Сквозь улицу, где не горят фонари

1.
 Мне кажется странным, что мое настроение зависит от некой одержимости.
Что порыв ветра, изменчивость которого, преследует меня. Вновь я невольно
окунаюсь в темные воды своих переживаний, где страх, отчаяние и яд вины. И чья то
тень.
 Кто же он. Тот, кто так жесток со мной. Кто приходит и на трон садится. Откуда
он. В побеге от него не скрыться. Нет. Имя мне свое забыть и обмануть его, предать
себя. Убить его. Умыть себя позором. Кричать. Просить пощады на коленях у алтаря.
А может боль. Колоть себя иголкой, резать губы, уши. Умыть себя слезами, кровью.
А если быть мне грубым, так как он. И в упоении насилием он примет меня как
своего. Простит меня. Подарит власть. Посадит рядом. И перед всеми на высоте
олимпа. Мы будем править страхом.
 Закрыв дверь квартиры, я задал себе вопрос. Куда несет меня вечером?
И снова, удивляясь тому, как непреодолимо меня манит холодный лунный свет
заброшенных улиц забытого богом города, как зачаровывает этот мрак безлюдных
кварталов, я выхожу за порог, чтобы прожить тревогу встреч.
 Медленно, как старый крот, со стуком, скрипом лифт спускается вниз.
Сто шагов, к знакомому магазину. Вход в лавку в это время, наверное, закрыт.
Поэтому придется покупать, через зеленую железную дверь с решеткой по середине
и окошечком.
 Помню лет семь тому назад, здесь была парикмахерская. И утром, особенно перед
праздниками у входа собиралась очередь. Вскоре на этом месте открыли магазин.
Клиенты перестали стричься. Им стало все равно. Но привычка встреч на этом месте
осталась. Они собираются с самого утра, а когда стемнеет, стучаться в дверь. Я с
ними. В праздники стучу громче, сильнее.
 Как об клетку зверь.
 Я постучал, и через полминуты, сонная продавщица спросила меня.
-Что тебе?
-Пиво «Свинья» есть?
-Нет – покачала она головой.
-А «Слезы дьявола»?
-Еще утром все выпили. Попробуй «Козлиные рога» или «Жестокий неудачник»
-Нет!Сыт по горло!
 Закурив пачку, «1945- х.» я будто бы остыл, но все же, в безысходности, что
подает на меня тенью голодного, опустошенного животного, имя которому город.
Опасениями, оборванным взглядом на зад, где за спиною лишь следы, и эхо теплых
слов, а все, что надо мной, мечта об острове покоя, без одиночества. Свободы без
скитаний, и шум прибоя, и звезды, словно из первых, самых чистых снов, которые
остались позади моих надежд, забылись, навсегда затихли, в песок ушли.
 И где-то здесь все, примеряя немые маски улиц, домов, высоток страшных как
советское похмелье в пол шестого, холодных как поцелуй Вождя. Убогих коробок из
песка, бетона. Как монумент из человеческих судеб, потерянных надежд. Где жизнь
давно лишь серость этих стен. Во всем своем величие, и в лихорадке прошлых дней и
в ужасе грядущих перемен.
 Я тот, кто научился принимать все это. Ты знаешь. Я вжился каждой клеткой,
теперь я точно, только здесь дышу, питаюсь и надеюсь. На лучшее. Но, правда,
лучшее не для меня. Я как змея в своей норе, которой снятся сон, что кто-то человек.
И все прекрасное вокруг погаснет.
И вновь ужасное, что  молча терпит стыд.
И как печальное прекрасно.
Что так таинственно и очевидно спит.
 За поворотом, где каждый шаг сквозь пропасть. До неба, до последней глубины.
Над шпилями и маяками. Все потрясающей волны полета. На крыльях упоения,
одним порывом. Той высоты, который достигает каждый в своих мечтах. От этого
асфальта, истерзанной судьбы. От этих тополей. Трамваев. Людей. Стекла. Машин и
остановок.
 Там. Над мостами и вокзалами. Через печали. Стальным пером у черной пТиццы Я
пронесусь. За облака всех страхов, сожалений, чтоб насладится. Смеясь увидеть
рассвета красок и ночных теней забвенье.
Шум ветра, песен слез. И сны, где шепот листьев и желаний кровь…

2.

 Бар ,,Восемнадцать,,
Как смел человек, создавая, по своему подобию, в своем откровении.
 Вечер, в котором можно стать жертвой собственной решимости. На этих
ступенях. Без масок бесконечных оправданий, беззащитным, слабым, и обратной
дороги нет. Нет, и не будет перекрестков, на этом пути.
 Только мрак подвала и никотиновое удушье.
 Где человеческое одиночество, так же естественно, как унизительно безумие
толпы.
 Сразу, когда входишь в бар, попадаешь на возвышении и как-то неестественно
 ты, в центре внимания, что требует от тебя уверенности и сдержанности.
Но в этот раз мои резкие и нервные движения выдали мою трезвость, и я это понял,
что еще больше прибавило мне неуверенности.
 Но могу ли я догадываться. Знаю ли я о том, что вся ярость, злость развеется с
первым глотком, и я могу стать мягким и приторным, как первый обман.
 Рукопожатие.
 Тот самый знакомый бармен, для которого Рон Хаббард третий Христос после
Ленина. Мы здороваемся снова и снова, раз за разом, как партнеры в день сделок и
бешеных контрактов. Событий, которые будут иметь для нас свой привычный ход.
 Но иногда, когда я опускаю свои руки на дубовую стойку, что-то проносится
мимо на бешеной скорости, локомотивом, который несется из ниоткуда в некуда. И
меня преследует ощущение, что в этом туннели все, когда-то бывали, а главное я
здесь был и не раз. Но почему-то я перестал помнить, те встречи, разговоры, минуты,
движения. Я забыл, что-то о себе очень важное и поэтому, снова, я держусь за
обломки своих кораблей в бескрайнем океане воспоминаний.
 Там где человеческое безумие, так же естественно, как одиночество толпы.
Толпы, глаза которой я вижу, но в ужасе отважу свой взгляд, когда узнаю в них себя.
И это, прежде всего….
 Мое одиночество. Мое безумие. Мой страх.
 И за пределами понимания, я заново ловлю символы тех ощущений, что раскрасят
мою душу оттенками инакоязычия. Знаками забытых дней, глазами в поисках света.
За галерей кривых зеркал тщеславия. Чувствуя ладонями дрожание, стыд этих стен.
В загадочной игре теней и света. Не в силах, где обыденность снова и снова,
возвращает к тому, от чего вырывался, и в панике пытаясь скрыться. Снова
задыхаясь в этой пустоте своей безысходности. Умирая с каждым выдохом. Кричу.
Как в капкане зверь. Из самого нутра.
Да вижу. Сейчас, - наливая яд. Он спокоен, как клинок дамасской стали и лжив, как
пивная тоска.


3.
 Холодный кафель. Уже меня не держит боль. И что-то подо мной. А кто же я. И
кто меня пустил. Туда где помнят все. Но нет желаний, вспоминать, там, где дышать
нельзя. И воздуха здесь нет. Огонь давно потух. А мир оставлен там, где только дым.
И слов здесь нет. Оставлены слова потомкам. А прах по ветру, словно пыль времен в
шелках, где свет пленителен, как сон забвенья. А, что себе оставил на прошенье. Тот
взгляд своей мечты, что якорь этих строк, в которых навсегда покой. Кому о чем я
пел, о чем-то говорил, не слышал я. И где я был, когда я плыл, цепляя облака, и что я
видел. На этих островах. Куда смотрел, не чувствуя себя. И делал вид, что все здесь
как всегда. Рождается, растет и умирает на глазах.
 Но не случайно, приходит ужас, громом в моменты тишины. А ты стоишь один.
И думаешь, когда успел я позабыть, что значит страх. И где уже я это видел. В какие
времена. А, говоря о главном…. Когда оплачены счета, и все в одной стихии снов в
которых скрыты, так давно, в миру таятся корни слов. Там где безмолвная звезда
любви. Покинутой надежды небо, вновь, узором тайны ты,
изящным жестом чистоты, снежинкой, легкостью, дыханием и глубиной любви и
жизнью там, где яркий трепет полноты.