клф нло н. бодров Амурские волны

 « АМУРСКИЕ ВОЛНЫ» Васильев Юрий

 

…. В Соцгороде, ещё до войны, он слыл неплохим баянистом. Играл на свадьбах, именинах; в праздники всегда шёл в гуще демонстрантов и среди многоголосицы люди всегда узнавали его гармонь. И все вокруг него пели. Пели от души. Песни были разные: народные, патриотические, весёлые и грустные, официальные и блатные. Люди пели, а он им играл. Быстро бегали по кнопочкам тонкие пальцы, брала окружающих за ду-шу прекрасная мелодия. Всё просто: два ремня за плечи, правая рука выводит мелодию «Ти-ри-ри-ри…», левая – басы «Пом-бо- пом –пом –бо –пом…»… Вот вам и «Амурские волны». Самоучка, а даже некоторые профессионалы завидовали. Случалось, и сам он пел песни под голосистый баян свою любимую «Три танки-ста, три весёлых друга – экипаж машины боевой…»
 Работал музыкант на заводе – делал железо. Хорошо работал. И жил также хорошо и весело. Да, и собою был неплох: высок, черноволос, кудряв… А ещё и чудо- гармонист: в общем, парень хоть куда, а такие обычно нарасхват у женского племени. Жизнь в те годы была нелёгкая, но зато умная, честная, хотя, конеч-но, всякое бывало…. Жили в бараках, пили порой помногу, на работе уставали, как черти, дрались порой улица на улицу, время от времени хулиганили со злобой… Разное бывало, но всё было по –другому – и лю-ди, и чувства, и время…
 Уже перед самой войной женился и наш гармонист. Девушку он взял самую красивую, работящую, умную, из приличной рабочей семьи. Ещё пуще прежнего заиграла гармонь, а песни стали веселее, с гиканьем и свистом, переходящие в пляс. Радовался гармонист, веселились люди, собиравшиеся иной раз посидеть на скамейке возле его барака, собранного из дощатых щитов. Жили-то они с молодой женой в узкой комнатенке, в которой-то вперёд - два шага, да назад – столько же, а там дверь и общий коридор.. Небогато жили, но не унывали – оба молодые, здоровые, красивые – что ещё нужно для счастья? А какие дуэты они «закатывали» тёплыми летними вечерами.. Тихо. Сумерки. И, кажется, только песня жива в мире. Вот она, протяжная и прекрасная, на два голоса медленно плывёт в густом вечернем воздухе к Уралу…. Закат. Да, только туча на горизонте….
 Грянула война и рухнуло счастье молодой семьи, как будто и вовсе не бывало…. Да, разве у них одних только… Пришла разлука на долгих четыре года…
 ….Вернулся он с войны, да сразу не пошёл домой… То ли знал уже что, то ли супругу не хотел раньше времени печалить, поскольку руку-то правую война, аж по самое плечо, оттяпала… Идёт он по улице – люди ахают. Тот вроде гармонист, да не тот… Уходил мальцом зелёным – пришёл солдатом бравым. Идёт, кирза-чи скрипят, пилотка набекрень, пряжка медная блестит. Цигарка в зубах, плечи широкие стали, да вот только один рукав пустой, хоть и выглажен по стрелочке – без руки за пояс заткнут… «Сидор» за плечом. Идёт сол-дат, здоровается со всеми, да только, кто хмурится, кто, взгляд отводит, словно и не знакомые….
 Поймал он мальчишку на улице, да домой его и послал, а сам сел на скамеечке у своего барака. Сел, да новую цигарку засмолил.
 Десять минут прошло, двадцать, полчаса… Вышел старшина артиллерист из дома. Сел рядом. Тоже с лычками, видать, раненный, но при руках, при ногах. Вся грудь в орденах, рыжие усы гуще щётки, а только на ногах тапочки домашние. Его, гармониста, тапочки….
 Посидели, поговорили. Хорошо, откровенно побеседовали. Удивился старшина, когда узнал, что руку не пуля, не снаряд – обозный прицеп на стоянке отхватил. Даже улыбнулся слегка. Сам про Сталинград расска-зал, всех друзей своих павших вспомнил, следы от двух осколков показал. Потом объяснил, что, мол, так и так, любовь у них с его женой, что скоро жениться хотят, прощения попросил. Сходил, вынес вещи. Сложил их так аккуратно в стороночке, кашлянул и назад, в дом, пошёл. Да только гармонист наш свою гармонь ещё потребовал.
- Да, зачем она тебе, ведь безрукий ты? - удивился артиллерист. – А я играть учусь, даже самоучитель есть…
- Нет, верни, - мрачно повторил музыкант.
- Да, на что она тебе? Я понимаю – вещь дорогая, так я заплачу. Сколько?… Пятьсот? Шестьсот? Тысячу? Две?
 Но не отдал наш гармонист свой инструмент. Мальчишка давешний его чемоданчик подхватил, да сидор взял, а сам он – гармонь через плечо, и ещё кое-какие вещички, всё по мелочам, в одну руку собрал и пошёл ночлег себе искать…
 Прошёл день, другой, третий, неделя и уж кто там, какая умная голова, уж не знаю, первая догадалась, что инвалидом он стал не в военных действиях, а по собственной глупости и халатности. Чуть ли не членовреди-телем назвали. Тык-мык, а жить-то надо. Да, и обида его на жизнь взяла. Работу ему добрые люди подыска-ли, такую, где одна рука-то всего и надобна: то ли кнопку нажимать, то ли штуки считать, а, может, на вахте день- ночь сидеть. Да, только не пошел работать он. Обижался – не обижался, а всё же хотел правду найти. Пропадал на некоторое время куда-то, кто-то говорил, что в Москву, чуть ли не к Сталину ездил, да только так и вернулся ни с чем. Один, как перст, гол, как сокол, куда ни кинь – везде клин. Как не вертись, а вскоре одна последняя дорогая вещь и осталась – гармонь. Хоть и память большая, а надобно продать, иначе само-го на кладбище снесут. А попрошайничать-то он, кость трудовая, не умел, да и гордость не до конца растоп-танная, заняться этим не позволяла. Так он и появился в первый раз на толкучке, на самом бугре, где жен-щины пуховые платки и варежки продают. Народу – тьма-тьмущая. Все куда-то идут, бродят, толкаются, кри-чат – торгуются, таращатся друг на друга, как раки – куда там инвалиду с гармонью…. Отошёл он в уголок – затишок, никто на него и не смотрит. Все покупатели там, в гуще. Ходят друг за другом, как полоумные, кому, что надо ищут, а на инвалида с гармонью – ноль внимания. Тут бы и сыграть звонко, как раньше бывало да где там…. Так и ушёл он в этот день с базара ни с чем, усталый и голодный….
 На другой день повторилась та же история, да только мальчишка давешний за гармонистом увязался – помогать ему в торговле стал.
- А вот – гармонь, - орёт что есть духу, - кому гармонь? Чудо а не гармонь: золотые планки, а уж звук – лучше не сыщешь, хоть до Челябы дойди.
 Нет- нет, а только стали и покупатели подходить. Прицениваются, приторговываются, а всерьёз никто не берётся истинную цену дать. А мальчишка шустрый оказался, знай своё нахваливает: дескать, кожа хороша, дерево крепкое, а уж звук просто чистое наслаждение…
- Хорош, говоришь?
- Берите, не пожалеете…
- А, ну-ка сыграй…. Коль хорошо сыграешь, тоды возьму своему Петьке….
 Виновато смотрит мальчишка.
- Да, я, дяденька, не умею….
- Тю-ю, а говори-ишь…. Му-зы-кант….
 Вроде и недорого за инструмент просили, да только третий день и воскресенье на базаре провели, а всё без толку. Совсем живот подвело у нашего инвалида, хоть и таскал ему мальчишка хлеб из дома. И мать-то подозрительно на сына смотреть стала. Ничего не говорит, а смотрит со смыслом….
- Эх, дяденька, сыграть бы вам, как раньше …
 Жмёт плечами инвалид.
- А, вы попробуйте… Ну, хоть чуточку…
Три раза крякнули полудохлые басы, проглотил ком в горле инвалид и скинул ремень с плеча.
- Нет, знаешь….
Долго молчал мальчишка, наконец набрался храбрости и выпалил: - Дяденька, а вы меня научите…
- Э-э, брат, долгая история…
- Дяденька, ну, хоть чуточку…
Первый урок состоялся в степи на берегу Урала, за второй плотиной, подальше от посторонних глаз. Мело-дии мальчишка схватывал на лету, расположение кнопок тоже усвоил быстро, да только басы парнишке, ну, никак не давались – то там соврёт, то здесь забудет….
 …Воскресенье удивило крепким осенним морозцем. Пальцы мерзли, и все покупатели ходили, опустив руки в карманы. Зябко ежились торговки тёплыми вещами, хотя на их труд сегодня был особенный спрос, и оттого их пришло так много. Робко выкрикивали продавцы растений и живого товара. Их опасения за качест-во своего товара были не напрасны. Людской водоворот, как всегда, забурлил со светом. Замелькали сотни лиц – красных, жёлтых, серых, синеватых, грустных, весёлых, отчаявшихся и надеющихся, алчных и простец-ких, сосредоточенных и рассеянных, умных и глупых, как всегда. Кто-то заплакал, кто-то матерно заругался, кто-то вскрикнул, обнаружив пропажу. Водоворот забурлил. Базарный день двинулся к своему пику.
 И вдруг заиграла гармонь: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось….» Над бурлящей площадью повеяло недавно закончившимся летом. Тёплый август поплыл по воздуху и звал куда-то туда, в бархатный сезон, к южному морю, теплому жёлтому песку, раскалённому полуденным солнцем….
 А в гуще толпы, где непрерывная людская река делала одно из своих многочисленных ответвлений, окру-жённые со всех сторон зеваками играли двое – безрукий инвалид, и мальчишка лет двенадцати. Распущен-ные до предела ремни охватывали два плеча – с одной стороны хрупкое детское, с другой – крепкое муж-ское. Два человека играли на одной гармони.
- «…расстаёмся, я не буду злиться…» - пел тонко мальчишка
- «…в этом виноваты я и ты; ты и я…» – подхватывал инвалид.
- «Утомленное солнце….»
Люди поднимали воротники, защищаясь от прохладного осеннего ветра, но не расходились. Время от време-ни исполнители делали передышку, чтобы подуть на пальцы да откашляться… Репертуар был скуден – не-сколько вальсов, да пара песен, но музыканты старались вовсю, и наконец, после «Сопок Маньчжурии» сквозь толпу протиснулся человек в заячьей шапке.
- Эй, продаёте гармонь-то?
- П-продаём.
- А сколь просите?
- Т-тыщу, - выпалил мальчишка, стуча зубами.
- Ну, так я беру.
- Две, - тихо и спокойно сказал инвалид.
- Да, ты чего, с ума сошёл?
- Две, - повторил инвалид упрямо.
- Ну, так и играйте. Эдак-то до вечера играть будете…
- И поиграем, а ты вали отсюда…
Под смех публики «заячья шапка» исчез в толпе. Некоторые зеваки недовольно причмокивали губами – мол, уж больно много захотел инвалид… А мальчишка тем временем рос на глазах. В «Прощании славянки» за-вернул такую импровизацию, что ни о чём не подозревающий инвалид ошарашено посмотрел на него, еле успевая находить нужные аккорды. Потом буквально за считанные минуты разучили «Ой, мороз, мороз», правда, тоже в темпе вальса, а через полчаса начали уже пробовать кое-что из классики, то довоенное, что когда-то на досуге подбирал инвалид…
 В разгар дня нашелся покупатель и за две тысячи.
- Держи, - сказал он, подавая толстенную пачку мелких денег.
- Три, - мрачно выдохнул инвалид.
- Н-ну, ты даёшь…
Толпа вокруг зашушукалась.
- Ну, чёрт с тобой, держи три…, - и покупатель начал ещё отсчитывать деньги.
 Инвалид нахмурился, скинул здоровой рукой ремень с плеча, обнял свою гармонь и совсем тихо сказал:
- Извини, браток, не продаётся…
 Через несколько минут они вышли с базара. Мальчишка нёс гармонь, то и дело шмыгая мокрым носом, ин-валид шёл рядом, положив руку ему на голову. Внизу, под горой, где ветер дул уже не так сильно, они оста-новились. Присели на поваленный столб.
- что же ты, дяденька, ведь три тыщи! Такие деньжищи! А?
- Да, ну…
- Эх, надо было соглашаться….
- Ла-адно, чего там. На наш век денег ещё хватит. Сапоги ещё есть армейские, как новенькие. Шинель ещё хорошая, да и в чемоданчике кое-что. Переживём, не горюй, парняха! А гармонь… - инвалид сделал паузу, - …ты себе бери. Тебе учиться надо. Слышь, музыке учись – в ней судьба твоя. И жить в достатке будешь, и людям в радость, и дело по душе. Так своей мамке и скажи. Пусть ничего не пожалеет, ты ей так и передай, а лучше сыграй чего-нибудь. Басы уж сам как-нибудь освоишь. Ну, и меня иногда вспоминай: я тебя на путь наставил – теперь уж сам… Старайся. Ну, прощай, музыкант. Да, гармонь-то мою береги… - с этими словами он встал, бросил недокуренную цигарку и не оборачиваясь, быстро зашагал прочь.
- Я не возьму! Меня мамка заругает! – кричал мальчишка вслед, но инвалид молча уходил всё дальше и дальше, резко размахивая единственной рукой…
 … Больше его в Магнитке никто не видел. Человек, у которого он снимал жильё, сказал, что постоялец ушёл, куда – неизвестно, расплатившись добротными солдатскими кирзачами. На вопрос матери, возможно ли такое, чтобы инвалид дарил мальчишке столь дорогую вещь, ответил:
- А что, может быть… Пусть мальчонка играет, коли умеет. Может, у него дар есть… Глядишь, он ещё зна-менит будет…..
 …И пришлось матери отдавать сына учиться музыке – не стоять же такой дорогой вещи без дела. И пар-нишка учился. Дома, в школе, потом в музыкальном училище, затем в консерватории. Всю жизнь… Жизнь учителя – музыканта. Сколько детей прошло через его руки, через его душу, через его талант? Помнит ли сейчас инвалид своего ученика? Кто знает? Может, и нет его давно на свете, а вот ученик своего учителя помнит, это точно. И гармонь ту помнит, и тот свой первый концерт на базаре и цену всему – всему помнит…