Про свое место

(художественные зарисовки)

"Ясно всем, что у каждого человека и даже всякой зверушки должно быть свое место, которое они должны всегда знать. И как же там каждому на этом своем месте сидится?! Известное дело, - думал Совков Евгений Михайлович, - если свое, значит хорошо".

Так вот, пребывая в раздумьях, ехал на электричке за тридевять земель Евгений Михалыч к себе на ФАЗЕНДУ - так он называл свой клочок земли, на котором кроме сортира, где припрятано самое дорогое, ничего и нет.

Утро выдалось солнечным. После долгих зимних дней, наконец, наступила долгожданная весна. Ах, какая чудесная пора! Природа просыпается ото сна, птицы, купаясь в лучах солнца, звонко поют свои песни. Именно весной ощущаешь прилив сил, обостряются чувства и всякие недуги, о последних и думать не хочется - как все прекрасно и радостно вокруг!

Солнышко, как стробоскоп, мелькало среди стволов деревьев, раздражая зенки Совкова. Он брезгливо отворачивался от окна, но ничего не получалось - не было пространства для маневра. "Снова близкие отношения с толпой", - думал Евгений Михалыч, борясь за квадратные сантиметры полезной площади вагона. Если так рассудить, большую часть жизни приходится тискаться, толкаться, выбирать себе положение, место, бороться за права, за жизнь. Чуть расслабишься и ты уже раздавлен оголтелой толпой таких же борцов за место, за квадрат, за куб, за клочок, за что угодно, на чем можно жить, быть, существовать.

Как электричку на перон подали, так все и поперли. Старики со своими тележками пока развернулись, глядь, а места уже все заняты. Шустрая молодежь в припрыжку оседлала все кресла и уступать их никому не собиралась, мол, вам, старикам, дома сидеть надо.

Михалыч анадысь в театр ходил, костюмчик, брючки одел, новые туфли - ну просто денди, светский лев. Да вот не все так гладко прошло, эти самые туфли так ему насолили, что домой он возвращался, как акробат, чуть ли ни на руках. Казалось, весь он был в мозолях, так нестерпима была эта боль. Наутро, хоть и в кроссовках, мобильности у Евгения Михалыча не прибавилось. Ковыляя, Совков влез в вагон, занял чудом место, где можно было за что-то держаться и поехал на свою загородную фазенду.

"Неужели, - думал Михалыч, - где встал, там и место мое, бабуля рядом скрючилась над сидящим мальцом - это тоже их места? Тогда не каждому хорошо на своем месте, а только тем, кто пошустрее, понаглее. Хорошо тому, кто умеет локтями толкаться, плевать на других, и, чтобы при этом душа не болела.

А почему нельзя не быть подлецом и жить хорошо? Почему нет на всех мест в этом дурацком вагоне. Этот юный эгоист, что бабули место не уступает, знает, что если он встанет его также задавят, стиснут, скрутят, скрючат. Но ему же проще противостоять этой толпе, чем этой старушенции, а этого он не знает или не хочет знать. И до тех пор, пока люди не захотят тратить силы, энергию, ресурсы своего тела и своей души на добро и созидание, до тех пор буду стоять бабули, сидеть молодежь и ломать голову над несовершенством мира с мозолями на ногах Совковы.

 Прошло два часа. "Наконец-то приехал",- произнес с облегчение Евгений Михалыч. Еще двадцать минут по проселочной дорожке и вот во всей красе та самая фазенда. Утопая в высокой траве, словно монолитное, стояло и высилось великое сооружение, придуманное разумом человека, построенное его руками и так нужное ему, оно приветствовало своего хозяина, поскрипывая на ветру распахнутой дверью. Ужас - сортир был пуст. Сперли все и лопаты, и вилы, и даже ведро, в котором не было дна. Казалось, солнце потухло, небо упало на землю и накрыло Михалыча со всей его фазендой целиком.

«Знали бы эти ублюдки, где их место, - стонал Совков, - на нарах у параши!» Да, только никто не слышал его, один лишь чибис где-то на лугу жалобно тянул свою песню: «чьи-вы, чьи-вы?..»

Конец.