Завтрак на траве

Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве…
М. А. Булгаков


Я ждал её у метро ВДНХ. Летний вечер был в разгаре, мимо тёк нескончаемый людской поток, погода стояла замечательная, лёгкие женские платья и мини-юбки радовали глаз, и настроение было, в общем, неплохое, такое, знаете ли, благодушно-рассеянное. Но никаких волнений в крови, или там повышения адреналина, – нет, ничего такого не было. Свидания бывают разные, и в этот раз я ничего, кроме простого знакомства, не ждал. Ну, ответила она на моё объявление, дала свой телефон, ну и что? Таких было немало. Многих тогда объявление это привлекло, да я и сам им внутренне восхищался. «Интеллигентный Стрелец спортивного сложения, – говорилось в нём, – регулярно бывающий в Москве, хотел бы снимать комнату у одинокой хозяйки на постоянной основе. Подразумеваются неформальные, душевные отношения и материальная поддержка». «Ловко завернул, подлец! – думал я. – И какая баба не клюнет?»
 
И действительно, писем было много. Некоторые были весьма эмоциональны, и даже с фотографиями. Помню одну толстушку с малышом на руках, из Реутово… Вся душа её была тут, на этом снимке, и душа эта страстно желала и себя, и малыша, и квартирку свою однокомнатную отдать какому-нибудь «интеллигентному Стрельцу», лишь бы человек был хороший, а уж любить его будет – мало не покажется!

 Милая ты моя! Мне-то всё это богатство зачем?.. Куда уж мне ещё в Реутово ездить, да с малышом в одной комнате ночевать, когда и по Москве-то с моим бизнесом так намотаешься, что просто – извините меня?! Ты уж прости, славная, что не позвонил, не ответил…
 
Другой снимок был цветным. На нём, держа руку на высокой фигурной спинке стула какой-то старинной работы, стояла дама не первой молодости, с некрасивым лицом, но с хорошей фигурой и в мини-юбке. Сообразно композиции, на стуле, в центре, должен был бы восседать солидный муж, но стул был пуст – место вакантно, и на снимке царили не по возрасту соблазнительные ноги. «Я не молода и не очень красива, – говорил портрет, – но взгляни на мои ноги, фигуру, на мою мебель антикварную… Тебе у меня понравится, поверь!»

Письмо же той, которую я ждал, было кратким и суховатым: давно живёт одна, двое детей, двухкомнатная на Лосиноостровской, но приписка была такая: «Позвоните обязательно». Это как-то заинтриговало.
 
Я лениво бродил между киосками, разглядывал витрины со всякой интересной всячиной, подумывал, не купить ли цветов: с одной стороны, вроде бы хорошо, но с другой цветы – знак определённого отношения, может быть, влюблённости, а мы даже не виделись никогда, так что… хотя, с другой стороны… В конце концов, в руках у меня оказались не цветы во множественном числе, но один цветок, зато роза, крупная и красная. Обёртку из целлофана я сразу же выбросил, потому что терпеть их не могу, и с цветком в руке, эдаким женихом шлялся между витринами киосков, отражаясь в них во всей красе. Разглядывая через стекло видеокассеты, журналы с соблазнительными девицами, китайские кроссовки и кожаные пояса, я мог видеть и своё узкое смугловатое лицо с дартаньяновскими усиками, которое мне тогда в общем-то нравилось (о, сейчас всё не то!), но вот костюм… Нет, коричневатая пара сидела на мне прекрасно – в ней не стыдно было встретиться с женщиной, но в данной ситуации она сразу выдавал во мне провинциала. Слишком жарким был этот летний вечер… «В час небывало жаркого заката» в строгом костюме по Москве разгуливал только известно кто, а поскольку я не он, то значит – приезжий, провинциал с розой. «Да чёрт с ним!» – решил я. Галстук уже давно был снят и лежал в кармане, не ехать же ещё в гостиницу переодеваться…

Один киоск привлёк моё внимание своим чисто мужским ассортиментом: там лежали курительные трубки разнообразных форм, цветастые импортные коробки с табаком, портсигары, зажигалки в виде пистолетов в натуральную величину и ножи. Возле витрины тёрлись двое парней приблатнённого вида: один высокий, чернявый с длинной шевелюрой был помоложе, другой коренастый, в кепаре, с колючим взглядом и жёсткой складкой губ – постарше. Глаза у длинного разгорелись: «Вот это пушечка! Хоть на дело с ней! Подходишь, достаёшь: сорри, говоришь, дозвольте побеспокоить… А, Колян?..» Коренастый презрительно хмыкнул: «Не свисти, Филя. Перо надёжней». И заметив, что рядом за углом киоска стоит какой-то фраер, то есть я, и всё слышит, зашипел: «Тише, дура! Звенишь, как котелок…» Прищурено оглядев меня, словно сфотографировав, Колян шлёпнул Филю по спине и они отвалили. «Во, бля!.. С цветочком!» – ещё успел услышать я.
 
«Да уж, контингент! – размышлял я, разглядывая в витрине ножи или, по выражению Коляна, «перья». – Им всего-то по семнадцать, детвора, можно сказать, а хлопот могут доставить… Особенно, если встретятся в тёмном переулке. Хорошо бы на этот случай иметь нечто подобное…» Я долго сравнивал ножи, просил показать то один, то другой, и в конце концов выбрал немецкий, по уверениям продавца, нож с длинной ручкой и узким выпрыгивающим лезвием. Он был весьма недёшев, но очень уж соблазнительно, с характерным стальным щелчком выскакивало блестящее лезвие из зелёной перламутровой ручки, в которую так же легко, с помощью скользящей кнопочки и втягивалось! Им хотелось щёлкать и щёлкать!
 
…А ещё его хотелось испытать. Ведь не зря же он выскакивает так молниеносно: он должен внушать страх… одним щелчком… Любопытно, а смог бы я?.. Щелчёк – и лезвие упирается ей в шею… Женщины пугливы, как козочки… «Молчать, сука! Делай, что говорят!»… и – любое требование…
 
Один случай, одно воспоминание, засыпанное временем, сидело во мне, как гвоздь в старом ботинке.
 
…Заложив руки за голову, я, романтический юноша лет шестнадцати, прочитавший все попавшиеся под руку авантюрные и фантастические романы, сижу на скамейке в вечернем (а скорее, в ночном) летнем парке и таращусь в небо, разглядывая созвездия, из которых, оказывает, я знаю только два: обе медведицы. А где же Орион, где Стрелец, где Волосы Вероники, в конце концов? Не знаю, очень плохо… И всё равно, хорошо! Тепло, каникулы!.. На аллейке сумрак, только кое-где светлые круги от фонарей. Обычно в глубине, в дальних купах деревьев, перетащив туда скамейки, под вино и гитару балдеет молодёж, но сегодня там ни души.

...Что меня понесло ночью, одного, в «тёмные аллеи»? Молодость? поиски приключений на свою задницу? Чёрт знает!.. Одному там небезопасно бывало и днём. Юный одиночка – всегда соблазнительная добыча для блатной компании: его так весело заставить плакать, скулить и ползать на животе.
 
По аллейке, громко споря, ко мне приближались трое: двое парней и женщина. Парни как-то странно юлили вокруг неё, перемещались, кружили… Скамья моя была скрыта тенью и меня они не видели. Когда они подошли ближе, я заметил, что парни, в сравнении с женщиной, какие-то плюгавые, низкорослые, не выше её плеча. Как муравьи гусеницу, они тащили эту тётку за руки. И ещё я увидел, что к животу её был приставлен нож… В свете фонаря он тускло поблёскивал. Деваха эта была – типичная продавщица, толстая глупая курица лет двадцати пяти, с могучими сиськами, а парни – приблатнённые юнцы, вроде Коляна с Филей, лет по семнадцать. «Отпустите, сволочи!.. Мне завтра на работу рано!» – рыдала она. «Молчи, сучара! Кишки выпущу!» – ярился один, а другой успокаивал усмешливо: «Выебем – отпустим!» Не замечая меня, в сильнейшем возбуждении они тащили свою добычу к дальним тёмным скамейкам.
 
С колотящимся сердцем я замер, почти не дыша: впервые я оказывался свидетелем чего-то ужасного, грязного и одновременно остро влекущего... Когда они поравнялись со мной, я, чувствуя, что что-то должен сделать, кашлянул. Вся группа резко обернулась. Тётка, услышав, что кто-то здесь есть, заныла с новой силой: «Скажите им, чтоб отпустили! – с отчаяньем взывала она ко мне в темноту. – Таскают целый час меня, гады! У меня ребёнок дома один!» Подонки, разглядев, что на скамейке какой-то одиночка, к тому же фраер – в рассыпную не бросились. «Ти-ха, шнурок! – с угрозой загнусавил один, хотя я молчал, как рыба. – Ты ни-чё не видел, ни-чё не слышал!.. Ты по-ял, фраер?!» Другой дружелюбно предложил: «Давай с нами, корефан! Щас эту Машку раком поставим… Вишь, сучка: сама нам обещала, а теперь выёбуется...»
 
Поскольку я молчал, словно язык проглотивши (он у меня, действительно, точно присох), юные подонки перестали обращать на меня внимание и поволокли деваху дальше. Та продолжала рыдать и просила отпустить её, но уже так, по инерции…
 
Всё, что сейчас произойдёт, я увидел, как воочию. Сейчас они затащат её в кусты и перегнут через спинку скамейку; первый будет одной рукой держать её за волосы, а другой залезет в сиськи; второй зайдёт сзади, задерёт юбку и спустит трусы… Она будет плакать и ныть, не смея сопротивляться, а они – обмениваться впечатлениями: «Ух ты! Вот это дойки!..» «Ты глянь, какая жопища!.. Охуеть!» «…Ну, ты чё? засадил?» « Ща-ас!!. Да стой, ты, сука!» «…Ну-у?» «…Е-есть!! Загнал лысого!.. Ха-ха-ха! Я ебу её!! Ка-айф!!» Тот, что будет держать за волосы, тоже расстегнёт молнию и даст ей оплеуху, чтоб рот открыла пошире. И тётка умолкнет.
 
 Волна инстинктов поднялась из самых глубин и обдала жаром: я почувствовал, что жажду того же, что и эти подонки. …Но хочу ли я стать за ними, третьим и, тем самым, приравнять себя к ним? Нет, понял я, все благородные герои прочитанных романов не позволят мне этого. В таких случаях они эффектно обнажали шпагу или пистолет, и с весёлыми прибаутками преподавали злодеям урок вежливого обращения с дамой. Однако мне, как на зло, обнажать было совершенно нечего…

 Когда расстояние между нами увеличилось до относительно безопасного, я откашлялся. «Эй, вы!» – заговорил я, с тоской чувствуя как неуверенно это звучит, и чтоб отступать было уже некуда, добавил: «Чмо!» Подонки резко остановились.
«А ну, отпустите её!»

(продожение предполагалось...)