Дача и тяжёлые игрушки

Телевизор. Я так хотел его купить, не знал зачем, но очень хотел. Как предмет, который должен быть в каждом доме. Ведь у меня есть дом. Да, я собирался смотреть кино. Я купил ещё и домашний кинотеатр. Точно – я хотел именно такой телевизор: большой и плоский. Чтобы смотреть кино.
Я не смотрю телевизор. Он работает как будильник. До этого я пользовался мобильником. Но со временем понял – какую бы я мелодию не выбрал в качестве будящей, на второй раз она начинала меня бесить. Иногда меня бесили сами мобильники (трижды), и я с удовольствием швырял их в стену. Без нервов, просто нравилось так выключать будильник. Теперь у меня по утрам включается телевизор. При том, я ценю его вкрадчивость в мой сон. Сначала я слышу посторонние звуки, будто кто-то с кем-то говорит куда-то в сторону, обо мне. Эти звуки меня не касаются, но я начинаю понимать. Телевизор позволяет мне ещё некоторое время поваляться, проверить – действительно ли пришли именно за мной? Потом, мне есть куда направить своё внимание. Если прежде, выключив мобильный телефон, я озирал осточертелые стены, закрывал глаза и, как правило, повторно засыпал, теперь же телевизор предлагал мне разнообразные картинки и звуки, вслушиваясь и всматриваясь в которые, я, непроизвольно, выхожу из сонного оцепенения. Может, за это я ненавижу телевизор более всего. И ещё за то, что он такой дорогой. И тяжёлый. Подлый. Я ненавижу его за то, что по утрам чувствую, что он хитрее, сильнее, чем я. Что мне приходится сдаваться ему каждое утро. Что он и утро – заодно. Когда-нибудь я стану сильнее. Не сегодня.
Врач Крантт. Куча ливера, с одышкой смердящего разными патологиями. Он не может говорить. Рычит и хрюкает. Тем не менее – ведёт передачу о здоровье. Всё правильно: кому, как не человеку, потерявшему что-то, говорить о том, как это нужно сохранять. Что это нужно сохранить. Значит – суббота. Значит в метро можно будет ехать сидя. Я смотрю на появившуюся Александру Пахмутову и думаю, что не следует терзаться по-поводу прошедшей пьянки. Ведь я уже начинаю чувствовать себя настолько скверно, что не стоит изводить самого себя своими же комплексами. Плевать на всё – хотя бы сегодня. Сегодня мне нужно отстоять смену в шестнадцать часов. За столько лет я так и не смог разобраться с собой, тем более не следует делать этого сейчас. Нужно вставать. Пахмутова хватает ртом телевизионный вакуум, я не слышу, что она говорит.
Сначала нужно пройти в ванную. Но там, как минимум – двадцать минут. После того, как я умоюсь, мне станет гораздо лучше. Но двадцать минут пыток… Я малодушно закуриваю. Прошлой ночью я был в «Даче». Не минувшей – прошлой. Кое-что помню. Под Пахмутовой появилась табличка с надписью «Д. Дашкова. Писательница». Гашу сигарету, иду мыться.
«Дача» - этот бар мог бы стать моим любимым, если бы не был так хорош. Это воплощение моего пьяного сознания – калейдоскоп неслучайных людей в их причудливых сочетаниях. Позитивно настолько, насколько я сам себе это представляю. Хорошая музыка и никакого напряга. Вот только как я не справляюсь со своим пьяным сознанием, так и не держу под контролем своё поведение в нём – в «Даче». Постоянно выдумываю себе разные истории, которыми и живу. Которые не соответствуют действительности. Эскапизм,за который приходится расплачиваться в действительности.
В последний перед этим раз, я был там год назад – тоже в июне. Ночевать тогда, правда, пришлось в милиции. Никакой романтики, всё по-свински прозаично. В «Даче» два туалета. И очень много народа. И все пьют. И почти все пьют пиво. А в тот раз туалет работал только один. Понятно – очередь нескончаемая. Несколько раз это даже забавляло – ожидание провоцировало новые знакомства, плоские шутки, интересные ситуации. Но и у меня настал критический момент. Я сидел за столиком с каким-то канадцем и его русской девушкой. При том с нами там же была ещё какая-то компания, которую уже просто не помню. Я учил в ту пору французский, и канадец говорил что-то о своей грамматике. Заслушавшись, я извёл на него весь запас терпения. Прервав его извинением, я двинул к туалетам. Такую очередь я не был готов переждать. Я пошёл на улицу. Блин, самый центр. Гостиный двор. Пока идёшь в поисках подходящего места – не так невыносимо терпеть. Естественно – не я такой один. Естественно, неподалёку нашёлся закуток, где я не стал бы первым. Оглядываясь, как вор, по сторонам, я расстегнул штаны и, как это всегда случается – сразу полилось.
Этого не прекратить, даже когда весь мир переворачивается. Это нужно закончить. Даже, когда сзади кто-то подходит. Он дождался, пока я закончу. Нет. Я заставил его подождать, пока я доссу. Это был охранник. Я заправил назад обмякший член, выждал паузу и повернулся. Я улыбался. Он был серьёзен. «Припёрло, дружище. Но мне стыдно», - что я ещё мог сказать? Он крепко взял меня за локоть. Он вёл меня в отделение и ничего не говорил. Проходя мимо «Дачи», я пытался ему объяснить разумное: «Товарищ, сейчас там, куда ты меня ведёшь, у меня спросят документы. Документы в двадцати метрах от нас – в сумке, вот в этом (я протягивал свободную руку) баре». Товарищ сосредоточенно молчал, как будто очень прижало пёрднуть, но он стеснялся.
В отделении у меня спросили документы. С пристрастием. Потом подбежал малорослый дядька, в капитанских погонах и, по крысиному выставляя передние зубы, орал на меня: «Что ты, (оскорбление словом), сделал для того, чтобы ссать на архитектурные памятники девятнадцатого века?» «Восемнадцатого, вторая половина. 1761-й год. Первое утверждённое и принятое к строительству в России здание в стиле классицизм». «Умный дох…я!» Меня ударили. На самом деле сумничал я сейчас. Тогда я успел произнести лишь первое слово этой фразы. Я устоял. Капитан громко распоряжался, чтобы моё пребывание здесь было для меня особенно тяжёлым и безрадостным. Мне показалось – он пьян. Но я-то знал, что пьян сейчас только я. Он истово повторил вопрос: «Что ты сделал, (оскорбление словом и действиями), для того, чтобы ссать на архитектурные памятники этого города?» Он не сказал нашего. И мне не понравилась сама постановка вопроса. «Простите, а что нужно сделать для того, чтобы можно было беспрепятственно ссать на архитектурные памятники? Исключая службу в органах». Меня аккуратно, но очень больно ударили и втолкнули в клетку.
В этот раз работали оба туалета. Так глупо попадать в отделение мне не светило. Я был счастлив и навязывал своё счастье всем, кто оказывался рядом. Судя по тому, что меня чурались, им хватало и своего счастья. Я поворачивался направо и видел уставшую женщину-неудачницу. И мне хотелось осчастливить её вниманием. Я говорил разнообразные комплименты – она оказывалась англичанкой. Тогда я орал, что мне как раз нужна девушка-англичанка, чтобы укрепить знания английского. Рядом оказался парень-гопник. То есть, парень-гопник оказался, вдруг, американцем, который охаживал эту уэльскую курицу на её родном языке. Хрен с ней! Налево – девушка, как мне показалось, еврейка. Немного лошадиного в лице – плевать. Оказалась шведкой. Разумеется шведка, как же я сразу… Вмешалась её подруга, которая говорит по-русски. Подруга тоже ничего. Но шипела на меня как змея. Боже – справа две студентки! Страшненькие и скромные. Только что подошли. «Привет. Как дела!» - А эти хлопают глазками. Говорят по-немецки, что они немки. Я говорю что-то по-немецки, отчего они отворачиваются. Бля, вот это общение! В голове спутались языки, я выговариваю всякую околесицу, но меня кто-то постоянно слушает. Теснота у стойки не позволяет оставлять меня одного. Пью пиво, и иногда перемещаюсь по бару до туалета. Проходя через зал, мне кажется, что я плыву. Предо мной возникают лица. Люди всматриваются в меня, и мне кажется, что я им улыбаюсь.
Наступает период, когда свои действия или слова осознаю с некоторым опозданием – уже как сделанное или сказанное. При том думаю, что и то и другое собирался сделать иначе. Я на улице. Светает. Меня конкретно отшивает какая-то девушка. Рядом с ней, на поребрике, сидят ещё одна девушка и парень. Парень улыбается. Я послушно отшиваюсь: я не собирался приставать. Как, вообще, я оказался здесь? Возвращаюсь в бар. Вклиниваюсь к стойке на своё место. Рядом со мной стоит Малкович. «Привет, Малкович!» - говорю я. Он улыбается и заказывает пиво. Он говорит, что узнал меня: «Привет, Джонни Депп». Меня устраивает. У меня появился товарищ. Наверное, если бы сейчас я помнил хоть что-то из того, о чём мы разговаривали, моё самочувствие в это утро было бы куда хуже.
Сейчас полегче. Я принял душ, побрился. Я почистил зубы. Я заслужил ещё одну сигарету. Нужно выбросить всё из головы и настроиться на работу. Телевизор рассказывает о танке Т-80. По полу разбросаны вещи – оборотень вернулся в своё логово и кусками скидывал с себя кожу, чтобы снова стать мной. Метаморфоза. Вирус, привитый в молодости. Непозволительная роскошь для стареющего человека – повторять ошибки уходящей молодости. Хватит грузиться. Всё могло быть гораздо хуже. Чтобы ни случилось – с этим придётся жить, никуда не денешься. Я опаздываю. Нужно выключить этот сраный телевизор, он мешает мне собраться. Он смотрит на меня и рассказывает о том, что танки Т-80 собиралась поставить себе на вооружение Швеция. Проводились какие-то конкурсы. Швеция ломалась между немецкими танками и русскими. В итоге, нашим танкам было отдано предпочтение. Но октябрьские события девяносто третьего всё изменили. Шведы побоялись давать денег нестабильной России и отдали заказ Германии. Сколько таких швеций случалось в моей жизни, состоящей сплошь из октябрьских событий. Жму красную кнопку, прерывая прыжок машины с трамплина. Наши танки всё равно – лучшие в мире. Может, по этому принципу меня пока не уволили. Я слышу улицу. Мне нужно туда, делать то, что нужно, чтобы потом – что нравится. Через шестнадцать часов я вернусь и смогу снова лечь спать. Я не верю этому, но удивляюсь, что до сего дня такое случалось всегда.
Бледное, кожаное лицо Малковича. Кажется, он бреет себя от подбородка до макушки, и всегда – за день до того, как его увидят. Над льдинками выразительных глаз брови лишь угадываются. Я что-то говорю и провожу своей ладонью по его колючей лысине. Мне хочется написать на ней маркером «Being John Malkovich». Длинно. Я предлагаю нарисовать на его голом темени застёжку-молнию. Он, смущаясь, цедит через улыбку своё пиво. Я поворачиваюсь к сумке, чтобы достать оттуда маркер. У меня их два: красный и синий. Я думаю, какой будет лучше. К сумке жмётся девичье бедро. Поднимаю глаза – рыжая. Она уже говорит что-то Малковичу через мою, склонённую к сумке голову. Я выпрямляюсь и бодрюсь. Конец фразы рыжая девица договаривает, глядя мне в лицо. Я лишь распознаю русскую речь.
Я был так пьян, что не помню музыки. Я смотрел на ди-джея и думал, что мне всё нравится. Глядя на Малковича, я думал, что он хороший парень. Рыжую девицу я запланировать забрать с собой. Они болтали с Малковичем о чём-то простом и недоступном. И я увидел в нём конкурента.
Мы вышли на улицу втроём. Рядом с дачей не так давно открыли ещё один бар – «Фидель». Где-то я читал: «…для тех, кому в «Даче» стало тесно». В предрассветный час там было малолюдно. Мне недобро улыбался охранник-латинос. Малкович пошёл плясать. Рыжая была где-то возле меня, и я всё не мог поймать её взглядом. За стойкой сидели, сплетя колени, плюгавый хачик и здоровая русская баба. Баба улыбалась мне. Я достал фотоаппарат, обошёл их вокруг и сфотографировал её жопу. Ситуация кругом меня нагнеталась. Повернувшись, я увидел Рыжую. Она стояла и смотрела на танцующего Малковича. Ко мне придвинулся охранник-латинос. Я, проигнорировав, обогнул его и похлопал Рыжую по ягодице. Она строго посмотрела на меня. Я взял её за локоть и вывел из бара. Она что-то говорила о Малковиче. Но далее оставаться здесь мне было чревато.
«Ты бы знал, как он мне вас представил», - говорила она мне уже в такси – «Он – Малкович, а ты – Джонни Депп». Мы заехали в магазин, взяли пива и всякой ненужной дряни.
Я был мил и смел. Она долго ломалась. Ладно, пьян я. В итоге мы легли вместе, одетые. И я уснул.
Её руки обхватили меня и залезли мне в джинсы. Я ещё сплю. Чувствую её ладони на своих ягодицах. Она, тяжело дыша, трётся о меня, извиваясь как гусеница. Я, не просыпаясь окончательно, расстёгиваю ремень. Расстёгиваю молнию и освобождаю своего непьющего тигрёнка. Рыжая хватается за него. Мне нужно проснуться. Слишком много алкоголя. Предлагаю сделать мне минет, чтобы выиграть время. Рыжая говорит, что делает это только по настроению. Я вытягиваю руку, нахожу свою сумку и вытряхиваю из неё всё содержимое. Мне приходится разлепить глаза. Среди блокнота, маркеров, фотоаппарата и Буковского блестит фольга презервативов. Беру один. Освобождаю из-под Рыжей вторую руку и разрываю упаковку. Как всегда, не угадав сторону, натягиваю гондон пупырышками к члену. Её, возможно тоже рыжая беззубая пасть, поглощает моего видавшего виды малыша. В резине я себя почти не чувствую. Она, Рыжая, здоровая девка, имеет меня, пока я не засыпаю. Она имеет меня, пока я снова не просыпаюсь от ущемления яиц. Удивлённо смотрю на то, что они, без моего участия, нашли общий язык. Я пытаюсь открыть грудь скачущей на мне Рыжей девушки. Её руки сжимают мои. Ненавижу, когда, даже во время секса, меня в чём-то ограничивают. Хватаюсь за её бока. Талия скрыта несколькими складками жира, кожи и одежды. Я окончательно просыпаюсь, и мне всё это начинает надоедать. Я завалил Рыжую под себя, вытащил свой член и стянул презерватив. Иначе я не кончу.
«Я хочу видеть тебя голой». «Я не раздеваюсь перед малознакомыми людьми». Всё это не поддаётся пониманию. Я задираю её юбку до пределов возможного, оглядываю её жопу. Плосковатая, но без прыщей и целлюлита. «Нормальная задница», - говорю я заднице, - «чего ты стесняешься?». Рыжая одёргивает юбку и переворачивается на спину. Я снова поднимаю юбку. Хорошо выбритый лобок, аккуратно сложенные половые губы. «Пошли мыться», - говорю я ей. «Иди сам, я пойду потом. Одна». «Ты стесняешься?» Рыжая снова поправляет юбку и переворачивается набок. Какая здоровая кобыла, Господи. «Понимаешь, я не раздевалась перед тобой. Я не целовалась с тобой (правда), значит, я не изменила никому». Такой аргумент обезоруживает – ни оспорить, ни опровергнуть. Я пьян. Мы курим. Ей звонит её парень.
Их разговор затягивается. Я задираю ей юбку. Она одёргивает мои руки и продолжает говорить по телефону. Меня это веселит. Я подныриваю под её тяжёлое бедро и вхожу в её горячие скользкие гениталии. У неё схватывает дыхание. Она обрывается на полуслове, глядит на меня с укором, однако не спрыгивает и возобновляет беседу. Я, выгнув поясницу, прижимаю её за бока и вхожу ещё глубже. Рыжая проглотила последнее слово. «Митя, я перезвонюа-Ах… о-оОх… перезвоню… говорю.. а-ах… позже…» Так вот, Митя. Как ни крути, но тебя поимели. Ничего личного, парень. Возможно, что ты гораздо лучше меня.
Она ушла. Не умываясь, в мятой юбке и в кедах, с одним носком. Второй мне ещё в самом начале удалось стянуть с неё и куда-то зашвырнуть. Но она так сопротивлялась, что я подумал, возможно, у неё проблемы с ногами – воняют или грибок. Так и оставил её в одном носке и покое. Она ушла. На прощание сказала, что её зовут Соней. Я проспал весь день.
Просыпался на звонки. Не отвечал. Что-то было намечено на тот день. Что-то важное. В прихожей шумели соседи. Я встал и запер свою дверь на замок. Мне нельзя никого видеть, всё мерзко, я ссал в пустые бутылки, лишь бы никого не встретить. Я проспался часам к одиннадцати. Завтра мне на работу. Я не смогу спать ночью. Мне страшно открыть бумажник. Тишина обхватила мою голову и давит своими заботливыми женскими руками. Я стреляю в неё из пульта дистанционного управления. Но попадаю в радио. "Американские учёные нашли способ борьбы с детским ожирением. Об этом и другом далее в нашей программе". Наверное, что-то поменялось в мире, пока я спал. Я надеваю что-то почище и куртку. Я не иду мыться. От меня пахнет чужой женщиной. Всё плохо, нельзя трезветь. Не сейчас. Всё – завтра. Выхожу из квартиры и слышу, что забыл выключить радио: "...американские учёные нашли способ бороться с детским ожирением. Несколько фабрик освоили производство тяжёлых игрушек".



Рецензии
Забавно. Похоже чем-то на Хантера С. Томсона.
ТОка не надо кончать как он :)
Мир безумное место и только в силах человека сделать его еще безумней :)

Олег Харламов   22.10.2007 16:59     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.