Леха

- Ну, давай еще по чуть- чуть!
- Леха! Где ты его берешь? Дрянь несусветная!
- У дефектоскопистов!
- ???
- Ну, это тележка такая. Ее по рельсам катят, там приборы, их шилом заправляют. В конце смены шило сливают. Не на землю, естественно...
- Давай за твой скорый дембель! Дай Бог, чтобы не в последней партии!..
- Я уйду первым! Самым первым!..
- Нереально! У тебя, что, папа округом командует?
- Нет! Но уйду первым. Потому, что знаю свой дембельский аккорд. А его я закончу через неделю после приказа!

Признаться, Лехе я не поверил. Самая первая партия дембелей всегда уходила, как минимум, месяца через полтора. Весь разговор происходил в Доме офицеров гарнизона Смоляниново, где Леха трудился художником, и куда нас с Макарычем отправили за наглядной агитацией. Агитация сохла, Макарыч по обыкновению проводил время за бутылкой у кого-то из многочисленных знакомых, снабдив меня сухпаем и отправив в Дом офицеров, где и пристроили до завтрашнего утра.

Художник Леха был великолепный! За плечами имел художественно-графический факультет института имени Герцена в Ленинграде. Выполненные им портреты всяческих военачальников и героев во множестве украшали фойе Дома офицеров.
Талантливого художника ценили, жил он, как у Христа за пазухой, в части появлялся крайне редко, но, против обыкновения, сослуживцы относились к нему неплохо. Кроме умения рисовать, Леха был разрядником по самбо, посему наезжать на него желающих не находилось, к тому же разрисованный Лехой дембельский альбом очень и очень ценился в гарнизоне. Правда, чести этой удостаивались единицы, входившие в число друзей и земляков. Лехиными рисунками гордились, как работами известных мастеров. При всем этом, я очень сильно сомневался, чтобы его отпустили самым первым, причем сразу после приказа:
- Леха! Ну, нереально это! Ты художник классный, потому первым и не уйдешь, пока всё что можно не разрисуешь!
- Спорим!? Если уйду - поставишь мне литр, когда в Питере будешь! Коньяка!!! Не шила!..
- Да уж! Такой отравы там не найти! Из чего его делают?! Судя по запаху - из квашеных галош!..
Леха нацарапал мне свой питерский телефон на открытке со знаменитой картины "Ленин в октябре", кажется, где Ильич в окружении солдат и матросов произносил какую-то речь:
- Вот, тоже, блин, халтура! В актовом зале клуба железнодорожников панно на всю стену рисую. И на хрен им там лысый в кепке?! Как будто ничего больше изобразить нечего!..
Вопрос о шиле можно было не задавать. Если Леха разрисовывает железнодорожный клуб, значит, там он им и разжился.
- А аккорд какой будет?
- Новая офицерская столовая. На сто процентов уверен!
- Ну, разрисуешь, и все равно, я думаю, первым не уйдешь. Найдут еще, чем нагрузить!
- Копи деньги на коньяк! Французский не надо, ни к чему тебя разорять! Армянский пойдет!..
Леха, действительно, уволился самым первым. Когда я, через неделю после приказа, позвонил в Смолянку, Лехи там не оказалось, и мне было отвечено, что тот, судя по всему, уже пьет водку дома. Ничего не оставалось, как восхищенно выругаться...

По первому ноябрьскому снежку, грея в карманах куртки две бутылки армянского коньяка, я подходил к старому дому на Моховой. Неделю назад приехал домой, дня три квасил с друзьями и родственниками, и зачем-то, уже не упомню, поехал в Питер.
Прошло полгода, но Леха меня вспомнил сразу, заорал в трубку, чтобы я немедленно подъезжал к нему, дал адрес и объяснил, как найти квартиру. Жил он в полуподвале с отдельным входом, на двери красовалась огромная подкова, выкрашенная каким-то фосфорецирующим составом. Ошибиться было нельзя, и я уверенно постучал. Дверь распахнулась, волосатый и усатый Леха, радостно матерясь, облапил меня и потащил внутрь. На столе исходила паром кастрюля картошки, тут же присутствовал кусок сала, банка маринованных огурцов, буханка хлеба, две граненые стопки и бутылка «Столичной». Я вытащил из карманов коньяк:
- Армянский. Ты выиграл!
Леха жизнерадостно захохотал:
- Блин! Помнишь ведь!! Ну, давай, наливай тогда, водку на потом оставим!
Бутылка "Столичной" перекочевала в междуоконное пространство, где у Лехи, судя по всему, находился холодильник. Янтарная влага ухнула внутрь и разлилась приятным теплом. Леха, как выяснилось, поступил в Академию художеств, с родителями не живет, подрабатывает дворником, посему живет в ведомственной квартире. После третьей я не выдержал. Любопытство распирало:
- Леха! Ну, как ты умудрился первым уйти? Я ведь позвонил через неделю после приказа в Смолянку, а тебя там и след простыл!..

Оказалось, Леха был, помимо художника, еще и неплохим психологом. Краем уха случайно услышал, что комдив как-то обмолвился, что он вырос в старом дворе на Васильевском острове. По счастливому стечению обстоятельств и паре упомянутых разомлевшим комдивом деталей, Леха догадался, о каком дворе идет речь. Учась в институте, они частенько ходили на этюды в те края, посему вспомнить тамошние пейзажи Лехе труда не составило.
И на огромной картине во всю стену, украшавшей кабинет командующего в новой офицерской столовой, взгляду остолбеневшего комдива предстал залитый утренним солнцем и полыхающий осенним багрянцем кленов, до боли знакомый питерский дворик.
Комдив молча стоял, впившись взглядом в картину. После долгой паузы были произнесены всего три слова:
- Васильева уволить! Завтра!..

Вот так Леха и попал домой раньше всех. К концу второй бутылки разговор вновь повернул на тему Смолянки и Леха поинтересовался:
- А ты в клуб железнодорожников после этого не заезжал?

В упомянутый клуб я заезжал. Уже ближе к собственному дембелю. Макарыч, которого я туда зачем-то отвозил, проходя мимо огромного панно, изображавшего Ленина в Октябре, вдруг резко остановился, потом отошел к противоположной стене, посмотрел на панно издалека, затем фыркнул, помотав головой, и подозвал меня:
- Видишь солдата рядом с Лениным?
Я вгляделся. С обожанием уставившись на вождя мирового пролетариата, держа в руке винтовку, с абсолютно идиотским выражением лица, на стене был изображен никто иной, как начальник политотдела дивизии полковник Пилипенко. В множестве солдат и матросов Макарыч узнал немало знакомых лиц старшего офицерского состава и хохотал от души:
- От, зараза! Это ведь тот художник, который в Доме офицеров был! Ну, молодец!..

Леха погиб, спустя несколько лет после нашей последней встречи. Долгое время у меня на стене висел небольшой акварельный этюд, подаренный им в тот памятный вечер: подернутые голубой дымкой приморские сопки и где-то за ними - бесконечное море...