверняка.
 Тщательно, чтоб не остались отпечатки пальцев, Алексей протёр шарик платком. Аккуратно – через платок – вложил в овал кожи, натягивая рогатку, спросил:
 – А точно она на третьем живёт?
 – Да на третьем. Точно, – сказал Губа. – Я ж был у неё дома. Правда это было года два уже…Но всё равно…
 – Ну смотри, – Алексей, выставив перед собой рогатку, широко, до груди, натянул резину; секунду помедлил, прицеливаясь. Наконец, разжал пальцы.
 Стекло на третьем этаже в голубовато освещённой комнате – вдребезги, со звоном осыпались осколки на землю.
 – Есть! – восторженно прокричал он. – А теперь рвём когти! – и, схватив велосипед, на бегу оседлав, стал яростно накручивать педали. Развив предельную скорость, бешено мчался по улице. Губа еле поспевал за ним.

 Но какого же было их огорчение, когда на другой день классуха перед всем классом заявила:
 – Вчера у нас в доме разбили из рогатки стекло. Я связываю этот выстрел со вчерашними, мной поставленными двойками.
 Алексей поймал на себе ее пристальный, проникающий взгляд. Но выдержал его с достоинством. Глаза не отвёл. Собрав всю волю, старался не покраснеть. Вроде, пронесло. Классуха поедала глазами Губу, пыталась проникнуть к нему в душу. Но Губа тоже, держался молодцом.
 – Однако я вынуждена этих горе-стрелков огорчить. В том-то и вопрос, что попали они не в моё стекло, а этажом ниже, к соседу. А он работает в милиции, в уголовном розыске. На металлическом шарике, которым разбили стекло, остались отпечатки пальцев. Так что я не завидую вам…
 На перемене Губа в коридоре испуганно спросил:
 – Ну? Что делать будем?
 – Что делать? – Алексей спокойно пожал плечами.
 – Как что? А отпечатки на подшипнике?
 – Ерунда это всё! Она на понт нас берёт. Я больше, чем уверен, что никакого мента там и подавно нет. Это её выдумки. И насчёт пальцев на шарике – ерунда это. Нет их там. Я протёр очень тщательно. Плюс кожа. Плюс удар о стекло. Ничего там нет. Главное – иди в несознанку. Моя хата с краю. Ничего не знаю. Отстаньте от меня.
 После уроков Яна сама подошла к Алексею, игриво спросила:
 – Лёш, не ваша работа?
 Алексей ответил, что не его. Яна не стала настаивать. Они не спеша двинулись по прямой, к новому, недавно отстроенному микрорайону. Алексей взял у неё ранец, закинув себе на плечо, понёс. Они, как-то не сговариваясь, поняли, что он идёт её провожать. Яна не возражала. Напротив… Этот рослый симпатичный парень ей нравился.
 …Встречались они месяца два. Потом отношения стали охлаждаться. Холодком потянуло не со стороны Алексея. Яна, потеряв к нему интерес, постепенно стала тяготиться им.
 Решительное объяснение произошло накануне её Дня Рождения. Алексей в лоб спросил её:
 – Яна, что случилось? Ты какая-то не такая в последнее время…
 Она, поняв на него свои большие красивые глаза, сказала:
 – Лёш, давай замнём это дело. Я больше не могу с тобой встречаться.
 – Почему? Я тебе больше не нравлюсь?
 – Мне нравиться другой парень.
 – Кто?
 – Какая разница?
 – Он из нашего класса?
 – Нет, он не из нашего класса.
 – Ну, кто, кто он? Назови. Как говориться, шила в мешке не утаишь. Я всё равно ведь узнаю. Рано или поздно.
 – Хорошо. Я скажу. Это Серёжа Булавин, из 10 – А.
 Так они и расстались перед самым её днем рождения. А ведь Алексей так готовился, так ждал… Подарок купил шикарный. Мягкую игрушку. Большого розового медведя с кофейно-тёмными глазами и чёрным носом. Алексей, обнимая его за толстую мягкую шею, засыпал с ним…
 
III

 В Булавина были влюблены и с ним мечтали встречаться многие девушки школы. Сергей был самым сильным парнем среди 10-х – 11-х классов. Занимался каратэ, кик-боксингом, штангами. Легко садился на шпагат, раскинув ноги на широко раздвинутых табуретках. Был одним из лучших бегунов школы (Булавин учился в спортивном классе), несколько раз участвовал в областных соревнованиях по лёгкой атлетике. А в прошлом году на школьной спартакиаде занял первое место среди седьмых, восьмых, девятых классов по подтягиванию на перекладине. Алексей Новосёлов тогда подтянулся 16 раз – больше всех в своём классе, Губа – с трудом, с рывками – десять. Но оба они, затаив дыханье, вместе со всеми смотрели на мощный торс Булавина, на его бугристые крупные бицепсы, на чёткие кубики преса, когда он лёгкими уверенными движениями поднимал своё сильное тело. Он подтянулся двадцать пять раз. Это был рекорд школы!
 Алексей в тот момент искренне переживал за него, болел. Шептал:
 – Ну, Серёжа. Серёженька! Миленький, ещё… Ещё два разика…
 Однако Булавин больше не стал. Пружинисто спрыгнув на дощатый пол, неторопливо через зал пошёл назад, к стою, и по лицу его, серьёзному, волевому, было видно, что он мог свободно подтянуться ещё раз пять.
 Булавин стоял в строю, широко расставив ноги. Восхищённые взгляды девчонок были обращены на его коротко стриженную, устало откинутую назад круглую голову, на остро выпиравший кадык, на толстую смуглую шею. Стоял он, заложив за спину руки; прикрыв глаза веками, хоронил тёплый свет своих чёрных зрачков.
 В последний год Булавин здорово изменился. Забросил спорт, в атлетическом зале появлялся редко. Стал пить, курить, крутится с серьёзными ребятами, у которых частенько водились солидные деньги, а у одного – Полковника – была даже собственная машина – «Жигули», «копейка» белого цвета. Сергей приоделся: ходил теперь в школу в итальянских кроссовках, адидасовских, только входивших в моду, спортивных штанах и чёрной кожаной куртке. Надо отметить, что Булавин был первым во всей школе, у кого появилась кожаная куртка. В то время – а это была весна 1992 года – кожаные куртки были ещё редкостью.
 Учиться стал плохо. Скатился на тройки. Его всё чаще видели с высокой красивой девушкой из 10-го Б.
 Однажды Булавин попросил у Полковника машину – шикануть перед ребятами. Подъехал к школе. Сидел за рулём в чёрных солнечных очках, дымил сигаретой, ждал свою девушку. Сквозь распахнутую дверцу на весь школьный двор гремела музыка.
 Стоявшая у входа в школу и курившая с подругами Яна смотрела с завистью, как высокая красавица из 10-го Б, передав Булавину пакет и сумочку, придерживая полы лёгкого кожаного плаща, садилась в машину.
 Тогда-то Яна и поставила себе цель – во что бы то ни стало Булавина отбить. Хотела было сразу поговорить с Новосёловым, объяснить ему, так, мол, и так…
Однако, подумав, не стала. Зачем? А вдруг с Булавиным ничего не получится? Тогда потеряю Новосёлова и останусь ни с чем. А Новосёлова терять тоже неохота. Он меня любит. Это – главное. Второе – мне с ним интересно. Он дарит мне цветы, водит в кафе, в кино. Он симпатичный, весёлый, остроумный. Но самое главное – он нравится многим девчонкам из нашего класса. Особенно – Ореховой, Титовой, Коган. Нет, действовать надо наверняка.
 Яна стала больше внимания уделять своей внешности. Стала лучше краситься. Сделала новую причёску. Одела модное осеннее пальто, изящную фетровую шляпку. Когда глядела в зеркало, то находила, что эта шляпка очень ей к лицу, во взгляде появилось что-то привлекательное, загадочное.
 Своего добилась быстро. Булавин обратил на неё внимание, когда она была на физкультуре. Яна специально одевала всё в обтяжку – футболку, тонкие спортивные штаны. Благо, фигура у неё была превосходная. Видела – какими глазами смотрели на неё одноклассники! Особенно – Губа и Свиридов. Ей доставляло удовольствие изводить их своим видом.
 Она стояла в кругу подруг, о чём-то беззаботно говорила, смеялась, а сама чувствовала на себе безумно горящие взгляды ребят, которые стояли позади, в своём, мужском, кругу.
 Тогда-то Булавин впервые и обратил на неё внимание. Он выходил из спортзала, по пояс голый, взмыленный, как лошадь, с красным от усталости лицом, с перекинутой через плечо, мокрой от пота майкой. Губа, Свиридов, Платонов тотчас расступились перед ним, с тихим восхищением смотрели на его мускулистые плечи, широкую спину, бугристые трицепсы. Но не только они смотрели. Девчонки тоже – Коганиха, Титова, Орехова. И, конечно, Яна.
 А Булавин, перехватив её взгляд, широко улыбнулся. И спросил:
 – Чего?
 – Что чего?
 – Чего смотришь?
 – А что нельзя?
 – Что…нравлюсь?
 – С чего ты это взял?
 – Тебя взгляд выдаёт.
 – Скорее, тут дело не во взгляде. А в твоём слишком пылком воображении.
 – Может быть, может быть, – ещё шире улыбнулся Булавин и ушёл в раздевалку.
 – Ну, Янк, поздравляю! Похож, ты ему понравилась, – с иронией сказала Юлька Коган.
 – Ладно, тебе.
 А минут через десять Булавин, уже переодевшийся, причесанный, пахнущий одеколоном, стоял с Яной у окна, ловил за руку, спрашивал:
 – И всё же… тебя как зовут, красавица?
 – Отпусти руку!
 – Отпущу, если скажешь.
 – Отпусти!
 – Ты скажи, как твоё имя, тогда отпущу?
 – Ну, Яна меня зовут. Доволен? Теперь отпусти.
 – Яна, – с восхищением сказал Сергей. – Необычное имя!
 – А что в нём необычного?
 – Ну в смысле… редкое. Слушай, Яна, а что ты делаешь сегодня вечером? – он по-прежнему держал её за руку.
 – Уроки буду делать?
 – Уроки? – брови Булавина удивлённо поползли на лоб. – И ты всегда их делаешь? – он наконец отпустил её руку.
 – Да, всегда. Я вообще зубрилка, страшная зануда и круглая отличница?
 – По тебе не скажешь.
 – Что отличница?
 – Нет, что зануда.
 – И какая тебе разница, что сегодня буду делать?
 – А если я пригласить тебя хочу?.. в ресторан?..
 – У тебя девушка есть. Вот её и приглашай.
 – А ты откуда знаешь?
 – Не слепая.
 – А если я тебя хочу пригласить? Если ты нравишься мне больше?
 – Вот ты сперва со своей девушкой разберись, а там видно будет.
 – Разберусь…
 – Вообще-то, у меня парень есть.
 – Ну и что?
 – А если я его люблю?
 – Ты его не любишь, – нагло улыбаясь, сказал Булавин.
 – Почему ты так решил?
 – Я по глазам твоим вижу, что ты не любишь.
 – Много ты в любви понимаешь…
 Разговор продолжался ещё минуты две, пока не прозвенел звонок на урок. Яна наотрез отказалась идти гулять, до тех пор пока Сергей не выяснит отношений со своей девушкой.
 Яна решила тянуть резину. Сразу, ни в коем случае не поддаваться. Мужчины лёгких побед не любят. Поддашься сразу, – он получит своё и тогда да свидания! Прощай! Кончилась любовь, завяли помидоры!
 Она морочила ему голову недели две. Добилась-таки своего – он бросил свою красотку из 10-го Б.
 – Ну, теперь ты довольна? – хищно раздувая ноздри, сказал Булавин, когда Яна после уроков вышла из школы.
 Был ноябрь. Несмотря на холодный, пронизывающий ветер и мелкий, моросящий дождь, Сергей был с непокрытой головой и в куртке на распашку. Стоял он, широко, уверенно расставив ноги. Одна рука в кармане, в другой – сигарета. Смотрел прямо в глаза, пытливо смотрел, жгуче.
 – Ну что… ты идёшь со мной сегодня гулять?
 Яна улыбнулась. Взяла его за руку, нежно сказала:
 – А что мне ещё остаётся с тобой делать? Если я и на этот раз откажусь, ты либо меня убьешь, либо на себя наложишь руки, не дай Бог!..

 Став подругой Булавина, Яна вдруг ко всем в классе стала относиться как бы с высока, с пренебрежением. Теперь первой она ни за что не здоровалась с подругами. В её похолодевших красивых глазах читалось выражение: «Вы тут никто…так, грязь из-под ногтей…Ой, как же мне скучно с вами!.. Какие вы ещё, в сущности, наивные и глупые…»
 Те ребята, которые были в неё влюблены – Губа, Платонов, Свинцов, Тихон, – быстро в ней разочаровались.
 Алексей же долго мучился, переживал.
 – Понимаешь, – сказал он однажды Губе, возвращаясь с тренировки (вдвоём они ходили на бокс). – Я бы и рад её позабыть, но что-то не получается. Сидит она у меня в сердце, крепко сидит. Сердцу весь не прикажешь. Даже сейчас, если б она рассталась с Булавиным, если б предложила мне возобновить всё опять, я бы простил её.
 – Брось, Лёха. Забудь! Она не для тебя. Вон, посмотри лучше, сколько баб в нашем классе были б не против с тобой закрутить любовь: Каганиха, Титова, Орехова. Честно скажу тебе: я тебе завидую. Стоит тебе только захотеть, любая из них…
 – Нет, Губа. Я люблю только Яну.
 – Зря. Ты ещё разочаруешься в ней. Крепко разочаруешь. Вот поверь мне!
 Алексей махнул рукой.

 …Губа как в воду глядел. Не прошло и месяца после этого разговора, как Алексей совершенно разочаровался в Яне. Более того – возненавидел её.
 Вот как дело было… Дурачась с ребятами на перемене, Новосёлов нечаянно наступил Яне на ногу. Она вскричала:
 – Ты что, свинья, офигел? Слон тупой! Что вылупился…ур-род?
 Алексею было совестно, что так вышло. Он собирался уже было просить у нее прощения, но после того, как она обозвала его уродом, раздумал.
 – Не кричи, – спокойно ответил он, засовывая руки в карманы.
 – Ты что страх потерял? – «наезжала» Яна.
 Как она сейчас отличалась от той милой, доброй, весёлой девушки, с которой он ходил в кино и танцевал на дискотеке!
 – А что ты разоралась тут? – спокойно спросил Алексей.
 – Заткнись! – бледнея от бешенства, закричала Яна. – Ты что проблем себе на голову ищешь? Проблем? Так я могу тебе устроить!
 – Устрой!
 – Устрою. Жди! – вмахнув роскошной гривой черных волос, она повернулась и быстро пошла, звонко цокая каблуками по гулкому коридору.
 К Алексею подбежали перепуганные приятели – Губа, Парамонов.
 – Зачем ты так сказал ей? Ты что одурел, Лёх? Тебе что на голову лишний менингит нужен?
 – А что ж мне, по-вашему, нужно было ей сказать? Нет, не хочу?.. Извини меня, пожалуйста, милая Яночка. Я погорячился. Так что ли? Унижаться перед ней? Перед бабой? Нет уж, увольте!…
 На уроке Новосёлов сидел сам не свой. Бледный, с мелко трясущимися коленями, он выглядел жалко. Благо сейчас его не видели девчонки: Алексей сел на последнюю парту.
 Урока не слышал. В мозгу лихорадочная шла работа. Мыслей куча, но все они суетятся, как мыши, разбегаются в стороны, никак не хотя собираться в одну кучу. «В принципе, – думал он, глядя на Яну, сидящую впереди, на третьей парте, – я ответил ей достойно. В то же время, понятно, немного дерзко. А что мне ещё оставалось делать? Унижаться перед этой сволотой? Стервой? Понятно, что фактически…вызов я бросил не ей, а Булавину. Да, теперь у меня проблемы будут серьёзные…Ничего, ничего, Лёшка, как-нибудь продержимся. Даст Бог, выстоим… Где наша не пропадала… Да это легко сказать: «Где наша не пропадала!» А как на самом деле будет?»

 IV

 Вслед за Булавиным Алексей зашёл за угол школы, за берёзки – место, где обычно курили ребята. Там их уже ждали. Дружки, приятели Булавина. Потягивая пиво и поплёвывая перед собой, стояли, глумливо улыбались… Было их здесь человек пятнадцать.
 С его же стороны – только двое: Сашка Губа и долговязый хиленький Димка Парамонов.
 Алексей шёл за Булавиным, хмуро глядя ему в затылок. Снимая с руки часы и передавая Парамонову, думал о том, что, скорее всего, сейчас придётся выходить с Булавиным фас на фас. «И даже, если я каким-то чудом начну его забивать – что, впрочем, мало вероятно, – то эта кодла мигом налетит на меня, разорвёт на куски и запинает до полусмерти. Однако, ну и хитрая же ты сволочь, Булавин! Понагнал братвы меренно-немеренно. Трюк известный. Изначально запугать противника. Психологически, морально подавить.»
 Внезапно Булавин резко повернулся, и Алексей, сбитый сильным неожиданным ударом в челюсть, оказался на асфальте. Всё это произошло настолько быстро, настолько неожиданно и подло, что он даже ничего не успел сообразить. Только боль и мягкий бархатный голос Булавина:
 – Ладно, вставай. Я больше бить не буду.
 Алексей упёрся рукой в асфальт с намерением подняться и вовсе не думал, что Булавин был способен на подлость. Ан нет! Булавин опять с плеча рубанул его кулаком по челюсти. В то же самое место! Только гораздо сильнее! И опять Алексей на асфальте. Перед глазами злое апрельское небо и смеющееся лицо Булавина:
 – А мне говорили, что ты боксёр…
 Алексей начал медленно подниматься. Теперь он был наготове. Теперь он не верил Булавину. Больше всего он опасался, что Булавин, когда он, Алексей, будет вставать, ударит ногой по лицу. Алексей закрывался руками. Ждал удара. Однако сам бить первым не решался. Эти два удара сломили его моральный дух.
 Но Булавин ничего не сделал. Только усмехнулся:
 – Ладно. С тебя хватит. А то я вижу, ты совсем уже перепугался. Колени вон трясутся. Ты мне лучше расскажи, что у вас там с Янкой за непонятка произошла? Она говорит, что дерзишь.
 Алексей молчал, с ненавистью глядя в лицо Булавина. Чёрные, с ярким блеском глаза Булавина смотрели с нехорошей усмешкой.
 – О-о-о…– сказал он с улыбкой. – Да ты, я вижу, грозный парень!
 Кодла заржала. Алексей по-прежнему молчал, зло, непримиримо.
 – Ладно… У меня к тебе просьба, – сказал Булавин, моментально став серьёзным. – Ты к Янке больше не лезь. Не надо. Она моя девушка.
 – Я к ней не лезу.
 – Вот и прекрасно. У тебя ко мне вопросы какие-то есть? Проблемы?
 – Нет.
 – Замечательно. Тогда давай, – Булавин подал свою сильную, грубоватую ладонь. Алексей, сам не соображая, что он делает, протянул свою.
 Потом он долго укорял себя за это, грыз… Зря он это делал. Если б он не пожал ему тогда руки, можно было б зацепить его за этот случай, но теперь по жестоким неумолимым законам подросткового мира выходило, что пожатием руки он моментально простил ему всё.

V

 – Сильно болит? – спрашивали его Губа и Шумейко, осматривая побитое лицо Алексея.
 – Сильно. Кажись, сломал.
 – Да ну? Не может быть, – говорил Дима Шумейко. – Ну-ка, шевельни.
 – Не могу. Больно. Даже говорить больно.
 – От сука! Что ж делать теперь?
 – В травмпукт ехать надо. На рентген, – сказал Губа.
 – Я не это имею в виду, – говорил Дима. – Я насчёт Булавина. Надо к Паше Соловью идти. Чтоб он с Колькой говорил на счёт тебя.
 Минут через пятнадцать Алексей Новосёлов, отпросившись с уроков, пошёл домой. Ему страшно хотелось есть. Но только он попробовал откусить кусок хлеба, как его по челюсти пронзило сильной острой болью.
 В травмпункте после рентгена сообщили, что у него перелом челюсти в двух местах и что ему не обходимо ложится в больницу. На скорой помощи отвезли на Топольную, в областную больницу. Там ему сделали операцию. Наложили шины. На рот надели специальные металлические мосты. И потянулись скучные серые дни…

VI
 Тем же вечером домой к Алексею зашёл его лучший друг – Василий Прохоров. Открыла дверь Елена Николаевна, мать Алексея.
 – А Лёши нет. В больнице он.
 – Как в больнице? – испугался Василий. – Что с ним?
 – Ему челюсть сломали…какой-то Сергей Булавин.
 Василий глядел в лицо Елены Николаевны. Она была бледна, устала. Опухшие от слёз глаза были красны.
 – А кто это Булавин Сергей? Ты его не знаешь? – услышал Василий. Он повернулся и увидел незнакомого мужчину, небольшого, широкого, с жидкими пучками усов, стекавшими к толстому, со складкой, подбородку.
 – Ой, Вась, извини, пожалуйста, – спохватилась Елена Николаевна. – Забыла тебя познакомить. Это следователь – Игорь Владимирович Носов, капитан милиции. Он будет вести следствие по делу Алёши и Булавина.
 Василий долго мялся. Он чувствовал себя неловко, жалел, что зашёл. Ему не хотелось общаться с ментом. Дело касалось его друга, Алексея, и он не мог говорить, не посоветовавшись с ним. Всё же он сказал, что знает Булавина, однако очень плохо.
 – Я учился с ним в параллельных классах. Но я почти ничего про него не знаю.
 – А ты Яну Лесных не знаешь?
 – Лично не знаю. Так только…заочно. Мне Лёша фотографию её показывал.
 – А какие у них были с ней взаимоотношения?
 Василий пожал плечами.
 – Никаких.
 Он врал. Он знал о том, что Алексей какое-то время был в неё влюблён, ухаживал за ней, был даже момент, когда Яна, танцуя с Алексеем, позволила себя поцеловать. Правда, в последнее время у Алексея с ней все отношения прекратились. Знал он также и Булавина. Он знал его ещё по начальным классам. Булавина самого первого среди их одногодок приняли в пионеры. Это ещё во втором классе. Ему все очень сильно завидовали. А ещё его очень любили учителя. Василия же принимали одним из самых последних, к конце третьего класса. Василий знал Булавина. Был момент, что он даже дрался с ним, учась в третьем классе. Катались по пыльному полу, таскали друг друга за волосы, рвали рубашки и пуговицы. Булавин, оседлав Василия, гвоздил его по лицу. Василий, изловчившись, ухватил его зубами за руку, да так крепко, что Булавин завизжал от боли. Их растаскивали в стороны учителя, а потом ругали на линейке. Но почему-то все камни летели в Василия, Булавина же поругали только для порядка.
 Разумеется, всего это он следователю говорить не стал. Ответив ещё на несколько вопросов, он попросил у Елены Николаевны адрес больницы, где лежал Алексей…

VII
 Елена Николаевна написала заявление в милицию. Дня через два после этого к ней домой пожаловали родители Сергея Булавина. Стали просить её забрать заявление, предлагали деньги.
 – Нет, пускай теперь отвечает за свои грехи. Я заявление забирать не буду!
 – Ну, Елена Николаевна, миленькая! Я вас как мать прошу. Пощадите меня. Он у меня единственный ребёнок. Старший, в 83-м в Афганистане погиб. Если Серёжу посадят, я этого не смогу пережить. Тюрьма ему всю жизнь искалечит. Оттуда ещё никто нормальным не возвращался.
 – А вы меня не пытайтесь разжалобить. Не надо. Мне тоже нелегко. Я одна двоих детей, двоих ребят на ноги поднимаю. Вы думаете мне легко? Вы говорите, – пощадить его. А он меня пощадил? Почему ж он моего Алёшку не пощадил, когда избивал его? Что – нельзя было без кулаков обойтись? Ведь он даже ни слова ему не сказал.
Ну, пожалуйста, Елена Николаевна, – вытирая слёзы, умоляла её мать Булавина.
Никаких пожалуйста! Я уже всё сказала. Всё! Нам с вами больше разговаривать не о чем!

VIII
 
 Сквозь грязное, засиженное мухами окно подъезда на лестнице, где сидел Сергей Булавин, падал сноп золотистых лучей.
 – Я этого суку, стукача этого, на нож посажу! Кишки ему выпущу! – кричал Полковник, здоровенный, коротко стриженый парень, доставая из пачки сигарету. Сигарета оказалась треснутой. С гневом, разломив её, он кинул на пол, грязно выругался, растёр ногой. – Вот с-сука! Всучил, гад! Ментам сдал. Серёга, если тебя посадят, ему всё! Пускай, лучше сразу вешается. Я его завафлю, гада, с-суку такого!.. Это ж надо… взять на пацана телегу ментам настрочить!..
 Полковник прикурил. Глубоко затянувшись, засовывая руки в карманы модной спортивной куртки, спросил:
 – А родоки твои…что думают?
 – Глухо, – ответил Булавин с мрачным видом. – Вчера ходили к его матушке. Пытались добазариться. Предлагали пятьсот баксов… Бесполезно. Глушняк полный.
 – Я, б…, разорву его! Разорву!…Стукача, лоха позорного… – Полковник, с глазами, налитыми кровью, в бешенстве ударил кулаком в бетонную стену. – Вот с-сука!.. Гадёныш…
 – От одного до пяти…
 – Чего?
 – Срок, говорю, мне светит: от одного до пяти… Нанесение телесных повреждений средней тяжести.
 – Во, бля… Вот это ты влетел! Что ж теперь делать? Значит, мать его ни в какую?
 – Бесполезно.
 – Слушай, а может её… пугануть? Надовить слегка?
 – Не вздумай! Мне же хуже будет…
 Полковник был одним из лучших друзей Сергея; было ему двадцать два года.
 Вернувшись из армии (Полковник служил в десанте), сошёлся с блатными парнями. Его взяли в бригаду, и он вместе с ними стал собирать дань с ларьков. Не пропускал ни одной «пацанячей» разборки; ловко «ботая по фене», разводил лохов на деньги. Был судим за вымогательство, но, получив два года условно, остался на свободе. Судимость неплохо подняла его авторитет среди местных «пацанов, живущих по понятиям». Полковник быстро «поднимался»; собрал свою бригаду. Обратив внимания на шустрого, физически крепкого паренька Сергея Булавина, жившего с ним в одном дворе, приблизил его и взял к себе в бригаду.
 И вот сейчас его кореш, подельник Серёга попал в беду. Нужно было что-то делать, вызволять товарища. В тот же вечер Полковник пошёл за советом к бывалому человеку.
 Дядя Толик, сухонький, коротко стриженный, сорокалетний "пацан", с глубокими морщинами у рта, внимательно выслушав, заговорил:
 – Корефан твой в этой ситуации полностью не прав. Вызывая пацана на разборку, он должен был сперва выслушать его. А он поступил как беспредельщик. На счёт того… которого побили. Ты уверен в том, что заяву подал он, а не его родоки? Что ж ты на него заранее поклёп возводишь – «ссученного» из него делаешь? Ты разберись сперва, выясни…
Теперь по поводу срока… Другана твоего будут раскручивать по двум статьям… либо по 109-й, либо по 206-ой. 206-ая хуже… Хулиганка. Часть первая – до года. Часть вторая, злостная хулиганка – от одного до пяти. Может быть и такое, что его крутанут по двум статьям сразу. Это всё от следака будет зависеть… как он дело поведёт. Поскольку корефан твой малолетка и поскольку он ранее не судим, то максимально ему могут дать год. Но, скорее всего, дадут условно.
 Но может быть и такой вариант, что дело, не доводя до суда, отдадут на рассмотрение комиссии по делам несовершеннолетних. Это опять же, как следак захочет. Но в этом случае прокурор, который будет контролировать следователя, должен дать своё согласие… Лучше всего сразу попытаться подмазать следака. Дальше… Нужно подсуетится, чтоб в школе написали хорошие характеристики. Это может здорово помочь. Если терпило пролежит в больнице менее двадцати одного дня, то корефана твоего будут крутить не по 109-ой, а по 112-ой. Умышленное нанесение вреда здоровью лёгкой степени. Эта статья вообще детская – до года. Потому, если родоки его подсуетятся и подмажут врача отделения, терпилу выпишут на двадцатый день и направят на амбулаторное лечение. А если не получится, и терпило пролежит больше трёх недель, тогда 109-ая. Умышленное нанесение вреда здоровью средней тяжести – до трёх лет. Вот, пожалуй, и всё. Ещё вопросы есть?
– Нэма. – Полковник поблагодарил за консультацию, застегнул молнию на спортивной кутке и вызвал лифт.
Дядя Толик поднялся со ступенек.
– А бабе той, – сказал он сурово, вонзив внимательные, острые глазки в Полковника, – башню отбей. Пускай не воняет! Её место бабье, последнее…
– Это мы мигом, – широко улыбнулся Полковник и, попрощавшись за руку, зашёл в лифт.
…Рассказав подельнику про свой разговор с дядей Толиком, заговорил наставительно и строго:
– Запомни, Серёга, как Отче наш… Для пацана Святое – только мать! Если б у тебя была сестра, она тоже была б для тебя святое. Всё остальное – девушка, любимая, любовница и даже жена – в жизни вора должны быть на последнем месте. Баб на земле много. Жену ты среди них всегда найдёшь! Всегда! Ещё не было такого, чтоб пацан не мог найти себе п…! Ты симпатичный, здоровый и сильный пацан. Тебе стоит только свиснуть и вокруг тебя их будут сотни. Но… Если ты хочешь стать настоящим вором… «вором в законе»… тогда ты жениться не имеешь права. Подумай, хорошенько! Чего ты хочешь в этой жизни? Ты должен сам решить этот непростой вопрос. То, что ты вмазался за эту мразь, – Полковник говорил чётко и жестко, внимательно глядя на подельника, – ты этим свой авторитет себе не поднял. Ты побил лоха, а что здесь геройского? Если б ты замочил мусора, вот это было б дело! А лоха побить?.. не велика хитрость. Лохов кучи… Но какого ты за эту глупую курицу пошёл мазу тянуть? Я тебя не понимаю.
– Я пошёл не за неё, а за себя! – резко крикнул Булавин. Он начинал уже злиться. – Не люблю, когда у меня на пути черти всякие крутятся, – и матерно выругался.
 – Ладно, допустим. Допустим, что это так. Но всё равно… Я тебе не верю, что ты пошёл просто за себя. Вот если ты её бросишь, тогда поверю. Правильно, если ты бык, если ты лох позорный, чёрт, штэмп голимый, не стой у меня на дороге! Пшёл отсюда! Ты дал ему по зубам. Всё правильно. Но почему ты дальше… позволяешь этой курице… – в этом месте Полковник сделал паузу. Намеренно подбирая жестокие, злые слова, желая проверить своего подчинённого, – ответит или «схавает», заговорил дальше: – глупой, тупой, безмозглой, рафуфыренной курице держать себя у ног?
 Но Булавин молчал и «всё хавал», и тогда Полковник, желая окончательно вывести его из себя, насмешливо сказал: – Знаешь, чем она тебя держит?
 И сделал непристойное движение ногами. – Вот этим. Только так сделает, а ты уже, как собака, высунув язык, обтекая слюной, послушно бежишь. На, тебе, милая Янокча, цветочек, на – шоколадку, на – конфетку. Мне для тебя нечего не жалко. Я люблю тебя! Люблю! И с этими словами ты в нетерпении растёгиваешь ширинку…
– Заткнись! – хватая Полковника за грудки, заорал взбешенный Булавин. На языке вертелось слово «мразь», но он не решился его выпустить. – Заткнись, а то я щас порву тебя…как газету!
Полковник, смеясь, взял своими стальными цепкими руками подельника за руки, подчёркнуто легко развёл в стороны, давая тем самым понять, что он сильнее. И уже мягче, примирительней сказал:
– Я пошутил, Серёга! Ты что уже шуток не понимаешь?
Но даже в этом спокойном, примирительном тоне проглядывала мысль: «Ты в моей бригаде… Я твой командир. И ты беспрекословно должен всё терпеть! Все унижения и издевательства… Терпи, пока не поднимешься выше меня!»
Булавин, наконец, вырвав свои руки, промолчал. Он был мрачен и зол. Полковник, дружески потрепав его, сказал:
– Ладно. Мне пора. Есть кой-какие делишки ещё…
Повернулся и пошёл вниз по леснице.