Мой октябрь

Какая она – осень?
Она в рыжей, еще пока густой листве тополей и кленов, засмоленной в янтарных подолах вечернего света оранжевых задумчивых фонарей.
В плавном звуке рояля. В утомленной истоме аритмии пульса последнего вальса, доносящейся из-за приоткрытого окна, слепой и невесомой, разлетающейся на снежинки из нот, мельче, еще мельче, растворяющимися в парящих бесчисленных каплях дождя.
В раздраженной и хрупкой, как хрусталь, пустоте парков, звенящей от прикосновения ветра, уносящего с ее гладкой спины листву и пыльцу осевшего лунного света – дальше, вглубь этой огромной темной мертвой души, неожиданно вздрогнувшей, ожившей на короткий миг.
Осень там – под серым блестящим асфальтом, застелившем глаза, в оси движения крови, опускающейся куда-то вниз - ниже нуля, для того, что бы разогнавшись от поясницы влететь в затылок, высекая злые искры из артерий, с затвердевшим жаром и треском в ребрах, но с неподвижностью лица.

***

Дорогая, расскажи мне об огромных волнах, бегущих по дну твоего моря, такому глубокому, что даже не все жемчужины безрассудства, оброненные на притихшую гладь, достигают его. Иные теряются где-то. Не на их ли поиск ты отправлялась, чувствуя свои подставленные ладони пустыми? Может мы виделись когда-нибудь, когда ты проплывала мимо. Признаюсь: не мог узнать тебя, узнать те лица, каждый раз новые, надетые на старую маску. Лишь видя истекающие кровью лезвия, вскрытые твоей вывернутой наизнанку кожей, покрытой ознобом, понимал, что ты была где-то рядом. Я узнал тебя тогда, когда чей-то голос из-за спины спросил: «А не скажите ли Вы мне – чьи это такие сочные корни волос точат по утрам из ясного неба?» С тех пор каждый вечер мы вместе пересчитываем изумрудную бесконечность между твоих тонких пальцев.
Сейчас ты здесь, заботливо и нежно гладишь утюгом мои разложенные на гладильной доске белые нервы, пахнущие дешевым стиральным порошком, выплевываешь из своего рта мои пережеванные зубы. Молчишь, в твоем молчании слышно как свет тусклой лампочки, висящей под серым потолком, скребет зеркальную тьму. Дорогая, не молчи. Расскажи что-нибудь…

***

Вы не знаете того человека, следы босых ног которого каждое утро видны на волнах безымянного, безутешного моря? Простуженная до хрипоты скорость, слетающая с его напряженных окаменелых скул, ночами несется по улицам, вырывая с корнем из не спящих окон электрический свет, заплетая его в бурные водопады, разбивая их вдребезги о багрянец стоп-огней автомобилей. Шрамы. Под веками шрамы. Зрачки, кровоточащие бессмыслицей этого берега – внутрь себя. Края зрачков не сшить нитками, не заживить волшебными словами. Шрамы на груди, от игл – единичек с листков календарей, начинающих новый месяц, которые он вбивает себе в грудь, чтобы остановить душу, срывающуюся с орбиты, опоясавшей пылающее сердце, и каждый раз, пригвоздив себя к небу, он превращается в новое созвездие, а, сорвавшись, рождается заново. Этот человек с того берега, где бабочки, теряют сознание от благоухания огней полуденных закатов, где, нанизывая звезды на нити рек, не нужно беспокоиться о том, что барашек съест Вашу розу.