Клевретка и Арманьяк. Нах...

- Ничего. Хорошего, - сказала Клевретка, - Опять. Не взяли опять. Сказали, что нет ничего хорошего.
- Так и сказали? – недоверчиво переспросил Арманьяк.
- Нет, не сказали и того. Дали понять, потому что ответа нет никакого.
Она заломила руки, а лицо ее исказилось в непритворной муке.
Клевретка страдала.
Три месяца, два дня и четыре с половиной часа она писала гениальный роман «Про любовь», а конкурсная комиссия не удостоила его даже презрительного «фи».
Гениальный роман не был принят.
- Без комментариев, - сказала Клевретка, уже устав изучать список финалистов, но так и не найдя своего имени, - Странно, - добавила она.
Голос ее неожиданно прозвучал светло и будто даже радостно.
«Не сбрендила бы», - озабоченно подумал Арманьяк.
- Нормально, как положено, - категорично заявил вечный Клевреткин кавалер, который был так верен, что она даже именовала его своим «альтер эго», - Ты же не такая, как они, - он неопределенно дернул подбородком, - На ***.
Клевретка не вздрогнула, не вспыхнула, не осудила.
«И правда сбрендила», - мелькнула у Арманьяка тревожная мысль.
Клевретка не любила, когда в ее присутствии ругались. Она, конечно, не была ханжой и знала всевозможные неприличные слова, но пользоваться ими ей было скучно, потому что у других слов ей виделось куда больше смысла, чем просто-напросто сделать мир одинаково-коричневым.
Но теперь она не стала роптать.
- На ***, - повторил Арманьяк, проверяя самое страшное свое предположение.
- Я не такая, я другая, я совсем отдельная, - нараспев заговорила Клевретка, - Я непонятно какая, потому что не вижу своего пути, а дорога у меня странная, дикая, извилистая, кажется мне, что иду по коридору, а он утыкан сплошь и рядом дверьми. Толкаю я эти двери, одну за другой, а они все закрыты. Там, по другую сторону, музыка, танцы, там хорошо и весело, а я ведь тоже умею танцевать. Я сказать хочу, да, я тоже умею танцевать, я толкаюсь в закрытые двери, но музыка без меня и танцы тоже мимо.
Договорив свою странную, растрепанную речь, Клевретка надломилась, будто испорченная кукла.
- Я умираю, - безжизненным голосом проговорила она.
- Не ври! – завизжал Арманьяк, - Сука, ****ь! Тебя я ненавижу!
Он подскочил к девушке своей мечты и принялся колотить ее по щекам – и раз! и два! и три!
Ее голова моталась из стороны в сторону, а на щеках расцветали розы. Но жизни они не прибавляли. Теперь Клевретка казалась раскрашенным трупом. Узнав еще одну нерадостную весть и сделав свои нерадостные выводы, Клевретка устала жить. Она расхотела мучиться, потому что прежде лишь говорила о своей готовности к мучениям, но на самом деле была уверена, что ей уготовано счастье.
Она ошибалась, а кавалер Арманьяк не смел уверять ее в обратном. Он не спешил раскрывать ей глаза. Он называл ее грезой. И в общем-то, был прав.
Арманьяк был прав. Но недальновиден. Грезы заканчиваются. И если с ними такое происходит, то неприличные слова тут совсем не подмога.
Нет в них ничего хорошего.
Ничего.