Улитка

Где-то Алеша слышал или читал, как с презрением говорят про некоторых людей, отказавшихся от борьбы или чересчур мягкотелых, что они ведут образ жизни улитки. Спрячутся в свою скорлупу, замкнутся в своем футляре, уйдут в книжный мир, запрутся в себе – а жизнь, наполненная опасностями и риском, богатая на события и драмы, мчится мимо.
Для него самой главной драмой было уже то, что он родился, незащищенный, без панциря, без скорлупы, без домика. Хотя бы домика, ибо жил ли он у своих родителей, или потом на квартире, подаренной родителями жены, все равно ощущал себя бесприютным и незащищенным. «Мой дом – моя крепость» –- гласит английская поговорка. Но такая крепость оставалась для него заповеданной, недосягаемой.
Жизнь была для него драмой, так как ему приходилось всей своей жизнью опровергать литературную истину о ненужности сибаритства и порочности лени, о презренности маниловщины и губительности обломовщины, о тлетворности набоковщины и преступности самгинщины. Футляр ему был необходим, чтобы мир не раздавил мыслящую слизь его души, а лень помогала восстанавливать силы и наполняла необходимой энергией жить.
Он и женился на Асе, потому что было тепло и комфортно почивать у нее на плече. Ему приходилось камуфлировать свои настоящие желания, и, лаская жену, он сам весь собирался и свертывался калачиком у ее груди. От нее исходило тепло и то самое материнское дыхание, пропитанное молоком и утробным раем, которое окутывает младенца и которое просто было потребно ему, как воздух для некоторых.
Когда-то у него была подруга, которая жить не могла без туристических походов и шумных компаний. За ней Алеша таскался по горам, замерзал в палатке на высоте четыре тысячи метров, жил в отрыве от цивилизации (это ему было еще по зубам) в горных лесах, засиживался до двух ночи на вечеринках, ожидая, когда она кончит слушать обросшего барда – оставаться ночевать в чужой комнате, да еще без всяких условий, на полу, он не мог. Однажды с радостью открыл, что она обожает и другие увлечения, класическую музыку например. Он пригласил ее в Филармонию, но вечером простудился, его госпитализировали, а подруга, прождав у входа несколько минут, вошла в зал Филармонии с приятелем, который и стал очередным ее кавалером и спутником на извилистой и торной дороге.
Каждый раз он пытался превозмочь самого себя и выбирал трудный путь. Случайно встретив бывшего школьного товарища, он пошел с ним и пришел в спортшколу, на тренировку экзотического тейк-ван-до. Он тут же записался в группу, и начал новую жизнь. Ему было уже двадцать два, и тело потеряло природную гибкость, а он начал заниматься гимнастикой в воздухе. Тейк-ван-до было значительно сложнее и выкрутаснее, чем карате, но совершенно бесполезное занятие, искусство ради искусства. Закончилось тем, что через четыре месяца перед самыми экзаменами на желтый пояс он, неудачно упав, сломал обе руки.
В армии он отказался от должности секретаря командира полка – сиди, возись с документацией и по форме докладывай о посетителях, – но выбрал первый батальон, роту танкистов. И хотя он ни разу не поездил в танке, но раз тридцать пришлось разбирать траки – гусеничные цепи, на которых он несколько раз оставлял кожу своих рук, и бесчетное количество раз драил и красил это грязное чудовище. Кроме того, танкисты были неласковые люди, обделенные чувством юмора и нежностью – били крепко, словно железом.
На пятом курсе он устроился работать рекламным агентом, ездил по всему городу, обивал пороги престижных фирм и клянчил на спонсорскую поддержку. Потом поработал в риелтовской фирме, где занимался тем же самым – искал богатых клиентов, чтобы продать им неопределенные квадратные метры. А третьей работой за тот же год была телефонная станция – после уроков он обходил до пятидесяти квартир и взимал плату за дешевые телефонные переговоры через интернет. И при этом он мечтал о тихой, легкой, удобной работе, чтобы, быстро с ней покончив, заниматься своими делами.
Дома Алешу называли дармоедом и попрекали куском хлеба. Хотя он и приносил домой зарплату, но что-то родителей не устраивало – его любовь к книгам, или просиженное любимое кресло, или малопонятное занятие по вечерам на компьютере: то ли играет, то ли пишет что-то.
– Вон, твои друзья – какие состоявшиеся люди, – начинает нравоучительный разговор мама, Джульетта Макаровна – коммерцией занимаются, и совсем не прогорели. Чего ты боишься? Начни с малого. А Тигран, тот в Москву уехал, а теперь квартиру покупает. Алеша, ты должен жить отдельно, нечего на шее сидеть.
И так далее в таком духе. Он объяснял, что для того, чтобы начать с малого, необходим маленький капиталец, тысяч в пять долларов, да еще «крышу» надо иметь хорошую.
– Крыша не дом. А что – надо стараться, надо дерзать, рисковать. Бороться надо. Ты, Алешенька, совершенно не боец в жизни. За нее надо зубами держатся, а не ныть. Жизнь нытиков не любит. Ты вот все копаешься в компьютере, рассказы пишешь, а жизнь вперед идет. Смотри, Алексей, мы с папой уйдем на пенсию, кормить тебя не сможем.
Это была правда. На пенсию не проживешь, и родители сейчас беспокоятся о себе – их, пенсионеров, надо же как-то содержать. Что им эта пенсия даст – за месяц получать будут столько, сколько сейчас тратят за три дня, да и то на продукты только.
Занялся он и коммерцией. Стал торговать на ярмарке – вещевом рынке. Продукция была самая разнообразная, от дряных джинсов до китайских магнитофонов. Его «шеф» ездил по заграницам челноком и привозил большие партии китайского хлама. А Алеша, вместе с другими, такими как и он неудачниками, продавал. Этих торговцев называли неудачниками в торговле, потому что торговать в ларьке было самое простое и бессмысленное занятие. Но Алеша настоящей самостоятельной торговлей так и не занялся.
Потом целую зиму он продавал валюту в тесной будке, которую опекали люди в черных очках, но с этой работы он слетел быстро, как только потеплело – на его место нашли своего человека. Какую-то бабу. А потом устроился библиотекарем – на женское место, женскую должность. И казалось, нашел тихую пристань. Но дома пооднялась буря, и какая. Мама катила валы гнева и истерики – ей это место почему-то не нравилось. Не мужское это дело.
– Мужчина должен заниматься настоящим делом. Он добытчик. Посмотри на папу. Он всю жизнь ничем мужским не занимался. Даже лампочки вкрутить не может дома. А теперь, под старость, никто его на работу не берет – только сторожем, да и то не везде. Даже сторожить ему не доверяют. Алешка, подумай, какая девушка за тебя пойдет. Что ты ей сможешь предложить. Жених ты незавидный. На шее у родителей висишь. А еще эта работа – фьить, смеяться будут.
И мама оказалась не права. На этой работе он встретил девушку, которая его полюбила. Ася занималась кандидатской диссертацией, а Алеша стал снабжать ее редкими книгами. У нее он не первый мужчина, она стала об этом говорить сама. Ну что ж, думал Алеша. У нее от какого-то мужчины остался ребенок. Но Алешу и это не смутило. Он почувствовал в ней опыт, материнское теплое чувство и захотел жениться.
Дома буря не унималась, и поднялась с большей силой – мать что-то подозревала своим женским инстинктом. Но именно ухудшение обстановки дома, усилившиеся попреки куском хлеба (хотя библиотекарем Алеша зарабатывал не меньше, чем коммерсантом) сыграли свою роль. Он женился скоро, вышло так, что он убежал из дому. Жил он с Асей, у которой была квартира, оставшаяся от одного из мужей, в качестве компенсации за ребенка.
Снова жизненные обстоятельства заставили его искать работу. С библиотекой пришлось проститься, как только Ася защитила кандидатскую диссертацию и сама устроилась работать к мужу, на его место. А Алеша попал в редакцию одного цветного журнала и стал заниматься компьютерным дизайном. В каком-то смысле ему повезло, потому что он сам в часы досуга научился этому нехитрому компьютерному мастерству, от него требовалась только художественная фантазия, которой у него было в избытке, и зарплата была для него сказочно высокой. Вот теперь он по-настоящему стал зарабатывать. Плохо было то, что работа проглотила его с головой, с утра до вечера, позднего вечера.
В первую неделю было еще ничего, во вторую он взвыл – так долго без отдыха, да еще без любимой жены он не мог. А в третью привык, как всегда привыкал ко всему тяжелому и непосильному, это было и в армии, и в отношениях с матерью, и на работе рекламным агентом. Он зацепился за волну времени, которая неудержимо неслась вперед, создал для себя микромир и стал чувствовать какое-то тепло и защищенность. А однажды он пришел домой рано, после обеда – иногда такое случалось. Вошел в квартиру, в ванной была жена:
– Ася, ты в ванной?
Она не ответила, но он не заметил ничего странного. Не слышала его вопроса – вот будет сюрприз, что он так рано с работы пришел, можно пойти куда-то. Он снял пальто, прошел в комнату, положил сумку на стул и обернулся, привлеченный какой-то странностью за плечом. На разложенном диване лежал голый мужчина, прикрытый до груди одеялом. Он, видно, хотел встать, но подумал, что не успеет одеться до входа мужа и более натянул на себя одеяло. На полу лежали в беспорядке вещи, ее платье, на котором сидели огромные голубые с цветочками мужские трусы. У Алеши потемнело в глазах, ноги подкосились. Ему представилось на мгновенье, что это он сам лежит, постаревший, обросший, с непомерно разросшимся животом и страшно уродливый старикан со складками вместо лица. «За что, за что, Боже мой». Второй его мыслью было: «Как неопрятно» – это про трусы, вольготно и беспардонно, обнажая изнаночную вонючую суть, расположившихся на платье, ее платье, платье, которое оказалось платьем шлюхи.
Он вернулся в коридор и хотел войти в ванную, но она была заперта. За дверью слышалось страшное молчание. Ни вода не шуршала, ни жизнь за дверью. Мертво было там, словно никого и не было, а дверь была запертой.
– Ладно, потом зайду за вещами, – подумал он вслух.
«Услышала? Ну и хрен с ней».
Как бы ни хотел Алеша найти свой домик, жизнь лишала его даже самого необходимого. Жизнь хотела сделать из него героя, но родился он не героем, а улиткой. Жизнь бросала его из стороны в сторону, он болтался в ее пространстве, больно ударяясь головой о непробиваемые стенки. Жизнь кромсала его, сдирала кожу с рук, обмораживала его конечности каждой зимой, колола, резала, не щадила. Она наехала на него в тот же день, когда он вышел из зараженного изменой дома. Она, жизнь, выбрала форму автомобиля, неуправляемо и дико несущегося по гололедице. И это на еще оживленной улице, в предвечерний час. Траххх. И улица надолго померкла.
Водитель не подобрал его, а быстро скрылся с места аварии. Алеша очнулся в больнице. Первое что увидел – печальное лицо матери, ее заплаканные и высохшие глаза. Вот где она, эта материнская любовь. Не мог двигаться, список переломов был бесконечен, задет позвоночник, и теперь долгие месяцы ему предстоит провести прикованным к койке.
Он выздоравливал, он поправлялся. Физическая боль съела боль слизистой мыслящей души. Пустота в теле – это было уже здоровым чувством. Май, весна, воробьиная истерика по утрам пронзали все его тело, весь мозг так сильно, что от них болела голова какой-то новой болью, отзывавшейся в дальних уголках тела. Теперь он превратился в настоящую улитку, точнее в обломок домика, пустого и высохшего. Руки двигались медленно и, освобожденные от гипса, были вялые, мягкие и хилые. Словно чужие, худые и белые. Словно растения.
И все-таки в эти майские дни он ощутил себя счастливым. Его перевезли на летний застекленный балкон. Теперь он видел краешек неба и верхние этажи высоток в окно. Жизнь звучала за стеклом. По голосам он стал узнавать людей, разговаривающих во дворе. И стал привыкать к новому восприятию, к новому измерению жизни. Во всем его существе стали просыпаться мелкие движения, маленькие ощущения, придуманные картины, которые дорисовывало его воображение.
И теперь, оказавшись прикованным, он смог наконец отдохнуть.