Красавица и Чудовище

   Сказка в пяти частях с Прологом и Эпилогом


   "Мир окружающий — суть сказка со счастливым концом, и усчастливятся обитающие его люди и нелюди".

   Первый основополагающий постулат Великой Традиции.


   ПРОЛОГ

   Чудовище вошло в город, как всегда, ранним утром, когда в прохладном воздухе еще стоял слабый запах ночного тумана. От грузной его поступи дрожали оконные стекла, а сонные горожане сильнее смыкали веки и поглубже натягивали на голову одеяла, как и предписывала им Великая Традиция. Даже собаки, отчаянные городские собаки, и те не смели подать голос и, забившись в будки, тихо скулили от ужаса.

   В последнее время у Чудовища появилась заметная одышка и его тяжелое, хриплое дыхание было слышно даже в отдаленных предместьях у Старой Мельницы. Длинный чешуйчатый хвост безжизненно волочился по узкой мощеной булыжником улице, задевая мусорные баки, которые с жестяным грохотом катились по мостовой, разбрасывая старые газеты и картофельную шелуху.

   Отроковица стояла на центральной площади перед ратушей, согласно Традиции привязанная к свежевыкрашенному розовому столбу. Узлы на веревке были чисто символическими, поскольку было совершенно очевидно, что она никуда не убежит. Вот уже триста лет, год за годом, Город отдавал Чудовищу свою самую прекрасную девушку. Быть избранной для этой цели считалось очень престижным. В конкурсе принимали участие красивейшие девицы из самых уважаемых в Городе семейств. Зрелище было очень популярным среди горожан, особенно последний тур, когда девушки выходили на сцену в полупрозрачных туниках. Победительница получала титул Отроковицы года и ... право быть привязанной к розовому столбу на центральной площади.

   Правда, время от времени неизвестные вольнодумцы распространяли по Городу подметные письма, требуя «немедленно упразднить этот варварский обычай!». Но магистрат был начеку и отвечал на эти жалкие выпады разгромными статьями в городской многотиражке. Горожане разбивались на два политических лагеря и бурно, с мордобоем, дискутировали в городской таверне. В конце концов консерваторы одерживали верх благодаря подавляющему численному преимуществу, и жизнь Города постепенно возвращалась в прежнее русло. Преданность завещанной предками Традиции была основой их городского уклада, и никто ничего всерьез менять не собирался. Да и конкурс, конечно, никто бы не решился отменить.

   Тяжело ступая огромными трехпалыми лапами и раскачиваясь, Чудовище наконец-то вышло на центральную площадь. По зеленой его морде стекали бледные струйки пота. Это было очень дряхлое Чудовище, и оно, конечно же, предпочло бы провести этот день в старом продавленном кресле у камина, нежели тащиться за тридевять земель за абсолютно ненужной ему девушкой, которую потом еще и нужно было куда-нибудь пристроить. Но эти упрямые горожане вот уже триста лет, год за годом, подсовывали ему все новых и новых девиц, а нарушать Традицию в одностороннем порядке Чудовище считало для себя неприемлемым. Те самые подметные письма, писанные им самим, требуемого эффекта пока не возымели...

   – С миром шаги мои, – произнесло Чудовище, немного отдышавшись и потирая ноющую поясницу. Согласно Традиции, пришедший должен был поздороваться первым.

   – Мир пришедшему с миром, – ответила Девушка, в свою очередь продемонстрировав безукоризненное знание Традиции.

   В этом году Отроковица была особенно хороша. Невысокого роста, белокожая, рыженькая, со вздернутым носиком. На ней было длинное белое платье, одетое, как того требовала Традиция, прямо на голое тело. Большие зеленые глаза смотрели на Чудовище без страха, но с любопытством.

   Обойдя столб сзади Чудовище попыталось развязать веревку, опутывающую тело девушки, но даже едва затянутые узлы не поддавались усилиям его дрожащих лап.

   – Погоди, я сама – сказала девушка и, освободив левую руку с маленьким серебряным колечком на безымянном пальце, одним движением развязала неподдающийся узел. Потом переступила через веревку, упавшую к ее ногам, и сделала книксен.

   – Ламми.

   Чудовище молчало, часто моргая своими непропорционально маленькими глазками.

   – Меня зовут Ламми, – повторила девушка, – А тебя как зовут?

   – Не помню, – вздохнуло Чудовище. – Меня уже давно не зовут.

   Восходящее солнце уже золотило края облаков. Пора было приступать к Церемонии Жертвопринятия.

   – Готова ли ты принять свою судьбу, о, Отроковица?

   – Я вся в твоей власти, о, Чудовище!

   Традиция досконально регламентировала каждую фразу, и оба участника представления знали свои роли назубок.

   Чудовище подхватило девушку передними лапами и бережно усадило на свою, покрытую свалявшейся шерстью, спину.

   – Ну, как тебе там?

   – Да ничё так, – ответила девушка, устраиваясь поудобнее.

   – Ты не теснись, – сказало Чудовище. – Чувствуй себя, как дома.

   Мерное покачивание в такт ходьбе убаюкало Ламми, и она задремала еще до того, как они покинули пределы Города.


   ЧАСТЬ I,

   в коей описывается полное неожиданностей пребывание Отроковицы в Обители Чудовища.

   Только к вечеру, тяжело дыша и шатаясь от усталости, Чудовище добрело до ворот своей Обители. Девушку разбудил истерический взвизг несмазанных петель.

   – Ну вот, ... приехали, – Чудовище остановилось посередине двора.

   Ламми приподняла голову и с интересом оглядела заросшие чертополохом клумбы, потрескавшиеся ступени и подслеповатые от многолетней грязи окна.

   – Ой, как здесь все запущено, – сказала она с укоризной.

   – Давно тут живу..., – смущенно пробормотало Чудовище, помогая ей спуститься на землю.

   – Трам-пам-пам, пара-пам-пам! – Ламми сделала несколько танцевальных па, разминая ноги, затекшие от долгого сидения.

   – Ты заходи, – сказало Чудовище. – Сейчас камин растопим.

    Поднявшись по ступеням, девушка осторожно вошла в дверь Обители...

     * * *

   Чудовище подбросило в камин еще пару веток. Взметнувшиеся языки пламени осветили гостиную неровным, пляшущим светом.

   – Ты будешь спать там, на моем ложе, – Чудовище показало на стоящий в углу топчан, покрытый соломенным тюфяком.

   – А ты где? – спросила девушка.

   – А я тут, в кресле перед камином.

   Ламми подошла к топчану и скептически оглядела засаленный тюфяк, пропахший гнилой соломой.

   – Я хочу перед камином, – капризно сказала девушка и, не дожидаясь ответа, забралась с ногами в старое продавленное кресло. – Само спи там, на своем ложе.

   – Ну, как хочешь, – примирительно сказало Чудовище, укрывая ее потертым клетчатым пледом. – Завтра утром прилетит Горынович, будем тебя пристраивать.

   «Это мы еще посмотрим, кто кого пристроит», – подумала Ламми, засыпая под тихое потрескивание тлеющих поленьев.

     * * *

   Девушка проснулась от незнакомого ей сладкого аромата, заполнившего Обитель. Немного повертев своим маленьким носиком, она без труда определила, что запах исходит от стоящего на плите огромного ведра, до краев наполненного булькающим варевом.

   – Что это? – спросила Ламми.

   – Чай из корешков шиповника, – ответило Чудовище. – Сейчас Горынович прилетит.

   – Я тоже чаю хочу, – сказала девушка. – И кушать хочу тоже.

   – Там бутерброд на столе. И козье молоко. Оно полезное, в нем много витамина В12.

   – А чай для тебя?

   – Чай для Горыновича. Он любит.

   Чудовище зачерпнуло немного варева деревянной ложкой и, предварительно подув, попробовало на вкус.

   – Доходит уже. Неплохо вроде...

     * * *

   Откуда-то издалека донеслось гортанное курлыканье.

   – Ну вот, прилетел наш авиатор.

   Чудовище стояло во дворе, запрокинув голову, прикрывая свои маленькие подслеповатые глазки сложенными козырьком передними лапами.

   – Где? – Ламми вышла на ступеньки, на ходу дожевывая бутерброд, и тоже посмотрела вверх. Высоко в небе Горынович лихо закладывал последний вираж, определяя направление ветра перед заходом на посадку.

   – А все говорили, что у него три головы…, – разочарованно протянула девушка.

   – У него одна, – ответило Чудовище. – Просто он умный очень...

     * * *

   Оглушительно хлопая кожаными крыльями, Горынович приземлился прямо перед воротами Обители. Вблизи он оказался похожим на огромного старого птеродактиля с грустными еврейскими глазами. Плечи и голова Горыновича были облеплены куриными перьями.

   – Это для аэродинамики? – спросила Ламми.

   – Не знаю, – недоуменно пожало плечами Чудовище. – Раньше у него перьев не было.

   – С миром шаги мои, – скрипуче поздоровался Горынович.

   – Мир пришедшему с миром, – ответило Чудовище, открывая ворота. – Заходи, будем чай пить.

   Неуклюже, по-утиному, переваливаясь с лапы на лапу, Горынович заковылял в сторону Обители...

   Чудовище водрузило на стол дымящееся ведро чая и большую глиняную миску, до краев наполненную колотым кусковым сахаром. Потом принесло кружку козьего молока для Ламми.

   – А ты что будешь есть? – спросила девушка.

   – Я не хочу есть, – ответило Чудовище. Вот уже семьдесят четыре года оно страдало хроническим отсутствием аппетита.

   Вскарабкавшись на табурет, Горынович принюхался, покачивая головой и, одобрительно поцокав, приступил к чаепитию. Опуская клюв прямо в ведро, он с громким хлюпаньем втягивал в себя обжигающую жидкость, потом шумно хрупал сахаром из миски и снова лез в ведро клювом. Время от времени Горынович вытаскивал откуда-то из-под крыла вафельное полотенце, давно утратившее свой первоначальный цвет, и вытирал им вспотевшую макушку. Чудовище невозмутимо наблюдало за чаепитием, подперев свою большую чешуйчатую голову передними лапами.

   Примерно через полчаса Горынович удовлетворенно икнул и отодвинул в сторону опустевшее ведро.

   – Ну, шо у вас слышно?

   – У нас все в порядке, – ответило Чудовище.

   – Шо? ... Я спрашиваю, шо слышно у вас?

   – Все в порядке у нас, все в порядке! – Чудовище повысило голос. – Да ты не оглох ли ненароком?

   Горынович поковырялся в левом ухе скрюченным когтем и вытащил оттуда оторванную куриную лапку: – Вот, теперь-таки слышу.

   – Как твой ишиас? – спросило Чудовище, – Растирания помогают?

   – Куда там..., – уныло покачал клювом Горынович. – Вчера вот прямо в полете прихватило.

   – Ну да? – в голосе Чудовища промелькнуло неподдельное беспокойство, – И что?

   – Ты же меня знаешь… я таки сумел спланировать. А там курятник внизу, ... как назло, – Горынович обреченно махнул крылом. – Всё в щепки... и куры тоже... Шоб они все так жили, где они ставят свои курятники.

   – А Куровод? – спросило Чудовище с тревогой.

   – Ты же знаешь этого ничтожного человека, – Горынович тяжело вздохнул. – Сказал, что, если поймает, сделает из меня цыпленка табака.

   Ламми не сдержалась и прыснула, разбрызгав белые капельки молока по неструганным доскам стола.

   – Козье? – спросил Горынович. – От Лешака?

   – От него окаянного, – ответило Чудовище. – Откуда ж еще.

   – Так он же козу свою..., – Горынович замешкался, подбирая подходящее слово, – живет.

   Ламми задумалась, пытаясь сообразить, каким же это таким образом Лешак живет свою козу, но, не придумав ничего путного, снова прислушалась к разговору.

   – Ясное дело, – согласилось Чудовищ. – Лешак, он и есть Лешак. Чего ему.

   – Ему таки ничего. А она, может, страдает, – консервативный Горынович не одобрял этого мезальянса.

   – Да нет вроде, не жалуется, – возразило Чудовище, поразмыслив. – И доится регулярно.

   – Ну если доится..., – Горынович не хотел спорить по пустякам. – Если доится, тогда совсем другое дело.

   – А у меня тут Отроковица, – Чудовище решило, что настала пора переходить к главному вопросу.

   Горынович нацепил треснутое пенсне и уставился на сидящую за столом девушку, как будто увидел ее впервые. Ламми даже немного зарделась от смущения.

   – Хм, ... нивроко.

   – Красивая, – согласилось Чудовище. – Надо пристраивать.

   Горынович вытащил опять-таки из-под крыла огромную книгу в потертом кожаном переплете и, поплевав на когти, начал листать ее в поисках нужной страницы.

   – Пристроим, шоб вы мне были здоровы... конечно, пристроим...  – бормотал он сосредоточенно, – Вот, нашел. Список женихов.

   Горынович вытащил свое вафельное полотенце и трубно высморкался.

   – Его Величество, Султан Дурнея. Не подходит.

   Чудовище покачало головой в знак согласия. Имея в своем гареме уже двести тридцать восемь законных жен, султан Дурнея почти каждый вечер приводил во дворец срамных девок и устраивал оргии с женой собственного визиря.

   – Великий Князь Сосо Герундиашвили. Не подходит. Извращенец.

   – Кхм..., – девушка тихонько кашлянула, пытаясь привлечь к себе внимание, но Горынович продолжал зачитывать список, как ни в чем не бывало.

   – Семеняйко IV, Царь Семеняйский и Окрестностей. Не подходит. Босяк, всего-то владений, что Семеняевка с огородами.

   – Кхм! – девушка кашлянула погромче, но и эта попытка обратить на себя их внимание не увенчалась успехом.

   – Его Сиятельство, Благородный Граф Йочеп Докуло...

   – Да ты что, совсем сбрендил? – возмутилось Чудовище. – Читай дальше.

   – Путята, Королевич Берендейский. Не подходит. Хулиган и...

   Тр-рах!! Раскололась на кусочки, сброшенная на пол, глиняная миска с остатками сахара. Чудовище и Горынович с удивлением посмотрели на девушку.

   – А меня вы спросили? – голос Ламми звенел от возмущения.

   – Нет, – простодушно ответило Чудовище. – А что, надо было спросить?

   – Надо было сначала спросить меня, хочу я к пристраиваться к Берендейскому или нет!

   Чудовище и Горынович растерянно переглянулись.

   – Хорошо, – сказал Горынович после некоторого замешательства, – пусть будет по-твоему.

   – Итак, желаешь ли ты, о, Отроковица, пойти в жены к Путяте Берендейскому?

   – Не желаю! – ответила Ламми, четко выговаривая каждую букву, – Ни к индейскому, ни к берендейскому! Я вообще никуда не желаю отсюда уходить. И точка!

   – Я, пожалуй, полечу, – сказал Горынович, протирая пенсне вафельным полотенцем. – Дела у меня, ... да и вообще уже пора.

   Девушка и Чудовище проводили Горыновича до самых ворот и еще долго махали ему вслед, пока маленькая черная точка окончательно не скрылась в небе за горизонтом.

     * * *

   Третий день подряд Ламми приводила в порядок неухоженную Обитель — скребла и чистила, мыла и подметала, стирала и красила не покладая рук. Чудовище тоже принимало посильное участие, усердно выполняя все ее указания: подтаскивало и оттаскивало, поднимало и опускало, пропалывало чертополох на клумбах и развешивало выстиранное белье для просушки. Ламми даже поручила ему выкрасить ворота Обители зеленой краской, и оно совсем неплохо справилось с поставленной задачей, от избытка рвения заодно покрасив большой плоский камень у ворот и случайно пробегавшего мимо Бурундука. Опозоренный Бурундук отчаянно плевался и орал благим матом, а потом, отбежав на безопасное расстояние, еще долго швырялся катышками засохшего помета и проклинал своего обидчика самыми последними словами.

   Вот и сейчас, посланное по воду, оно деловито трусило по тропинке к ручью, волоча за собой огромный кожаный бурдюк...

   К вечеру настал черед привести в порядок и само Чудовище.  Ламми приготовила соломенную мочалку, деревянный скребок, хозяйственное мыло, золу из камина, отвар полыни и большие деревянные грабли. Чудовище натаскало горячей воды в огромную бадью и безропотно улеглось на живот, вытянув вдоль тела трехпалые лапы.

   – Закрой глаза, – сказала девушка. – А то мыло попадет.

   Чудовище, без возражений, прикрыло свои маленькие глазки. Девушка высоко подоткнула подол платья, обнажив стройные белые бедра, и, напевая, принялась за работу.

   Ламми начала с головы. Сначала она отскребала заскорузлую чешуйчатую шкуру деревянным скребком, потом, намылив, терла соломенной мочалкой. Неподдающиеся места оттирала золой из камина и снова намыливала. Многовековая грязь слезала с трудом, слой за слоем, открывая зеленые чешуйки, переливающиеся изумрудным блеском. Если бы не огромные, размером в человеческую голову, бородавки, Чудовище теперь можно было бы назвать даже симпатичным. Покончив с головой, Ламми взяла грабли и начала старательно расчесывать спутанные, засаленные космы шерсти на спине.

   Незамысловатая песенка девушки и ритмичные движения граблей наполняли сердце Чудовища безмятежным покоем и умиротворением. В памяти его, совсем было омертвевшей, всплывали полустертые, едва различимые образы, запахи и звуки. Странно — оно совсем не помнило своего детства. Разве у него не было детства? Ведь когда-то давно оно появилось на свет. Были же у него мать и отец, а может быть, даже браться и сестры...

   – Теперь переворачивайся, – голос девушки на мгновение вернул Чудовище к реальности. Не открывая глаз, оно перекатилось с живота на спину и замерло, блаженно раскинув по сторонам огромные лапы. Ламми снова взялась за грабли, выдирая из свалявшейся на брюхе шерсти колтуны и пожелтевшие прошлогодние колючки чертополоха.

   Чудовище снова вернулось к воспоминаниям, пытаясь дотянуться до слабых отголосков своего прошлого сквозь вековую толщу беспредельного одиночества. Внезапно в его одряхлевшем мозгу вспыхнула очень яркая, почти реальная картинка: вот оно, совсем еще детеныш, безмятежно мчится, задрав хвост, по высокой зеленой траве, и сердце его переполняет...

   Пронзившее его видение вдруг исчезло, растворившись в темных глубинах памяти, так и не позволив Чудовищу вновь ощутить это, промелькнувшее из невозможно далекого прошлого, забытое чувство...

   – Ого! – воскликнула Ламми, на мгновение отставив в сторону грабли, – А ты у нас, оказывается, самец.

   Чудовище пропустило ее замечание мимо ушей. Последние сто восемьдесят три года этот физиологический феномен уже не имел ровным счетом никакого значения.

   Позже, лежа на свежевыстиранном, набитом душистой соломой тюфяке и поглаживая необычно шелковистую, смазанную для профилактики блох отваром полыни, шерсть на брюхе, Чудовище еще раз попыталось вызвать то самое пронзительное воспоминание. Однако, не справившись с усталостью, оно провалилось в черный, без сновидений, глубокий сон.


   ЧАСТЬ II,

   в коей описывается удивительная битва Витязя с Чудовищем и чудесная мысль, посетившая прелестную головку Отроковицы.

   Зеленые ворота Обители содрогнулись от ударов могучего кулака.

   – Я, Доблестный Витязь Руанго, вызываю тебя, о, Чудовище, на битву беспощадную до победы или смерти!

   Стоящий за воротами, очевидно, был настроен очень решительно.

   Опустившись на все четыре лапы и не поднимая головы, Чудовище тихонько подкралось к воротам и заглянуло в специально проделанную для этой цели дырку. Стучащий оказался закованным в панцирь городским Витязем, вооруженным, согласно Традиции, одним копьем. Восседал Витязь на могучем белом жеребце, который, как и положено настоящему боевому коню, громко всхрапывал, бил копытом и грозно косил лиловым глазом.

   – Выходи, Чудище окаянное, на честный бой! Биться будем не на жизнь, а насмерть!

   Зеленые ворота вновь содрогнулись от мощных ударов...

   Собственно говоря, ничего из ряда вон выходящего за воротами не происходило. Время от времени храбрейшие из городских витязей предпринимали отчаянные попытки отбить Отроковицу у Чудовища в честном бою. Тем более, что в случае победы смельчак, согласно Традиции, должен был бы получить и саму Отроковицу, и престижную должность Бургомистра Города. Несмотря на то, что практически все добравшиеся до ворот Обители витязи поспешно ретировались, едва завидя его оскаленные желтые клыки, Чудовище относилось к ним с искренней симпатией, справедливо полагая, что даже сама попытка уже является достаточным поводом для респекта.

   Вот и сейчас стоящий за воротами Руанго произвел на него довольно неплохое впечатление. Поэтому, не отвечая до поры на брошенный вызов, Чудовище сочло необходимым вернуться в Обитель для предварительных консультаций с девушкой.

   Ламми сидела у камина, подперев голову руками, неотрывно наблюдая за танцующими языками пламени.

   – Там за тобой Витязь пришел, Руанго, – сказало Чудовище. – Он доблестный. Что будем делать?

   – Прогони его, – тихо ответила девушка, не поворачивая головы...

     * * *

   Потерявший терпение Руанго уже колотил по воротам Обители обеими руками.

   – Выходи по-хорошему, трусливая ящерица!! Поймаю — хуже будет! – некорректное поведение соперника возмущало Витязя до глубины души.

   – Ну, чего тебе?

   Над верхней перекладиной ворот вдруг выросла огромная, покрытая бородавчатыми наростами, чешуйчатая голова. Маленькие глазки безучастно разглядывали остолбеневшего Витязя и оторопевшего коня.

   – Ни хрена се..., – от пережитого потрясения Конь внезапно заговорил человеческим голосом.

   – Вызываю... это... на бой. До победы.

   Руанго сумел сохранить хладнокровие, но сейчас в его голосе уже не чувствовалось прежней уверенности.

   – Да я же плюну — ты утонешь, – снисходительно произнесло Чудовище. – Шел бы ты лучше домой. По-хорошему.

   – А ведь утонем, хозяин. Как пить дать утонем, – тихо бормотал трясущийся от ужаса Конь. – Может, и правда, махнем до дому? Я мигом довезу.

   – Стоять! – приказал Руанго Коню и, поудобнее перехватив копье правой рукой, изо всех сил метнул его прямо в нависшую над ними зеленую морду.

   Хряс-сь! Перехватив зубами брошенное копье, Чудовище с легкостью перекусило его в нескольких местах и презрительно выплюнуло прямо под ноги опешившему Коню. Увидев груду жалких щепок, в которую превратилось наборное, шотландского ясеня, древко, Руанго смертельно побледнел, но достоинство Витязя не позволило ему отступить. Конь же, подогнув задние ноги, укакался по-кроличьи, мелкими горошками.

   – Ну чего, теперь на кулачки пойдем? – спросило Чудовище не без ехидства.

   Приподнявшись в стременах, Руанго отчаянно попытался достать Чудовище увесистым кулаком, но лишь впустую рассек воздух в нескольких метрах от нагло ухмыляющейся зеленой хари.

   – Лох! – обезоруженный Руанго предпринял последнюю отчаянную попытку хоть как-то уязвить оппонента.

   – Чмошник! – равнодушно парировало Чудовище.

   – Петух!! – Руанго сделал еще один выпад.

   – Что-о? – От возмущения у Чудовища перехватило дыхание. – Что-о ты сказа-ал?

   – Казёл!!! – Руанго нанес сокрушительный удар прямо в, обнаруженную в обороне противника, брешь.

   – Ну все, теперь нам кранты..., – обреченно произнес Конь и в отчаянии обхватил голову копытами.

   – А вот за козла ответишь, – сказало Чудовище и, набрав полные легкие воздуха, изо всей силы хыкнуло прямо в обидчика...

     * * *

   Когда облако пыли рассеялось, недоуменному взору Чудовища предстала удивительная картина. Руанго, отброшенный метров на пять от ворот, каким-то немыслимым образом сумел удержаться в седле. Коня же, однако, под седлом не оказалось.

   Оглядевшись по сторонам, Чудовище обнаружило незадачливое животное на стоящей неподалеку сосне. Обхватив ствол всеми четырьмя ногами, Конь изо всех сил вжимался брюхом в шершавую кору дерева в тщетной надежде, оставшись незамеченным, спастись от неминуемой, по его мнению, расправы.

   Взвалив на плечо опустевшее седло, Руанго подошел к сосне и, запрокинув голову вверх, попытался позвать своего жеребца условным свистом. Но тот лишь отрицательно покачал головой в ответ.

   – Эй ты, ишак. А ну-ка слазь с дерева, – Чудовище решило морально поддержать оконфуженного Витязя, – Ты мне там всех бурундуков распугаешь.

   Не смея прекословить внушающей ужас твари, Конь, осторожно перебирая ногами, слез с трехметровой высоты на землю. Руанго молча водрузил ему на спину сброшенное седло и покрепче затянул подпругу.

   – Может, сдриснем пока живы? А, хозяин? – умоляюще пробормотал Конь, глядя на Витязя полными ужаса глазами.

   – Да уж, придется, – удрученно ответил Руанго, поудобнее усаживаясь в седле. – С тобой тут много не навоюешь.

   Первые двадцать метров Конь пятился задом, опустив очи долу. Потом, робко приподняв голову, посмотрел в сторону Обители. Не увидев Чудовища, Конь высоко подпрыгнул и, развернувшись в воздухе, дал стрекача в направлении Города...

     * * *

   – Что с ним? – девушка сидела у камина, даже не сменив позы.

   – Ускакал в Город. На коне, – ответило Чудовище. – Он смелый.

   В его словах не было ни капли иронии. Ни один из витязей, стучавших до сего дня в ворота Обители, не мог сравниться отвагой с доблестным Руанго.

   Ламми закрыла лицо ладонями. Чудовищу показалось, что она плачет.

   – Ты же сама велела прогнать.

   Девушка молча кивнула.

   – Тогда почему же...?

   – А ты само не догадываешься? – Ламми опустила ладони. В ее зеленых глазах не было ни слезинки.

   – Нет, – простодушно ответило Чудовище.

   – Ты разве не знаешь Традиции?

   – Я хорошо знаю Традицию.

   – Тогда ты должно знать – для того, чтобы забрать Отроковицу, Витязь должен убить Чудовище.

   – Ну и что?

   – А то! – девушка рассердилась, – Чтобы получить меня он должен убить тебя!

   – Правильно. Ну, и убил бы, – Чудовище никак не могло взять в толк, в чем же заключается, мучающее Ламми противоречие. Традиция была проста и понятна: чтобы взять, надо убить.

   – Разве ты совсем-совсем не хочешь жить? – тихо спросила девушка.

   – Я же нелюдь…, – ответило Чудовище, – Нелюди не боятся смерти.

   Ламми сделала шаг вперед и провела ладонью по большой трехпалой лапе.

   – Я не хочу твоей смерти. Ясно? Я не разрешаю тебе умирать.

   Чудовище тяжело вздохнуло. Оно было очень привязано к этой милой девушке, оберегало ее, безропотно выполняло все ее маленькие и большие капризы, но...

   Порой было так тяжело, почти невозможно, понять странную логику ее мыслей и поступков.

     * * *

   Поздней ночью, когда Чудовище уже мирно посапывало на своем соломенном тюфяке, в рыженькую головку Ламми пришла замечательная мысль. Девушка пулей вскочила со старого продавленного кресла, и, прошлепав босыми ногами до самого топчана, изо всех сил затрясла огромный, поросший густой шерстью бок.

   – Куда? – одурелое спросонья Чудовище, растерянно заморгало маленькими глазками.

   – Не «куда», а «что», – поправила его девушка.

   – Что? – послушно повторило Чудовище.

   – Я вот тут подумала, – Ламми уселась на топчан, поджав под себя ноги. – Может быть мы недостаточно хорошо знаем Традицию? Может быть можно взять, не убивая? Может быть есть какая-то лазейка? Малюсенькая такая лазеечка...

   – Может быть, – сказало Чудовище. – Надо Горыновича спросить. Он умный.

   И, сладко зевнув, перевернулось на другой бок.


   ЧАСТЬ III,

   в коей описывается новое толкование Великой Традиции, оказавшее благотворное влияние на все последующие события.

   Горынович прилетел, как всегда, ранним утром. Хозяева Обители уже поджидали его у ворот. Опрятное, тщательно вычесанное Чудовище застенчиво переминалось с лапы на лапу, украдкой поглядывая на свои аккуратно подпиленные и отполированные девушкой когти.

   – С миром шаги мои – угрюмо поздоровался Горынович. Сегодня он был явно не в своей тарелке. На лбу его красовалась огромная, крест-накрест заклеенная лейкопластырем, шишка, а голова и плечи были усыпаны каким-то белым порошком.

   – Мир пришедшему с миром. – Ламми с Чудовищем ответили хором.

   – Шоб я так жил! – удивленно протянул Горынович, оглядывая преобразившееся Чудовище с ног до головы, – Какая метаморфоза.

   – А еще оказалось, что я самец, – сообщило Чудовище, сияя от распирающей его гордости.

   – И шо ты с этого собираешься иметь? – Горынович насмешливо ухмыльнулся. Вопрос этот конечно был риторическим и не требовал ответа.

   – Да вы заходите в дом, будем чай пить, – пригласила Ламми.

   Неуклюже переваливаясь с боку на бок, Горынович заковылял по усыпанной гравием дорожке, мимо усаженных пурпурными розами клумб. Ламми с Чудовищем шагали следом. У входа в дом Горынович, демонстрируя несомненное знание хороших манер, тщательно вытер свои перепончатые лапки о коврик.

   Посередине стола, застеленного чистой скатертью, стояла самодельная берестяная вазочка с букетиком полевых цветов. Рядом девушка поставила большую миску сахара и стопку белоснежных льняных салфеток.

   – Это Вам, пот вытирать, – сказала она Горыновичу.

   После этого Ламми принесла ведро горячего чая для гостя. Для Чудовища, к которому в последнее время вернулся здоровый аппетит, на стол была водружена бадья козьего молока. Сама же она ограничилась кружкой диетического ягодного сока.

   – Хм, ... шо-то новенькое, – сказал Горынович, тщательно обнюхав ведро. Потом, запустив в него клюв, с шумом и хлюпаньем втянул в себя первый глоток. Дегустация прошла успешно, и, полузакрыв глаза, он углубился в процесс чаепития...

     * * *

   Опустошив ведро, Горынович последний раз вытер пот льняной салфеткой и задумался.

   – Шо вы туда ложите? – спросил он после некоторой паузы.

   – Мяту, – ответила девушка, – и немного шалфея.

   – Шалфей..., – мечтательно протянул Горынович, закатив глаза, – А можно еще ведерко?

   – С удовольствием, – сказала Ламми и, подхватив со стола пустое ведро, отправилась за добавкой...

     * * *

   Справившись со вторым ведром чая, Горынович громко срыгнул и осоловело посмотрел на свой округлившийся живот: – Ну, и шо у вас новенького?

   – Третьего дня Витязь приезжал, – ответило Чудовище, – Биться.

   – Шо за Витязь? Как зовут?

   – Руанго. Доблестный, хорошо бился.

   – Не слышал про такого. Где живет?

   – Не знаю, – покачало головой Чудовище.

   – За Старой Мельницей, – вмешалась в разговор Ламми. – Руанго живет за Старой Мельницей.

   – Нету больше Старой Мельницы, – сказал Горынович помрачнев.

   – Не может быть! – всплеснуло Чудовище лапами. – Что случилось?

   – А зохн вей..., – Горынович обреченно махнул крылом, – Лечу я вчера над Городом, никому не мешаю. А там внизу Кондитер с пращой. В засаде, наверное, сидел, шмок.

   Чудовище сочувственно покачало головой.

   – Запустил в меня во-от такой каменюкой, – Горынович расправил крылья, показывая габариты брошенного в него камня. Судя по этим размерам, пресловутый Кондитер должен был быть вооружен не пращой, но, по крайней мере, тяжелой катапультой. – Сбить хотел.

   – Но за что? – воскликнула Ламми с недоумением.

   Чудовище и Горынович молча переглянулись...

   Девушка не знала, что полтора года назад, пролетая над Городом по своим делам, Горынович, без всякого злого умысла, нагадил на стоявший во дворе кондитерской огромный подарочный торт. Отлучившийся в этот злополучный момент помощник Кондитера предположил, что за время его отсутствия, шеф решил украсить свое произведение суфле. Поэтому, упаковав изделие в картонную коробку он, ничтоже сумняшеся, отправил его заказчику – супруга Бургомистра праздновала свое третье восемнадцатилетие.

   Этот мелкий недосмотр помощника, несомненно, остался бы незамеченным, если бы не сын Бургомистра – избалованный, вечно брюзжащий, недовольный всем и вся лоботряс. Он-то и наябедничал папе, что суфле, якобы, имеет странный привкус. Недоеденные остатки торта были немедленно отправлены обратно в кондитерскую, где оперативно проведенная Кондитером экспертиза без труда обнаружила в них продукт дефекации Горыновича.

   Будучи по своей природе человеком злобным и подозрительным, Кондитер усмотрел в этом досадном недоразумении, направленный против него лично, демарш. С тех пор он постоянно запугивал несчастного Горыновича, обещая при первой же возможности сделать из него цыпленка табака.

   – За что же Кондитер хотел Вас сбить? – снова спросила Ламми.

   – Вы же знаете этого ничтожного человека..., – смущенно буркнул Горынович, уходя от прямого ответа.

   – А что со Старой Мельницей? – спросило Чудовище.

   – Ну, так я же вам говорю, этот шмекер запустил в меня камнем, – продолжил Горынович свой рассказ. – Но вы же знаете мой противозенитный маневр. Я таки сумел уйти.

   Ламми облегченно вздохнула.

   – Сначала я свалился на правое крыло, вот так, – Горынович расправил крылья, демонстрируя, каким образом он уходил от атаки Кондитера. – Потом резко в пике! А потом низко-низко над землей, на бреющем... А там мельница стоит, ... старая, ... как назло.

   – Ну, и ...? – от плохого предчувствия у Чудовище сжалось сердце.

   – Все в щепки..., – Горынович обреченно махнул крылом, – И мешки с мукой тоже. Шоб они все так жили, где они ставят свои мельницы.

   – А Старый Мельник? – спросило Чудовище с тревогой в голосе.

   – Ты же знаешь этого ничтожного человека, – Горынович тяжело вздохнул, – Сказал – если поймает, сделает из меня цыпленка табака. Я вообще не понимаю, что они все имеют к этому цыпленку табака!

   – Да-а ..., – вздохнуло Чудовище сокрушенно.

   – Но если вы подумали, что на этом все мои цурес закончились, то вы очень сильно ошибаетесь, – Горынович закатил, полные вековой скорби, глаза.

   – Куда ты еще вляпался? – спросило Чудовище.

   – Вот, полюбуйтесь! – Горынович вытащил из-под крыла свежий номер городской многотиражки и брезгливо бросил его на стол.

   Чудовище развернуло газету. Передовая статья называлась коротко, но броско: «Остановить Горыновича!!!». Подзаголовок гласил: «Он несет погибель всей округе».

   Передовица в основном представляла собой краткий перечень разрушений, причиненных Горыновичем за последние пятьдесят лет. Но самым паскудным в ней был подлый намек на то, что его настоящая фамилия вовсе не Горынович, а Рабинович. Дополняла статью большая карикатура, на которой Горынович был изображен о трех головах, каждая из которых щерилась клыкастой пастью и извергала длинные языки пламени.

   – Теперь мною будут пугать детей, – уныло сказал Горынович. – А мне это надо? Нет, вы-таки подумайте, мне это надо?

   – А это правда, что в Вашей книге все-все написано? – Ламми решила отвлечь несчастного Горыновича от гнетущих мыслей.

   – Практически все, – с достоинством ответил Горынович. – Можешь задать любой вопрос.

   – Например, ... как его зовут? – Девушка кивнула на сидящее за столом Чудовище.

   – Ну, это очень просто, – сказал Горынович и, нацепив пенсне, зашелестел страницами.

   – Где-то тут, ... вот, ... вот здесь. Его зовут Иззакеил.

   – И-з-з-а-к-е-и-л ..., – произнесло Чудовище медленно, по буквам, как бы пробуя свое имя на вкус. – Да, действительно. Меня зовут Иззакеил.

   – Иззакеил, Иззакеил, – повторила Ламми, – Какое красивое имя, Иззакеил.

   – А вот еще вопрос. Потруднее, – Ламми решила, что настала пора переходить к главному. – Как Витязь может освободить Отроковицу, не убив Чудовища?

   – А зачем? – Горынович удивленно заморгал, переводя взгляд с Ламми на Иззакеила. – Правильнее убить.

   Чудовище обескураженно развело лапами, как бы давая понять, что и его самого до глубины души удивляет этот необъяснимый каприз девушки.

   – Я так и знала! – Ламми пошла на хитрость. – Так и знала, что Вы не сумеете ответить. И книга эта Ваша ничего не стоит.

   Горынович, в принципе, не одобрял эти новомодные либеральные извращения. Но в данном случае, сама того не подозревая, девушка сумела задеть весьма чувствительные струны его души. Дело в том, что Горынович, не без оснований, считал себя лучшим толкователем Великой Традиции в округе.

   – Почему же не сумею? – обиженно произнес Горынович. – Очень даже сумею.

   С этими словами он и углубился в изучение книги...

   – Вот, ... вот тут. От азой! – найдя нужную страницу, Горынович встрепенулся.

   – Тут все ясно написано: «... и умертвив Чудовище силою копья, освободит заточённую в Обители...».

   – Ничего тут не ясно, – сказала Ламми, – Там же написано «умертвив».

   – Как ты не понимаешь! – возмутился Горынович. – Там же написано «заточённую».

   – И что это означает? – озадаченно спросила девушка.

   – Это означает, – пояснил Горынович, сняв пенсне, – что, если Отроковица таки заточена в Обители, то Чудовище необходимо умертвить. А если она, вдруг, немножечко вышла за порог — за водой, например, или просто погулять — то и умертвлять никого не надо.

   – Он тогда Бургомистром не станет, – скептически заметил Иззакеил.

   – Посмотрим, посмотрим, – произнес Горынович с азартом. Он уже вошел во вкус толкования и был готов доказывать все, что угодно. – Где же это, ... вот тут, ... да! Тут-таки недвусмысленно написано: «... вернувший Отроковицу в пределы Города...». Вернувший, заметьте, а не умертвивший.

   Ламми встала из-за стола и, обняв зардевшегося от смущения Горыновича, крепко поцеловала его в испачканную мукой щеку.

   – А в Вашей книге написано, откуда вообще взялась эта Великая Традиция? – Ламми была любознательна, как, впрочем, и полагалось девушке ее возраста.

   – Это в первом томе написано, – серьезно ответил Горынович. А у меня только второй и третий.

   – А где первый?

   – Не знаю, – сказал Горынович. – Я его в жизни не видел...

     * * *

   Когда, куртуазно откланявшись, Горынович уже собрался было идти на взлет, Ламми вдруг обратилась к нему с просьбой.

   – Простите, Горынович, Вы не могли бы по дороге залететь к Витязю Руанго и рассказать ему про вышедшую за порог Обители Отроковицу?

   – Я, конечно, могу, но..., – Горынович растерялся.

   – Нельзя ему в Город, – веско произнес Иззакеил, – Не любят его там. Мы туда Лешака пошлем.

   Грузно разбежавшись, Горынович высоко подпрыгнул, и, часто махая крыльями, стал набирать высоту.

   – Ну что же это он так, то в курятник, то в мельницу..., – посетовала девушка, провожая его грустным взглядом.

   – Шлимазл, – ответил Иззакеил, печально вздохнув.


   ЧАСТЬ IV,

   в коей описывается невероятное похищение Отроковицы из Обители Чудовища.

   Малорослый, с ног до головы покрытый спутанными космами зеленой шерсти, корноухий Лешак сидел, как на иголках, эпизодически вскакивая и хлопая себя по тощим ягодицам. При этом он еще и беспрерывно чесался.

   Руанго? Хе-хе-хе, – Лешак засмеялся дребезжащим козлиным смешком. – Знаю, знаю такого, а как же-с. За Старой Мельницей живет-с, хе-хе-хе.

   – За Сломанной Мельницей, – поправил его Иззакеил.

   – Ужели снова Горынович? – деловито осведомился Лешак.

   Иззакеил утвердительно кивнул.

   – Ох, и грозны же оне, Горынович-то наш, хе-хе-хе, ох, и суровы. Весь Город в страхе держат-с, – Лешак регулярно черпал информацию из городской прессы.

   – Пойдешь к Руанго, передашь привет от Ламми, – продолжал Иззакеил. – И скажешь так: «Свободна стоящая за порогом».

   – А ежели оне мне опять ухи оборвут-с? Хе-хе-хе. Рука у них право тяжелая, я уже один раз, хе-хе-хе, апробировал-с. – Лешак повернулся боком, демонстрируя Иззакеилу свое полуоторванное правое ухо.

   – Вот, дашь ему это, – Ламми сняла с безымянного пальца левой руки маленькое серебряное колечко и протянула его Лешаку. – С этим не оборвет.

   – Будь по-вашему-с, будь по-вашему-с, хе-хе-хе, с этим пойду-с, – проблеял Лешак, покрутив колечко перед глазами и спрятав его в неповрежденное левое ухо. – Извольте золотой-с.

   – Какой золотой? – озадаченно спросил Иззакеил. Чудовище отродясь не пользовалось деньгами.

   – Золотой-с мне полагается, хе-хе-хе, за услуги-с. Путь в Город неблизкий, труды изрядные-с, а у меня, между прочим, еще Коза недоена-с. – при упоминании о Козе в голосе Лешака послышались теплые нотки.

   – Руанго даст тебе золотой. А может, даже и два, – сказала ему Ламми. – Если только правильно произнесешь эту фразу: "Свободна стоящая за порогом". Запомнишь?

   – Запомним-с, хе-хе-хе, беспременно запомним-с, – при упоминании о двух золотых Лешак зачесался еще неистовей. – Свободна стоящая, хе-хе-хе, за порогом-с, а как же-с.

   Не прошло и нескольких минут, как Лешак уже вприпрыжку мчался по тропинке к Городу, непрерывно повторяя:

 
     * * *

   Сегодня на центральной площади было необычайно многолюдно. Собравшиеся перед ратушей горожане бурно обсуждали долгожданный указ Бургомистра «О кастрации Гробовщика» ...

   Гробовщик, злобный бородатый детина, пользовался в Городе дурной славой по причине своей безудержной фертильности. Его жена, обильно поросшая черными волосами, толстая склочная баба, беспрестанно беременела и каждый год приносила ему ребенка, а то и двух.

   Горожане умирали сравнительно редко и заработков Гробовщика хронически не хватало на прокорм стремительно разрастающегося семейства. Поэтому он целыми днями стоял на балконе своего дома со старым кремневым ружьем и время от времени отстреливал случайных прохожих.

   Поначалу либеральные жители Города относились к причудам Гробовщика с пониманием, но по мере роста потребности в похоронах, их ропот усиливался, и магистрат уже более не мог игнорировать набирающий силу протест. После появления на свет восемнадцатого гробовщицкого отпрыска Бургомистр, скрепя сердце, издал вышеупомянутый указ, мотивируя необходимость этого шага гуманитарными соображениями. Экзекуция была назначена на ближайшую пятницу. Поскольку в качестве анестезирующего средства предполагалось использовать настойку рододендрона, местом проведения был выбран винный подвал городской таверны. Практическое исполнение процедуры возлагалось на Цирюльника.

     * * *

   Добравшись до дома витязя, Лешак постучал в дверь.

   – Пшел вон! – увидев стоящего в дверях гостя, Руанго уже завел было ногу, чтобы дать ему изрядного пинка, но тот проворно отскочил в сторону и остановился на безопасном расстоянии, беспрерывно приседая и подскакивая.

   – Вона как тут гостей встречают, вона как, хе-хе-хе. Досадно-с, хе-хе-хе, досадно-с, – Лешак схватился за голову в притворном отчаянии. – А я вот вам приветик принес, приветик, хе-хе-хе, от Ламми, кстати, приветик и изустное послание-с.

   – С чего бы это ей с тобой приветы передавать, прохвост? – Руанго посмотрел на Лешака с недоверием. – Я тебе за вранье сейчас и левое ухо оборву.

   – А кто же еще о бедной девушке порадеет-с, хе-хе-хе, кому же еще она, горемычная, довериться сможет? – Лешак вытащил из левого уха маленькое серебряное колечко и повертел им над головой. – Вот это, хе-хе-хе, видели-с?

   Руанго сразу узнал это кольцо. На его безымянном пальце было точно такое же. Когда-то они с Ламми обменялись кольцами, поклявшись не забывать друг друга до конца своих дней.

   – Давай его сюда, – Витязь сделал шаг вперед и протянул руку к Лешаку.

   – Пять золотых! – Лешак проворно засунул колечко назад в ухо и протянул навстречу лапку, заросшую зеленой шерстью. Извольте пять золотых, за услуги-с.

   – Да ты что, офонарел? – изумился Руанго. – Тебе и одного много будет.

   – Четыре с полтиной, хе-хе-хе, никак не меньше-с, никак, – торгуясь, Лешак чувствовал себя в родной стихии. – Путь в Город неблизкий, труды изрядные-с, а у меня, между прочим, еще Коза недоена-с. Никак не меньше четырех золотых выходит-с.

   Руанго поскреб затылок. Приобретение нового копья изрядно подорвало его финансовые возможности, и он сейчас вряд ли сумел бы наскрести даже один золотой. Витязь решил попробовать обходной маневр.

   – Ну, не хочешь – как хочешь, – с деланным равнодушием произнес Руанго. – Я таких колец на рынке за золотой десяток куплю.

   – Извольте-с, хе-хе-хе, приобрести-с на рынке-с, хе-хе-хе, не смею перечить доблестному Витязю. Пойду я, пожалуй, домой-с, хе-хе-хе, скоро вечер-с, а путь, хе-хе-хе, не близкий.

   В торге Лешак был искусен как витязь на поле брани.

   Руанго решил обойти противника с другой стороны.

   – А посошок на дорожку? – спросил он.

   Услышав про посошок, Лешак замер, раздувая ноздри и принюхиваясь, как будто пытаясь уловить некий эфемерный запах: – Посошок-с, хе-хе-хе, отнюдь, не откажусь, хе-хе-хе, приму с благодарствием...

   Настороженно озираясь, Лешак подошел к столу и одним прыжком взобрался на табурет. Руанго тем временем вытащил из буфета деревянную плошку, граненый стакан и большую бутылку настойки рододендрона.

   – Рододендроновая, хе-хе-хе, божественный нектар-с, – увидев заветный сосуд, Лешак засучил лапками, в предвкушении потирая вспотевшие ладошки. Вышибив пробку, Руанго плеснул темно-красную жидкость в плошку для Лешака, а потом наполнил стакан и для себя.

   – Во славу Традиции! – Витязь одним махом вылил в себя содержимое стакана.

   – Во славу Традиции! – проблеял вслед за ним Лешак и, обеими лапками поднеся плошку ко рту, со смаком вылакал содержимое.

   Некоторое время оба сидели молча, ощущая, как разливается по телу огненная благодать.

   – Ну, как там твоя Коза? – спросил Руанго, пытаясь завоевать расположение собеседника.

   – Тебе-то что? – Лешак втянул голову в плечи и сердито зыркнул на собеседника из-под кустистых бровей. Как и все патологические ревнивцы, он с подозрением относился к любому проявлению интереса к своей личной жизни.

   – Да хотел вот насчет молока поинтересоваться. Правду ли говорят, что козье лучше коровьего?

   – Как же можно-с сомневаться, хе-хе-хе, положительно-с, никакого сравнения, – о целебных свойствах козьего молока Лешак мог говорить часами. – Козье, оно же эликсир вечной жизни-с.

   Ерзая на табурете и исступленно почесываясь, Лешак прочел Руанго пространную лекцию о преимуществах богатого легкоусвояемыми мелкодисперсными жирами, кальцием, фосфором и витамином В12, козьего молока.

   – А что, может, еще по одной? – предложил Витязь.

   – Отнюдь, – ответил Лешак и проворно подставил плошку...

   После второй собеседники почувствовали несомненные признаки обоюдной симпатии, которые были тотчас же закреплены третьей. По мере опустошения сосуда их взаимное уважение крепло, а с последним стаканом окончательно переросло в крепкую мужскую дружбу. Когда же на столе появилась вторая бутылка рододендроновки, маленькое серебряное колечко совершенно безвозмездно переместилось из лешачьего уха в нагрудный карман Витязя...

     * * *

   – Изустное...  – Руанго старался тщательно выговаривать слова, – Изустное послание... Где?

   Лешак утвердительно икнул.

   – Излагай! Неза... незамедлительно, – сказал Витязь.

   Лешак беззвучно зашевелил губами, глядя куда-то поверх головы Витязя.

   – Извольте-с, хе-хе-хе, еще... еще плошечку. Одну-с. Для стимуляции-с хе-хе-хе, органов памяти-с.

   Вылакав плошку рододендроновки, Лешак на мгновение задумался и вдруг отчетливо произнес: «...настоящаязапорогомсвобод...»

   – Ясно! – сказал Руанго. – Но непонятно.

   – Надобно-с еще пригубить, хе-хе-хе, для просветления ума-с, – сказал Лешак.

   Витязь чуть дрогнувшей рукой снова наполнил стакан и плошку.

   – Нас... настойк... нет, не то, хе-хе-хе, не то. Настоящая, – Лешак напряженно вспоминал. – Да-с, настоящая!

   – Настоящая, – повторил Руанго.

   – За... зап... запор, хе-хе-хе, определенно запор-с, – продолжил Лешак.

   – Запор, – эхом отозвался Руанго.

   – Ого... рого... рогомс, хе-хе-хе, очевидно-с, – Лешак довольно засмеялся, – Рогом-с в обод!

   – Настоящая... запор... рогом... в обод..., – пробормотал Руанго, разливая еще по одной. – Ни хрена не понимаю.

   Лешак, будучи уже не в состоянии поднести плошку ко рту, лакал прямо из нее, уронив на стол свою косматую голову.

   – Все очевидно-с, хе-хе-хе, и удоб... удобопонятно-с, – вылизав настойку до дна, Лешак оторвал мутный взгляд от опустевшей посудины и умиленно потер ладошки.

   – Поясняй! – Витязь приготовился слушать, подперев падающую голову могучим кулаком.

   – Настоящая-с, хе-хе-хе, настоящая это Ламми. Ламми были настоящие-с, не извольте сомневаться.

   – Убедил! – Руанго рубанул рукой воздух. – А запор у кого?

   – Запор, хе-хе-хе, у Чудовища, хе-хе-хе, у кого ж еще. Наверняка у него, распроклятого, – Лешака вдруг осенило. – Самое время его, хе-хе-хе, как говорится, рогом-с в обод. Самое время-с.

   Руанго с трудом встал из-за стола и побрел в оружейную комнату за своим новым копьем.

   – Куда же это вы, хе-хе-хе, на ночь то глядя? – спросил изумленный Лешак.

   – Скорее... надо вы... вые... выезжать, – прокричал Витязь сквозь грохот падающих щитов и доспехов, – Пока не пр... просралось.

   Лешак с сожалением посмотрел на недопитую бутылку.

   – Не извольте-с торопиться, хе-хе-хе, позволительно-с отложить, хе-хе-хе, баталию до рассвета.

   – А если...? – веско спросил Витязь, возвращаясь к столу.

   – Да вы же его, хе-хе-хе, видели-с, – воздев к потолку кривой волосатый палец, Лешак громко зашептал. – Это же мо-онстр! Его, хе-хе-хе, ежели запрет, то на неделю, хе-хе-хе, никак не меньше-с.

   – На неделю, говоришь..., – Руанго нашел доводы Лешака вполне резонными, тем более что найти копье ему так и не удалось. – Значит, завтра... с рассветом. Рогом, и в обод!

   – А может споем, а, Лешак? – предложил Витязь, разливая рододендроновку. Лешак одобрительно кивнул, не вынимая мордочки из своей плошки.

   – Над сумрачной дубра-авой

   зарделася заря-а-а, – затянул Руанго своим красивым, густым баритоном.

   – Цыгане всей ора-авой

   супругу шинкаря-а-а, – подхватил Лешак дребезжащим тенором.

   Он очень любил эту красивую, полную полунамеков и поэтических иносказаний, песню. А в том месте, где прекрасная шинкарка уходила из Города с цыганским табором, Лешак даже прослезился...

   Безмолвная темнота неспешно обволакивала усталый Город. Отстучав по булыжной мостовой, затихли утомленные повозки. Угомонились и уснули хулиганистые городские мальчишки. Одно за другим гасли, смежив двустворчатые ставни, узкие окна домов. Опустевшие улицы наполнялись убаюкивающими звуками ночи.

   «Длинь-длинь», – лязгал залатанной канистрой хромой Фонарщик.

   «Вжик-вжик», – где-то у центральной площади Цирюльник точил свой старый ланцет.

   И только из широко распахнутого окна Витязя все еще доносилось громкое, нестройное пение.

   – Истоптаны цвето-очки

   тяжелым башмако-о-м.

   Зарезал на кусо-очки,

   шинковочным ножо-о-ом.

     * * *

   Конь категорически отказался приближаться к Обители, поэтому последние сто метров Руанго прошел пешком, пошатываясь и проклиная трусливое животное. Ламми ждала его, сидя на большом плоском камне у ворот, за которыми, плотно прижавшись брюхом к влажной от утренней росы земле, притаился Иззакеил.

   – С миром шаги мои, – произнес Руанго приблизившись.

   – Мир пришедшему с миром, – ответила Ламми, сделав шаг навстречу. На ней была серая дорожная накидка, в руках она держала маленькую котомку с едой в дорогу.

   – Где Чудовище? – спросил Витязь, обдав девушку рододендроновым перегаром. Его немилосердно мутило после вчерашнего.

   – Я рада, что ты пришел, – ответила ему Ламми.

   – Я, обязательно! – сказал Руанго. – А где Чудовище?

   – Ты за кем вообще приехал, за мной или за Чудовищем? – недоуменно спросила девушка.

   – За тобой, конечно, – ответил Витязь.

   – Так вот же я! – воскликнула Ламми. – Здесь стою, прямо перед тобой.

   – Вижу, – сказал Руанго. – А где Чудовище?

   – Ну на кой тебе сдалось это Чудовище? – девушка чуть не расплакалась от обиды.

   – А вот мы его сейчас..., – Витязь по-идиотски захихикал и, выпучив глаза, заговорщицки прошептал. – Рогом в обод!

   Неадекватное поведение Руанго и исходящий от него жуткий перегар рододендроновки Ламми с легкостью объяснила себе невыносимыми терзаниями разлуки.

   – Нету здесь Чудовища, – девушка старалась говорить ласково и спокойно. – Отошло оно.

   – Куда? – настороженно поинтересовался, внезапно побледневший, Руанго. – По... по нужде отошло?

   – Ага, в сортир отошло, по-большому, – ответила Ламми с облегчением. Это непритязательное объяснение должно было, по ее мнению, успокоить не на шутку встревоженного Витязя. Однако же, реакция его оказалась совершенно противоположной.

   – Вот прохиндей! – прошептал Руанго побелевшими губами. – А ведь обещал, что на неделю, не меньше.

   С этими словами он подхватил изумленную девушку в охапку и помчался к стоящему поодаль Коню. Стиснутая крепкими руками, Ламми подумала, что, в сущности, не так уж и важно то, что Руанго говорил. Важно было то, что он делал. А делал ее Витязь именно то, что требовалось.

   Недурно пробежав стометровку, Руанго забросил девушку в седло, а потом, со странным возгласом: "Скачи скотина скорее, пока не продристалось!" вскарабкался на коня и сам. Умудренное опытом животное не надо было упрашивать дважды. Конь во весь опор припустил в сторону Города, подгоняя самого себя свистом и гиканьем...

     * * *

   Когда стук копыт затих за поворотом дороги, Иззакеил вышел из Обители и грузно уселся на большой плоский камень у ворот. Он рассудил, что, если Ламми по какой-либо причине решит вернуться обратно, то отсюда, с этого камня, он сможет увидеть ее издалека.

   Если только она вернется, он, Иззакеил, заранее успеет добавить в камин сухих веток. Если только она вернется, он усадит ее в старое продавленное кресло и заботливо укроет потертым клетчатым пледом. Если только она вернется, он напоит ее полезным козьим молоком. Если только она вернется...

   Перемазанный зеленой краской Бурундук тихонько вскарабкался на большой плоский камень у ворот и, задрав вверх свою остренькую мордочку, долго смотрел на сидящее рядом Чудовище.

   – Ушла?

   Иззакеил безмолвно кивнул.

   Не найдя подходящих к случаю слов, Бурундук молча прижался к огромному лохматому боку, пытаясь согреть его своим теплом. В тщедушном тельце Бурундука билось большое, доброе сердце.


   ЧАСТЬ V,

   в коей описывается свадьба Отроковицы с Витязем, а также процедура вступления Витязя в должность Бургомистра.

   Заполонившая центральную площадь пестрая толпа по-праздничному разряженных горожан бурными аплодисментами приветствовала, вышедших на балкон ратуши, Бургомистра, Витязя и прекрасную Отроковицу. Внизу под балконом, сверкая начищенными инструментами, уже разместился большой духовой оркестр магистрата. По периметру площади стояли городские фейерверкеры в парадных мундирах, с петардами наизготовку.

   Бургомистр, в классическом черном сюртуке с белой розой в петлице, поприветствовал горожан воздетыми к небу руками. Потом, эффектно облокотившись о перила, терпеливо подождал, пока стихнут аплодисменты. Рядом с ним, взявшись за руки, стояли Руанго и Ламми.

   – Горожане! Братья и сестры! – Бургомистр был хорошим оратором, его звучный голос вмиг угомонил расшумевшуюся толпу.

   – Сегодня наш залитый ярким весенним солнцем Город празднует знаменательнейшее в своей истории событие! Один из нас с вами, добропорядочный горожанин и доблестнейший Витязь Руанго, умертвив силою копья ужасного монстра, который беспощадно терроризировал нас целых три столетия, освободил заточенную в его обители прекрасную отроковицу Ламми! Вот они стоят перед вами, вольные горожане, как живое воплощение истинной красоты и отваги!

   С этими словами Бургомистр протянул руку, указывая на Витязя, одетого в расшитую золотом красную венгерку, и девушку, облаченную, как и положено невесте, в белое платье с фатой.

   – Да не умертвлял я его, она за порогом стояла, – обескураженно пробормотал Руанго. Доблестному Витязю претили незаслуженные почести.

   – Не будь догматиком, – тихо процедил Бургомистр, не поворачивая к нему своего сияющего театральной улыбкой лица, – Простолюдины не поймут тонкостей Традиции. Им чем проще, тем доходчивей. И вообще, тебе уже давно пора распрощаться с этой юношеской инфантильностью.

   – А теперь, приступим к процедуре бракосочетания! – Бургомистр внезапно посерьезнел и обратил лицо к Руанго. – Клянешься ли ты, Доблестный Витязь Руанго, вести Благородную Девицу Ламми за собой, чрез беды и тяготы к счастью, пока Белая Птица Смерти не расправит над тобой свои крылья?

   – Клянусь! – ответил Руанго, кладя свою могучую руку на хрупкое плечо девушки.

   Бургомистр торжественно перевел взгляд на невесту.

   – Клянешься ли ты, Благородная Девица Ламми, идти за Доблестным Витязем Руанго, чрез беды и тяготы к счастью, пока Белая Птица Смерти не расправит над тобой свои крылья?

   – Клянусь! – ответила Ламми и положила свою узкую ладошку на могучее плечо суженного.

   Лицо Бургомистра снова расплылось в улыбке.

   – Сим, дарованным мне Великой Традицией правом, на этом месте и в этот час, объявляю вас, доблестный Руанго и прекрасная Ламми, мужем и женой!

   Произнеся традиционную формулу, Бургомистр сделал паузу, давая молодоженам возможность скрепить свой брачный союз первым супружеским поцелуем под восторженные крики толпы.

   – Кроме того, – продолжал Бургомистр, – согласно Великой Традиции, Витязь, вернувший Отроковицу в пределы Города, после небольшой технической процедуры примет на себя все бразды правления и станет нашим новым Бургомистром! Бургомистром вольного города, навечно избавленного им от тяжкой дани ужасному Чудовищу!

   – А что, конкурса больше не будет? – прозвучал вопрос из толпы. Горожане замерли в ожидании ответа.

   – Конечно, нет! – ответил Бургомистр, сияя радостной улыбкой. – Никакого конкурса больше не будет! Никогда!

   Раздались и сразу же стихли несколько робких аплодисментов. Над площадью воцарилась гнетущая, неодобрительная тишина. По условному знаку, поданному Бургомистром, с оглушительным треском взвились в небо разноцветные петарды, а духовой оркестр дружно грянул популярную польку «Лобзание мотылька».

   Удрученные горожане молча разошлись по домам, а музыканты все еще играли и играли перед опустевшей площадью...

     * * *

   – Камо шаги твои? – Стражник попытался было преградить вход в магистрат, но был отброшен в сторону могучей рукой Гробовщицы. С неукротимостью взбешенного единорога она рвалась к приемной Бургомистра, сметая со своего пути перепуганных посетителей и зазевавшихся канцелярских работников.

   Бургомистр с Канцелярмейстером как раз обсуждали технические детали исполнения процедуры кастрации, когда в коридоре послышались грозные крики: «Я не позволю! У меня есть права!!». Не прошло и мгновения как, с треском распахнув дверь, в кабинет ворвалась разъяренная Гробовщица. Смахнув со стола многочисленные стопки инструкций и циркуляров, она уперла в столешницу свои массивные кулачищи и смерила побледневшего Бургомистра угрожающим взглядом.

   – Ну... и кто же теперь будет меня удовлетворять? Ты?!

   От этого, прозвучавшего выстрелом, «ты», Бургомистр вздрогнул и втянул голову в плечи. Канцелярмейстер, безошибочно осознав неуместность своего присутствия, бесшумно выскользнул в коридор и плотно прикрыл за собой дверь.

   Не прошло и пятнадцати минут, как раскрасневшаяся Гробовщица, томно вздохнув, покинула кабинет. Изрядно помятый Бургомистр поправил сбившееся набок жабо и трясущеюся рукою дернул за шнурок звонка.

   Спустя мгновение в дверном проеме возник подчеркнуто учтивый Канцелярмейстер.

   – Немедленно подготовьте отмену указа о кастрации, – сказал Бургомистр отдышавшись.

   – Чем будем мотивировать? – невозмутимо поинтересовался Канцелярмейстер.

   – Мотивируйте гуманитарными соображениями...

     * * *

   У самого входа в магистрат Руанго наткнулся на неопрятную толстую бабу с поросшей жирными волосами верхней губой.

   – Я имею неотъемлемые права! – громко сказала баба, окинув Витязя многозначительным взглядом.

   «Став Бургомистром, я буду бороться за соблюдение прав всех горожан, – подумал Руанго. – Даже за права этой неприятной женщины» ...

     * * *

   Канцелярмейстер, казалось, даже не заметил вошедшего в кабинет Витязя и, склонившись над маленькой конторкой, священнодействовал над пожелтевшим от времени формуляром.

   – Здравствуйте, – вежливо сказал Руанго. – Я новый Бургомистр. Пришел принимать дела.

   – Много вас тут, бургомистров, – произнес Канцелярмейстер, строго поглядев на Витязя поверх очков. – А я, между прочим, один. Так что подождите в приемной, Вас вызовут.

   Обескураженный Руанго безропотно вернулся в приемную, тихонько прикрыв за собой дверь...

     * * *

   – … и, таким образом, сформировав юридическое обоснование для подтверждения доверенности, перейдем к утверждению технической процедуры передачи административных полномочий, необходимых для аффирмации Местоискателя, как лицензиата на руководство вышеозначенным магистратом, – Канцелярмейстер говорил без всякого выражения, размеренно отмечая каждое слово постукиванием по столешнице конторки.

   – А Местоискатель — это кто? – спросил Руанго.

   – Местоискатель — это Вы, – раздраженно ответил ему Канцелярмейстер. – Как будущий Бургомистр, Вы должны разбираться в элементарных основах делопроизводства.

   – На первом этапе, – продолжал Канцелярмейстер, – нам необходимо произвести сертификацию Местоискателя в качестве освободителя, сертификацию Ламми в качестве заточённой, сертификацию Чудовища в качестве заточителя и сертификацию битвы, как таковой.

   – Ну, собственно говоря, битвы, как таковой, практически не было, – смущенно пробормотал Руанго. – Она за порогом стояла.

   – Понимаю, понимаю, – Канцелярмейстер насмешливо взглянул на новоиспеченного Местоискателя. – В таком случае, вместо битвы, как таковой, будем сертифицировать похищение, как таковое.

   Руанго подумал, что, вступив в должность Бургомистра, он первым делом собственноручно повесит этого Канцелярмейстера на фонарном столбе у входа в ратушу.

     * * *

   Горожане так и не простили ему отмены конкурса. Те самые обыватели, которые в пору его ратной славы не упускали случая панибратски похлопать Доблестного Витязя по плечу и пригласить в таверну на пару кружек рододендроновой, теперь демонстративно отворачивались при встрече с Местоискателем. Или, сделав вид что спешат по неотложным делам, приветствовали его небрежным кивком головы, даже не замедлив шага. А дородные мещанки, когда-то провожавшие статного Руанго томными взглядами и многообещающими вздохами, теперь омерзительно хихикали и перешептывались за его спиной, с наслаждением приписывая ему все новые и новые пороки и изъяны.

   Лишь простодушный Лешак, притащивший на городской рынок огромный бидон козьего молока, едва завидев благородного друга, со всех ног бросился к нему навстречу, приветственно протянув свою маленькую, покрытую зеленой шерстью лапку. Руанго, однако, рассудив, что ему, как Местоискателю, уже не подобает якшаться со столь сомнительными личностями, просто прошел мимо, не удостоив бывшего собутыльника даже мимолетным взглядом. Лешак еще несколько минут стоял как оплеванный, а потом медленно побрел назад, к своему бидону, обескураженно почесываясь и приседая.

   Изменившееся отношение горожан, впрочем, не особенно занимало новоявленного Местоискателя, полностью погруженного в составление бесчисленных справок, ходатайств, заявлений и уведомлений. Долгими часами просиживая в библиотеке магистрата, он настойчиво постигал азы делопроизводства, изучая бесконечные инструкции, дополнения, поправки, а также дополнения к инструкциям и поправки к дополнениям. Обретя непосредственный опыт и работая над ошибками, он уже привычно начинал любой документ с указания даты написания, а заканчивал фразой: "Написано мною собственноручно: Руанго, Местоискатель". Тем не менее, большинство составленных им заявлений и уведомлений возвращались, будучи испещренными замечаниями Канцелярмейстера. Незадачливый Местоискатель вынужден был переписывать их заново, исправляя допущенные огрехи и недочеты.

   Однажды утром, как обычно, зайдя в библиотеку, Руанго обнаружил на столе последний номер городской многотиражки, преднамеренно, по всей видимости, оставленный тут неизвестным доброжелателем. Передовая статья называлась просто, но интригующе: «Что же в действительности произошло тем утром в Обители?». Подзаголовок гласил: «Этот вопрос задает себе сегодня каждый горожанин».

   Передовица подвергала сомнению сам факт проведения битвы с Чудовищем, опираясь на полученную из неназванных, но весьма компетентных источников информацию о том, что в магистрате негласно сертифицируется вовсе не битва, как таковая, а похищение, как таковое. Дополняла статью большая карикатура, на которой был изображен закованный в панцирь витязь на белом коне, тычущий копьем в пустоту.

   Подавив естественное желание немедленно набить лицо Редактору, Местоискатель поудобнее устроился на шатком библиотечном стульчике и принялся за сочинение пространного и путаного опровержения.

     * * *

   День за днем, месяц за месяцем Местоискатель проводил, сгорбившись над бесконечными заявлениями и уведомлениями. Он погрузнел, обрюзг, отрастил изрядное брюшко, а лицо его приобрело нездоровый серо-желтый оттенок, свидетельствующий о прогрессирующем геморрое. Техническая процедура передачи административных полномочий продвигалась крайне медленно. Каждое написанное заявления обрастало бесчисленным количеством справок, получение справки требовало множества ходатайств, а для утверждения каждого ходатайства необходимо было писать все новые и новые заявления. У малоопытного Местоискателя не было никаких шансов выстоять в беспощадной схватке со всемогущим Канцелярмейстером. Но, не желая смириться с неминуемым поражением, Руанго продолжал отчаянно сражаться, в призрачной надежде заполучить, в конце концов, заветное кресло бургомистра.

     * * *

   Мокрый осенний ветер равнодушно швырял опавшие листья в пустоту холодных улиц. Полусонные дома, поплотнее натянув на себя потемневшие черепичные крыши, отчаянно дымили печными трубами, согревая приютившихся внутри домочадцев. Город медленно впадал в зимнюю спячку.

   Отложив в сторону вышивку, Ламми безучастно смотрела в окно, помутневшее то ли от дождя, то ли от навернувшихся на ее глаза слез.

   – Что-то случилось? – спросил Руанго, бережно поправляя наброшенный на ее плечи пуховый платок.

   – Сегодня на рынке... жена Мясника, – обескровленные токсикозом губы девушки беспомощно задрожали. – Она спросила меня, не толкается ли он изнутри хвостом.

   Ламми инстинктивно прикрыла руками округлившийся живот.

   – Ну за что же они так... За что они так нас ненавидят?

   Уронив голову, Ламми затряслась в беззвучных рыданиях. Руанго молча стоял рядом, безвольно опустив руки. Одного взгляда Витязя было бы достаточно, чтобы заставить любого уважать его жену. Местоискатель же был бессилен...

   Тягостную тишину нарушил знакомый стук в дверь.

   – Не заперто, – сказал Руанго.

   – С миром шаги мои, – войдя в комнату, Посыльный магистрата протянул Местоискателю запечатанный сургучом коричневый конверт.

   – Мир пришедшему с миром, – ответил Руанго, кивнув ему, как старому знакомому.

   Повесив на крюк широкополую шляпу и промокший плащ, Посыльный без приглашения уселся у камина, вытянув к огню мокрые ботфорты. Посещая Местоискателя по нескольку раз в день, он уже давно чувствовал себя здесь как дома.

   Усевшись за письменный стол, Руанго привычным движением вскрыл конверт специально предназначенным для этого ножом и принялся за изучение содержимого.

   «... Ваше Заявление, за исх. № 124568/64, не может быть принято к рассмотрению ... в нарушении параграфа №12, Дополнения №34 к Поправке №51/2 к Наставлению по Составлению Заявлений ... подпись заявителя должна быть расположена на расстоянии, равном длине начальной фаланги среднего пальца правой руки, от нижнего края буквы «у» в слове «собственноручно» ...»

   Местоискатель внимательно посмотрел на начальную фалангу среднего пальца своей правой руки. На ней красовалась большая, выпачканная фиолетовыми чернилами мозоль от пишущей ручки.

   «Как у Борзописца», – подумал Руанго, – «Или, того хуже, как у Поэта».

   Рука его непроизвольно сжалась в кулак. Когда-то этим увесистым кулаком он на спор, одним ударом, разнес в щепки дубовый стол в таверне. А сейчас, ... тьфу, ... мозоль от ручки.

   Насупившись, Руанго вытащил из стопки чистый лист гербовой бумаги, обмакнул в чернильницу вечное перо и принялся писать ответ, каллиграфически выводя каждую букву.

   Великой Традиции года 300-го, месяца 11-го, дня 6-го.

   Исходящий № 126387/12

   Его Превосходительству, господину Бургомистру, – Послание.

   Копия: Канцелярмейстеру.

   Копия: В архив.

   А пошли вы все в жопу!

   Написано мною собственноручно: Руанго, Доблестный Витязь.

   Потом, тщательно отмерив расстояние, равное длине начальной фаланги среднего пальца правой руки, размашисто подписался.

   Запечатав конверт сургучом, Витязь протянул его Посыльному.

   – Отнеси это и больше не возвращайся.

   Нахлобучив широкополую шляпу и поплотнее завернувшись в плащ, Посыльный скрылся в промозглом тумане осеннего вечера...


   ЭПИЛОГ

   Зима в этом году выдалась бесснежной и потому особенно холодной. Днем малокровное зимнее солнце еще немного отогревало верхушки сосен. А ночью, под равнодушным взглядом мерцающих в небесной черноте звезд, на обнаженную землю опускался беспредельный космический холод. Все живое в округе затихало, забившись в берлоги и норы, бережливо расходуя каждую кроху накопленного за день тепла. И только пронзительный северный ветер с громким треском гнал по стылым камням колючую ледяную крошку.

     * * *

   В Обители тихо догорал камин. Уже не потрескивали почерневшие угли, совсем остыла металлическая решетка. И только одинокий чудом сохранившийся, крохотный язычок пламени отчаянно сражался с темнотой, вспыхивая все слабее и слабее. Иззакеил решил, что, когда погаснет и эта последняя, непокорная искорка жизни, он тоже покинет этот мир, перенесясь в ледяной мрак небытия...

   После ухода Ламми Иззакеил еще долгие месяцы одиноко сидел у ворот на большом плоском камне предполагая, что со временем девушка может передумать и вернуться обратно в Обитель. Когда же и эта слабеющая надежда окончательно покинула надломленное сердце, он осознал, что дальнейшая его жизнь потеряла цель, а, следовательно, и смысл. Ламми больше никогда не пошлет его полоть чертополох на клумбах, а Город не привяжет другой Отроковицы к розовому столбу на центральной площади.

   Одинокий, дряхлый и никому больше не нужный Иззакеил тяготился собственным существованием и с приходом зимы решил положить конец своему пребыванию в этом холодном мире. Душу его не омрачали ни тяжесть зла, ни горечь сомнений, а страх смерти был неведом ему изначально.

   Лежа на своем топчане перед камином, Иззакеил равнодушно смотрел стекленеющими глазами на последний, медленно угасающий, крохотный огонек. Холодное бесчувствие смерти уже заполнило его оцепеневший хвост, охватило безвольно раскинутые лапы, проникло в самое брюхо и, расползаясь по телу, подступало к уже едва бьющемуся сердцу.

   Иззакеил умирал...

     * * *

   Стук в ворота был настолько неожиданным, что поначалу Иззакеил принял его за коварную галлюцинацию увядающего мозга. Однако стук повторился с новой силой, не оставляя никаких сомнений в своей реальности. Кем бы ни был этот странник, в столь неподходящую минуту постучавший в ворота Обители, с миром ли, с войной ли были его шаги, но самим фактом своего появления он вернул существованию Иззакеила некую цель, пусть хоть и временную.

   С усилием оторвав тушу от топчана, он снял с крюка старый фонарь с треснутым стеклом и зажег его, с трудом двигая омертвевшими лапами...

   Пошатываясь от шквальных порывов ледяного ветра, полуживое Чудовище медленно брело к воротам Обители, освещая себе путь раскачивающимся фонарем. За воротами стоял конный витязь, запахнутый до самых бровей в длинный меховой плащ.

   – С миром шаги мои, – приглушенный голос Ламми прозвучал откуда-то из-под плаща.

   – Мир пришедшему с миром, – машинально ответил Иззакеил, не в силах соотнести могучую фигуру витязя с тонким голоском девушки. – Ламми, ты где?

   – Мы тут, – ответила Ламми. – На коне сидим.

   – Кто это «мы»? – недоуменно спросил Иззакеил.

   – Мы..., – девушка высунула голову из-под плаща. – «Мы», это значит, я, Руанго и ... и наш ребенок.

   – Да вы что! – Чудовище всплеснуло лапами, едва не уронив фонарь. – С ума сошли? С ребенком! В такой холод!! Это же просто безответственно!!!

   Схватив Коня под уздцы, Иззакеил одним размашистым движением втянул его во двор Обители. Руанго распахнул плащ и спешился. Потом снял с Коня Ламми, держащую на руках младенца, закутанного в теплое одеяло.

   – В дом! Немедленно в дом! – завопило Чудовище, – Вы же его сейчас застудите!

   – А со мной что будет? – в Обители к Коню снова вернулся дар речи.

   – Иди в сарай, жри сено, – ответил ему Иззакеил.

   – Меня же распрячь надо, – не унимался Конь.

   – Сам распряжешься, есть опыт..., – Иззакеил многозначительно посмотрел на жеребца.

   Обиженно поджав губы, Конь уныло поплелся к воротам сарая...

   Внутри дома было немногим теплее, чем снаружи. Бросив в камин огромную охапку сухих веток, Иззакеил опустился на четвереньки и, пыхтя от усердия, деловито раздувал огонь. Видя, что в его помощи пока никто не нуждается, Руанго ушел в сарай распрягать Коня.

   Как только осмелевшие языки пламени весело загудели в каминной трубе, освещая и согревая промерзлые стены гостиной, Иззакеил бросился в чулан.

   – Сейчас, сейчас, – приговаривал он, обшаривая покрытые вековой пылью полки и не обращая никакого внимания на сундуки, падающие с оглушительным грохотом ему на голову. – Вот она, нашел!

   С этими словами Иззакеил вытащил из чулана очень старую, но еще вполне пригодную к употреблению колыбель. Распоров свой тюфяк, он набросал в нее побольше соломы, а потом накрыл сверху сложенным вчетверо потертым клетчатым пледом.

   – Надо его перепеленать, – сказала Ламми, разворачивая одеяло.

   – Ты что, совсем с ума сошла? Ребенка! Грязными руками! – закудахтал Иззакеил и, сломя голову, помчался к плите согревать воду для рукомойника...

   Пока Ламми мыла руки с мылом, Иззакеил с умилением разглядывал крохотное личико.

   – Красивый, – произнес он дрогнувшим голосом. – Как его зовут?

   – Иззакеил, – ответила Ламми. – У него очень красивое имя. Иззакеил.

   – Иззакеил..., – у Чудовища вдруг невыносимо защипало в носу – Маленький Иззакеил. Какой красивый Маленький Иззакеил.

   Когда Ламми развернула одеяло, Большой Иззакеил внимательно посмотрел на сучащего крохотными ножками малыша и с удовлетворением заключил: «Самец!»

   Младенец, растормошенный сменой пеленок, громко заплакал.

   – Что у него болит? – заволновалось Чудовище.

   – Ничего, – Ламми достала из котомки маленькую бутылочку с молоком. – Он просто хочет кушать.

   – Можно, я его покормлю? – несмело попросил Большой Иззакеил.

   – Конечно, – улыбнулась Ламми.

   Затаив дыхание, Чудовище осторожно склонилось над колыбелью. Младенец аппетитно зачмокал соской.

   Ламми посмотрела на огромные трехпалые лапы, бережно удерживающие крохотную бутылочку. Потом подошла поближе и, прислонившись лбом к огромному подрагивающему боку, запустила свои замерзшие ладони в густую теплую шерсть.

   – Вот я и дома, – прошептала она еле слышно...

   – Кушай Маленький Иззакеил, кушай, – Большой Иззакеил сюсюкал, содрогаясь от умиления, – Завтра Лешак принесет козьего молочка. Оно полезное для детей. В нем много витамина В12. А Горыновича в Семеняевку пошлем, за бязью. Семеняевская бязь для пелёночек самая лучшая.

   Маленький Иззакеил наелся и безмятежно заснул, причмокивая губами. Вернувшийся из сарая Руанго, молча стоял рядом с Ламми, глядя на спящего младенца. Оба они уже едва держались на ногах от усталости.

   – Устраивайтесь на моем ложе, – сказал Большой Иззакеил.

   – А ты? – спросила Ламми.

   – Я посижу тут, с Маленьким Иззакеилом. Вдруг он заплачет.

   Измученные тяжелой дорогой Руанго и Ламми, не раздеваясь, улеглись на выпотрошенный тюфяк и уже через минуту забылись крепким, беспробудным сном.

     * * *

   Большой Иззакеил сидел в старом продавленном кресле у камина и легонько покачивал колыбель с Маленьким Иззакеилом. Тихо потрескивали поленья. Было хорошо.

   – Нуммаоо иллаоо элеарро сувваго...

   Неожиданно для себя самого, он затянул очень древнюю, совсем забытую им колыбельную. Эту песню, давным-давно пела ему мама, когда Большой Иззакеил был еще совсем маленьким Иззакеилом.

   Он вспомнил все... У него была мама. И был отец. Были братья и сестры. Нахлынувшие воспоминания, как прорвавшая плотину вода, омывали его сердце теплыми, чистыми струями.

   Вот он, совсем еще детеныш, безмятежно мчится, задрав хвост, по высокой зеленой траве, и сердце его переполняет... Да, теперь он без труда вспомнил это, начисто позабытое им чувство. Это было счастье.

   Обыкновенное чудовищное счастье...