Шкаф неэвклида или косячок для бабушки

 
О, дон Хуан!
 О, донна Анна!
 О, дочь их пылкая,
 Мари Ху Ана!

- Всё начиналось в розовом шкафу.
- Что начиналось?
- Всё!
Я подошла, я дверь полуприкрыла. Чтобы не глючило. Но тут же вновь открыла: сияло солнце; древо зеленело; Адамо с Ево в том шкафу сидело.
 - Бабушка, - сказал внук, - когда ты куришь сигарету «Вог», ты носом шмыгаешь, что, это аллергия?
Ловко внук сдвигал папиросную гильзу «Сальве», сухою рыжей невзрачностью трамбовал, говорил о свободе:
 - А чужою она не бывает!
 Я затянулась лишь четыре раза. И косячок вдруг сразу прекратился. Вошел весь целиком и растворился. И это было да, смешно и ново!
 - О, авиолла, - голос неземной пел надо мной, - о, миа авиолла!
…Во все глаза глядел внучок
на мой погасший косячок…
 А из гардероба выглянуло что?
 Что! Ничего.
 Чашки и чаинки.
 Угол из кухонного угла вмиг выдвинул себя гипотенузой, хотевшей катет, но – не совпадало с - слева прямоугольник в плоскость перешёл, прошив насквозь.
 Настало хорошо!
- Не обормоть! – прикрикнула на внука. – Башибузук! Отдай башибузуку!
 Очень смешно. Ресницы щекотали. Струились по диаметру щеки, стихая, смехи.
- Чая, да покрепче! Побольше сахара! Две! Три! Нет, ложек шесть!
В движениях руки подмножества клубились. И множились. И квадратура круга свершалась.
 Так я корень извлекла! И плоскости разъялись.
Хотела встать, пойти умыться (от удивления и смеха тушь струится)… Глаза! Щипало! Встать я не умела. Мне нужно стало, чтобы отвернулся. Внук отвернулся, но меня шатало.
Он оглянулся – вдруг я как река, по тыльной стороне моей ладони, синея жилкой…
 Внук посмотрел, я вновь остолбенела.
 Напрасно крылья махаона росли вдоль рек, я не смогла ни шагу ступить, пока он иглами входил в моё движенье, и пришивал к пространству, превращая в яйцо крутое.
 Сквозь меня ходили, пересекались параллели, окружности, цилиндр на Лобачевском, и нити золотые бенгалили по абрису яйца, и гасли, опадая на линолеум огни аэропортов неземных.
 Жизнь поняла! И тотчас улетела.
При перегрузках хохотала.
 Колбасило всерьёз.
 - Верни домой! – вдруг заявила внуку.
 Он произнёс:
 - Прибой. Не попадёшь. Дождит за горизонтом!
 Окружена светящимся нейлоном трех плоскостей, спиралей турбулентных, я втягивалась червяком дороги, надевалась чулком безмерным на ногу пространства, я продвигалась, но совсем не к дому.
 Жила внутри – без глаз, без рук, без тела, в том розовом шкафу висела шпага, и платьице на плечиках висело…
 …(Не долго я на небеса летела!
И донной Мирабеллою была)…

О, дон Хуан,
 О, его донна Анна,
 И дочь их жаркая
 Мари Ху Ана!
 - Я не боялась дождевых червей!
Остывшее яйцо моих видений я жарила на медленном огне!
Горела синим пламенем и знала - не стану вновь нанизывать пространство на плоскость лба! На радиус ребра! На клетку всех равновеликих вдохов!
И, Неэвклида не призвав на помощь, я тихо, крадучись, спешила дом покинуть, где папироса «Сальве» отдымила.
Всё кончилось. Меня настиг рассвет: и Лобачевский ножку не подставил, и Неэвклид не выключил мне свет!

…Я вошла в улицу, словно в дождевого червя, и он сокращался, продвигая меня от начала к концу.
 Когда я вышла, сквозь пройдя, оказалась продвинутой до входа в измерение иное. Задумалась.
И в дверь не постучала.
 И дверь не отворили для меня.

…Так завершаются неверные начала