Марксизм как способ достижения блаженства

Женя-марксист появлялся у нас нечасто — один раз в месяц с обязательной инспекцией, и время от времени, когда подменял раздатчика.
«У нас» — это в караульной избе склада взрывчатых материалов. Женя был инженером по технике безопасности геофизической экспедиции; склад отстоял от таёжного поселка нефтяников на два с половиной километра; а нашу караульную избу геофизики прозвали «писательской дачей». Потому что из четверых стрелков-охранников трое были писатели, а один — художник.
Художник устроился к нам в охрану ненадолго, на годик-другой, чтобы «отдохнуть от творческого перенапряжения и подлечить нервы в тайге». Но планшет и краски на вахту всё-таки привозил — пейзажи писать. Не на продажу, а так, для души. «Годик-другой» обернулся в итоге четырьмя с половиной годами, и ничего он за всё это время не написал, если не считать нескольких карандашных портретов и очень злобной карикатуры на Женю-марксиста... Впрочем, это совсем другая история.
Время на дворе стояло странное — начало 90-х. Только что была разогнана КПСС, лез в гору Ельцин (ещё недавно потешавший почтенную публику падениями с моста), Москва охраняла саму себя (от себя же самой) колоннами бронетехники, а группа «Альфа» то и дело решала внутриполитические конфликты своим неучастием в них... Простите, строгие историки! Я излагаю не события в столице, а таёжные дискуссии о них — да и те утрирую.
Дискутировали в эти годы все — и всегда об одном и том же. Геофизики почему-то особенно охотно занимались этим на «писательской даче», где затоваривались взрывчаткой перед выездом на скважину. Даже если мы пытались рассказать гостям о повадках мышиного семейства, свившего гнездо под поленницей, и о том, как хитро эти лесные мышки обманывают нашего кота, умудряясь поодиночке пересекать открытое пространство перед избой и пробираться к чердачным запасам кедровых орехов, — всё равно разговор сворачивал на Ельцина, на группу «Альфа», на рыжего ваучеризатора, или на то, как надо было правильно расстреливать «Белый Дом». Горячие получались дискуссии, страстные. А уж если в них принимал участие Женя-Марксист...
Впрочем, сначала — небольшое пояснение.
Года за два до наступления странной политической погоды Женя проштудировал весь «Капитал» Маркса. От корки до корки и с карандашом. Заодно прочёл или перечёл многих из тех, кто так или иначе толковал в своих писаниях сей капитальный труд (Ленина, Бухарина, Соловьева...), отмечая их ошибки, прямые или косвенные искажения цитат и прочие расхождения с текстами основоположника. Словом, уверовал. Или убедил себя, что верует. Или просто сделал вид — не суть важно. Важно то, что Женя действительно стал знатоком марксизма — как самой теории, так и малоуспешных попыток применить её на практике.
Так вот, когда на «писательской даче» появлялся Женя-марксист (по совместительству подменявший раздатчика), таёжные дискуссии о московской политике непостижимым образом менялись. В присутствии Жени они неизбежно сворачивали в более глубокое, почти философское русло, но при всём при том становились куда как ожесточённее — вплоть до потрясания кулаками у лица оппонента и нервного выбегания покурить к той самой поленнице, где гнездились лесные мыши.
Свара начиналась незаметно и как-то вдруг. Женя невинно вставлял короткое замечание о том, как объяснил бы Маркс то или иное из обсуждаемых событий. Если от него отмахивались, он терпеливо ждал случая вставить другое замечание — столь же коротенькое и невинное. И ещё, и ещё... В конце концов его терпение вознаграждалось: кто-то ему возражал. Спустя минуту степенные бородатые геофизики (только что мирно и обстоятельно обсуждавшие варианты тактики группы «Альфа» в подземном переходе к «Белому Дому») дружно набрасывались на Женю, тряся бородами, маша кулаками и топая ногами в болотных сапогах. Женя ловил собеседников на неточностях, терпеливо и последовательно отделял мнение Маркса от мнений Ленина, Троцкого и Зюганова, и раз за разом кротко спрашивал:
— Нет, вы скажите мне: в чём виновата диктатура пролетариата? Неужели в том, что от её имени всегда действовало нечто совсем иное?
Женя был неизменно вежлив. Он никогда не терял ни самообладания, ни своей ехидно-снисходительной улыбочки. Он был всезнающ (или, может быть, казался таковым) и на любой яростный выпад отвечал цитатой из Маркса.
— Ты можешь дать мне по морде, — спокойно заявлял он оппоненту, — но неужели этим ты опровергнешь мои слова?
Оппоненты зверели, по одному — по двое выбегали, хлопая хлипкой дверью, к поленнице, возвращались и снова набрасывались на Женю, а он опять и опять задавал им один и тот же вопрос, заявляя, что до сих пор не получил вразумительного ответа. Никто уже не помнил, с чего, собственно, началось это безумие. Если бы кто-то спросил их о рыжем приватизаторе всея России, которого они совсем недавно вдумчиво и аргументированно идентифицировали как обыкновенного вора, они бы очень удивились. И уж тем более никому уже не было дела до нашего Кузьмы и до его разборок с лесными мышами. Всех интересовало только одно: что же такое на самом деле диктатура пролетариата? И как объяснить этому вежливому недоумку, что она никогда никого ни от чего не спасёт? В ход шли параллели между коммунизмом и ранним христианством, биографии Марата и Робеспьера и даже история империи инков. С разнокалиберных и разноцветных бород сыпались искры ярости, гасимые брызгами слюны...
Женя, единственный из споривших, являл собою образец культурного ведения дискуссии. Глядя на него, можно было подумать, что искусство дискуссии в том и заключается, чтобы суметь довести оппонентов до белого каления и до потери человеческого облика, а самому оставаться спокойным и вежливым.
Женя-марксист блаженствовал.