Адмиралтейств-коллегия. Крюйс 2 часть главы 20

Окончание главы 20 книги "Крюйс" В. Таирова
(Остальные главы - см. авт.стр. "Валерий Таиров")
************************************************
В Санкт-Петербурге довольно часто возникали пожары. Пётр возложил организацию постоянной пожарной команды столицы на Адмиралтейство. Поэтому пришлось этими хлопотными делами заниматься и Крюйсу.
 У всех ещё были живы в памяти пожары Гостиного двора и Сената. Надо было организовать как наблюдение и своевременное прибытие помощи терпящим бедствие, так и обеспечить пожарников необходимыми средствами тушения пожаров. Организовано всё это было так: мастеровые Адмиралтейства Тихон Лукин и Иван Крейт, а также капитан адмиралтейства Путоровский обязаны были прибывать на пожар с «заливными трубами», а дворянин Егор Кушелев из состава пожарной команды должен был прибывать на пожар с командой плотников, кузнецов, прядильщиков, конопатчиков с вёдрами и крюками.
 Сигналом пожарной тревоги являлся выстрел из пушки. Седьмая часть людей Адмиралтейства находилась в постоянной готовности и была обязана спать не дома, а на месте работ. Во время пожара поднимались на ноги все люди Адмиралтейства, входящие в пожарную команду.

 Благодаря большому количеству рек и каналов в Петербурге, грех было не использовать специальные грузовые суда – плашкоуты для тушения пожаров. Пётр приказал установить на плашкоуты пожарные трубы – брандспойты. На башнях города днём и ночью выставлялась в несколько смен специальная пожарная стража, которая в случае обнаружения огня или сильного пламени начинала бить в колокола, поднимая тревогу…

 Крюйсу пришлось частенько выезжать на тушение пожаров, да и государь, если только находился в Петербурге и узнавал о пожаре, немедленно мчался к месту происшествия и, бывало - успевал прибыть туда иногда первым.

 Работа Ефима Никонова на Адмиралтейской верфи по созданию потаённого судна «Морель» шла быстро. Корпус изготовили из деревянных досок, долго его конопатили. Мастера, работавшие у Никонова, умели топоры в руках держать. Ефим засыпал адмиралтейских начальников заказами на материалы и был настойчив в их получении. Задержка случилась лишь однажды, когда надо было изготовить оловянные доски с большим количеством мелких отверстий – работа по тем временам очень сложная. Пришлось Никонову с помощью писаря Афанасьева писать бумагу на имя Головина, но дошла она и до Адмиралтейств-коллегии: «В нынешнем 1720 году в феврале месяце, по указу царского величества, повелено мне, нижепоименованному, строить потаенное судно-модель, а я оную модель в совершенство, что надлежит привёл, а ныне у меня остановка учинилась в оловянных досках, на которых надлежит провертеть, по моему размеру, пять тысяч дыр, о которых я подавал доношение на предь сего и потому прежде
всепокорно прошу, дабы указом царского величества, повелено было на оных досках провертеть пять тысяч дыр, а если не будут проворочены, чтобы того на мне не взыскалось. О сём доносит писарь Афанасий Богатырёв, вместо Ефима Никонова и по его прошению руку приложил».

 Не прошло и полгода, как потаённое судно «Морель» было почти готово к спуску и испытаниям. Все вопросы с материалами и «провёртыванием дыр» были решены под напором Никонова Головиным с помощью вице-адмирала… Никонов сообщил о готовности к испытаниям в Адмиралтейств-коллегию. Но Пётр 1, непременно желающий лично быть на первом испытании «Морели», был занят решением более важных государственных дел: шла Северная война. Пётр уже готовился и к следующему «персидскому» походу на Каспий, поэтому испытания потаённого судна много раз откладывались…

 22 октября 1721 года в Петербурге проходили торжества по случаю подписания Ништадтского мира 30 августа. Победа в Северной войне России завершилась тем, что к России отошли: Лифляндия, Эстландия с Ревелем, часть Карелии с Кексгольмом, Ингерманландия, острова Эзель, Даго и Моон, а Финляндия, за исключением района Выборга, возвращалась Швеции. Но главное заключалось в том, что Россия вернула себе прибалтийское побережье и получила выход в море.
 Важный вклад в победу внёс военно-морской флот, поэтому 22 октября многим морским начальникам были присвоены награды и звания. В этот день адмиралами стали – сам Пётр Михайлов – Пётр 1 и Корнелий Иванович Крюйс. Звания вице-адмирал в этот же день удостоились П. И. Сиверс, А. Д. Меньшиков, М. Х. Змаевич, Д. Вильстер, Т. Гордон, трое получили звания шаутбенахт. Празднество проходило за столом, после зачтения князем Меньшиковым списка награждённых по армии, а графом Апраксиным – по флоту. Возле государя по правую руку сидели герцог, граф Кинский, по левую – князь Меньшиков, адмирал Крюйс, пленный вице-адмирал Эреншельд и другие знатные господа.

 Пётр 1 одиннадцатого декабря посетил нового адмирала, прослужившего до этого более двадцати трёх лет с усердием и преданностью, чтобы поздравить ещё раз, и поручил Крюйсу на время отсутствия Апраксина заменить его на заседаниях Адмиралтейств-коллегии… При этом он попросил ввести вице-адмирала Вильстера в присутствие Коллегии. Побыв в гостях у Корнелия Ивановича, Пётр уехал…
 Всё бы хорошо было, да получилось так, что уважаемые вице-адмиралы на заседании Коллегии мест или стульев не поделили. А получилось так: Крюйс, который понял из слов царя, что с 1 сентября Вильстер будет иметь старшинство, указал Вильстеру на место рядом с собой. Вскоре в Коллегию прибыл вице-адмирал Сиверс и, увидев, что его место занял Вильстер, страшно возмутился, начал произносить оскорбления в адрес вице-президента Крюйса, изорвал какие-то уже подписанные бумаги и спровоцировал вошедшего Гордона на совсем уж некрасивый поступок: тот хотел вырвать из-под Вильстера стул! Крюйс, страшно расстроенный этими событиями в Коллегии, написал четырнадцатого декабря письмо адмиралу Апраксину: «…сии бесчестные поступки противны указам Его Императорского Величества всем регламентам и не случатся, вероятно, в самом нижнем присутственном месте, а паче в Коллегии, где наш Всемилостивейший Государь сам временем заседать изволит. Я не писал о сем к Его Императорскому Величеству, да и писать не стану; ибо надеюсь, что Ваше Сиятельство справедливо дело сие рассудить изволите. Вице-адмирал Вильстер ежедневно ездит в Коллегию, осматривает верфь и мастерские избы и с великим усердием старается всегда быть при делах. Свидетельствую, что он в морском и адмиралтейском деле весьма искусен»
 
 В 1722 году Пётр прислал Крюйсу письмо о военных действиях русских сухопутных войск около Баку и о битве во владениях султана Мамута:
 «Господин адмирал.
 Объявляем вам, что мы от Астрахани шли морем до Терка (* -Терека, прим. авт.) и от Терка до Аграхани (** - Астрахани – прим. авт.), отколь послали универсалы. А там, выбрався на землю, дожидались долго кавалерии, которая несказанной труд в своем марши имела от безводицы и худых трав, а особливо тот корпус, который от Астрахани шёл з генералом-маеором…Потом с помощию Божиею неприятель побит и деревню их, в которой сказывают с три тысячи дворов было, разорили и выжгли без остатку и пришли к нам, а потом и Кропотов от Астрахани…Тоько как вошли во владение салтана Мамута Утемышевского, оной ничем к нам не отозвался. Того ради послали к нему с письмом трёх человек донских казаков, августа 19 по утру, и того ж дня 3го часа по полудни изволил сей господин нечаянно нас атаковать (чая нас неготовых застать), которому гостю зело были ради (а особливо ребята, которые свисту не слыхали) и, приняв проводили ево с кавалерию и третьею частию пехоты до его жилища, отдавая крнтра-визит. И побыв там для увеселения их, зделали изо всего его владения феэрверк для утехи им (а именно созжено в одном ево местечке, где он жил, с пятьсот дворов, кроме других деревень, которых по сторонам сожгли… Потом когда приближались к сему городу, то наип (* - наместник, - прим.авт.) сего города встретил нас и ключ поднёс от ворот… Марш сей, хотя не далёк, только зело труден от бескормицы лошадям и великих жаров.
 От Дербени в 30 день
 Августа 1722 Петр

Катарина, жена Крюйса, была занята делами достаточно приятными, сколь и хлопотными в апреле 1723 года: Корнелий Иванович строил каменный дом, и все домашние помогали, как могли. Денег на постройку ушла уйма, и не хватило бы никакого, даже адмиральского жалованья, если бы не внимание, проявленное Петром к делам адмирала: с него не удержали, как со всех остальных служащих, четверть жалованья по именному указу царя, Коллегия отпустила адмиралу Крюйсу за треть 1722 года и на весь 1723 год «сполна канифасу и равендуку по продажным ценам». В помощь адмиралу было и следующее указание императора Петра: «…генералу Бутурлину для строения каменных палат адмирала Крюйса сломать каменную лестницу и горны и уголье перевезти на смоляной двор на романовках и экверсах». Дом Крюйса находился против Петропавловской крепости.

 Адмирал был вечно занят, но не только делами, связанными с флотом, а также делом образования молодёжи, и, будучи человеком глубоко религиозным, организацией богослужений иноземцев из разных стран. Крюйс выстроил деревянную кирху, собирал людей на богослужения в собственном доме на Миллионной и возвёл каменную кирху.

 Катарина стала замечать, что здоровье Корнелия Ивановича стало ухудшаться. Старые его болезни обострились. Она первая завела об этом разговор и намекнула, что у них ещё есть время пожить в Голландии:
 - Не пора ли, Корнелий, нам подумать с тобой об Амстердаме?
 - Ты предлагаешь уехать отсюда? Но ведь мы уже почти достроили наш дом. Наш сын Ян нашёл здесь своё призвание, он хочет жить здесь… А муж нашей Юханны - Ян де Ланге – капитан российского флота! Я столько сил потратил здесь! Нет, это невозможно…
 - Да, но второй твой сын Рудольф – капитан датского флота! И потом, ты говоришь, что много ты сделал… Да, ты сделал много для государя. Но как к тебе относятся эти шаутбенахты и вице-адмиралы из Коллегии? На тебе лица нет, ты мотаешься с корабля на корабль, ездишь по городу и смотришь, как работают пожарные, как живут эти несчастные работные люди, каменщики и плотники в своих бараках, а какова благодарность?!
 - Мне Его императорское Величество присвоил звание «адмирал»! – отбивался Крюйс от напора Катарины.
 - Да, но только сделал он это не после боёв у Котлина, а после того, как продержал нас в ссылке больше года, и договор о мире со шведами подписали!
 - Не мне царя Петра судить, ему виднее, - вздохнул Крюйс, - но чувствую я, что государь меня понимает и ценит, а за тот камень, на который «Выборг» наскочил я, как старший, и должен был отвечать…
 - Хорошо, что хоть голова на плечах осталась! Но зато Крюйс – всегда за всё в ответе, - не без ехидства заметила Катарина.
 - Но вспомни, Катарина, кем мы были на свадьбе Петра? Я же отцом был ему посаженным…
 - Вот поэтому он, видать тебя в Казань и «посадил» ..хоть и на время. Но, Корнелий! Ты забыл, что и в Амстердаме есть у нас, где жить!
 - Нет, Катарина, говорить об этом сейчас рано…
 - Ты ведь болен, лекари у нас каждый день в доме. Надо более спокойно тебе жить, а в Адмиралтействе ты покоя не найдёшь. Да в море не следует выходить, чтобы болезни все вылечить…

 В конце апреля 1723 года Крюйс передал графу Апраксину следующее послание:
 «Высокографское Сиятельство мой господин генерал-адмирал и президент!
 Сего дня поздравили меня господа флагманы с поднятием флага моего на корабле «Фридрихштадт». Вашему сиятельству известно, что я более 15 лет одержим болезнью. Ежедневно мучит меня каменная болезнь столь сильная, что большую часть ночи провожу я не на кровати, а на стуле. Каждое утро мучаюсь я часа полтора удушьем. Зрение моё ныне столь слабо, что не всегда могу узнать человека, в расстоянии двух сажен от меня стоящего. Сверх сего имею ещё многие другие недуги. Посему прошу со всепокорнейшей униженностью не оставить меня своей помощью и доложить Его Императорскому Величеству, нашему Всемилостивейшему Государю, дабы от сей кампании меня освободить.
 Хотя я моря не боюсь, давно с оным знаком, кораблём управлять разумею, но за вышеописанными недугами начальствовать флотом не могу. Ежели его императорскому Величеству угодно, то я могу быть на каком-нибудь корабле для совету, не поднимая флага. К. Крюйс»

 Пётр согласился с просьбой Крюйса, и флот стал выходить в море в 1723 году под начальством государя, причём авангардом командовал граф Апраксин. Однако после возвращения Флота к Кроншлоту для проведения праздника, устроенного императором в честь ботика и двухлетней годовщины заключения Ништадтского мира, Крюйс прибыл на флот и принял начальство над авангардом, подняв свой флаг на корабле «Гангут». 11 августа состоялся морской парад для чествования ботика Петра Первого: двадцать линейных кораблей Балтийского флота салютовали проходившему мимо них на вёслах ботику. В ботике квартирмейстером, за рулём и на вёслах были: Пётр, Апраксин, К. Крюйс, Т. Гордон, П. Сиверс и А. Меньшиков.

 Вскоре после того, как прошли флотские торжества, Адмиралтейств-коллегия вернулась к своей ежедневной работе. И снова начались неурядицы, неразбериха и скандалы. В письме от 11 ноября Крюйс снова вынужден жаловаться Апраксину:
 «Сиятельный граф! Мой государь, генерал-адмирал, высокопочтенный патрон и непременный, верный благодетель!
 Долгое время старался я отдать Вашему Сиятельству должный поклон мой, но поныне не могу ещё собраться с силами и выйти. Имею до Вашего Сиятельства должное прошение: благоволи, Государь, сии пункты милостиво прочесть и мне благой совет подать, какой Бог Вашему Сиятельству на разум наставит, дабы с меня ни теперь, ниже по смерти моей чего не взыскалось.
 1. Вашему Высокографскому Сиятельству довольно известны ссоры и несогласия, возникшие прошлого года, когда вице-адмирал Сиверс, прибыв из Москвы, начал заседать в Коллегии.
 2. Со времени же прибытия в Коллегию шаутбенахта Наума Сенявина ссоры наши сии умножились, и по всем обстоятельствам вижу, что против меня составилась партия не тайная, но явная.
 3. Регистр тем оскорблениям, кои я переношу два года от господ сих, очень велик, иное записано и в протоколы. Иногда произносили они такие слова, что в других государствах трудно было бы им и отвечать против оных…»

 А далее Крюйс перечисляет недостатки в учёте флотских запасов со стороны Сиверса и Сенявина и пишет, что «…желаю выполнять все дела по долгу присяги, но всегдашние ссоры мне переносить трудно, да и не по летам…».

 Несмотря на прогрессирующие болезни, Крюйс продолжал получать от Петра письма с самыми разнообразными поручениями: в январе он отправил молодых матросов в Москву, а в Казань из Адмиралтейства «к маеору от гвардии Румянцеву - двух подмастерьев ботовых». Румянцев Александр Иванович, адъютант царя, занимался в это время в Казани строительством судов. 1 февраля за финансовые нарушения при поставках для флота секретарь Адмиралтейской конторы О.Павлов был отправлен Крюйсом под караулом в Москву по требованию Петра в письме, где был привлечён к суду.

 Продолжалось снаряжение и подготовка экспедиции на Мадагаскар (под видом торгового визита в Испанию) в составе гукора «Кроншлота», фрегата «Эсперанс» и корабля «Девоншир». Крюйс отвечал за эту подготовку. 20 июля Пётр послал Крюйсу ответ на два письма по этому вопросу:
 «Господин адмирал.
 Два ваших письма от12 и 15 чисел до нас дошли, на которые иного ответствовать к вам не имеем, только что кораблей «Деваншира» и «Эксперанца», тако ж гукора «Кроншлота» отпускать до прибытия нашего обождите. Из Ревеля Петр.»

 В своих письмах 1723 года к Крюйсу Пётр сообщил и о прибытии на флот яхты «Принцесса Анна» и корабля «Св. Михаил», а также о необходимости кроме трёхпалубных кораблей, изготавливать боты «такие, которые можно было бы поднимать на корабль… лучше было их делать, нежели шлюпки, которых уже не в меру много. Велите отставить шлюпки делать, да за боты приняться». Весной 1724 года Крюйс организовывал отправку с Ладоги мачт-мастера Косенкова в Адмиралтейство, а обучавшегося в Голландии русского мачт-мастера – на Ладогу для изготовления мачт на ластовых судах, и отправку на Ладогу самих ботов.
 В Москве прошла коронация Екатерины 1, и Пётр поздравил Крюйса с этим событием:
 «Господин адмирал.
 Объявляем вам, что 7 день сего месяца торжественная коронация любезнейшей нашей супруги при помощи Божии благополучно окончилась, чем вам поздравляем.
 Из Москвы
 В 10 день маия 1724г. Петр»

 Вскоре после коронации императрицы Екатерины 1, Пётр смог выбрать время для испытаний потаённого судна. Нева уже полностью очистилась ото льда. Вечером, незадолго до испытаний Ефим Никонов собрал всех, работавших на строительстве «Морели», чтобы решить, кто будет спускаться под воду при испытаниях – под водой один человек должен быть на руле, один на вёслах, третий на пумпе. Когда состав команды определился, Ефим ещё раз осмотрел корабль, скомандовал проверить уплотнения вёсел, трубы водяные, слюдяные окна.

 Солнце село в большую фиолетовую тучу, вода в Неве потемнела и словно заволновалась, готовясь к встрече с дерзким человеком, готовящимся проникнуть вглубь, в загадочное царство мрака. На другом берегу реки виднелись яркие огоньки в освещённых окнах зданий Васильевского острова. Отражения огней кружились, качались, плясали в какой-то сумасшедшей пляске. Но Ефиму Никонову было не до красот молодого города: он и его люди продолжали готовить потаённое судно к первому спуску и первому погружению. Наступила ночь…
 -Эй! Мужики! Пора! Выкатывайте её из сарая-то! – раздался невдалеке голос Головина. – Скоро и государь пожалует сюда!

 Рядом с Головиным суетились несколько чиновников из Адмиралтейства. Несколько человек насаливали спусковые пути. Ефим кивнул своим помощникам Швецу, Архипу и Федоту, дверь сарая открылась, все навалились на судно, упираясь в корпус. Потаённое судно двинулось по деревянным, густо смазанным путям неожиданно легко.
 - Выкатывай на свет! Сюды давай – под шандалы! (* -шандалы – фонари для освещения стапельной площадки, - прим. авт.) Зажигайте шандалы вдоль спусковых путей! – командовал Головин. – Вот так! Да пока государя нет, накройте «Морель» парусом!

 Швец с Архипом вытащили из сарая большой, заранее заготовленный парус и набросили его сверху на судно. Подготовленная к спуску и накрытая парусом «Морель» в слабых мерцаниях огней очень напоминала бы морское чудовище, если бы не маленькая мачта, торчащая вверх. Несколько канатов удерживало судно от соскальзывания по наклонным путям в воду. Рядом в темноте чернела громада лихтера с грузовой стрелой для погрузки пушек и грузов на парусные корабли. На берегу стояла подготовленная к стрельбе пушка для подачи сигналов выстрелами. Громадный ворот, с помощью которого можно было вытягивать на берег, застыл возле воды. Рядом было место для высоких персон, которые были приглашены на спуск «Морели». Вокруг, позёвывая и тихо переговариваясь, начали собираться приглашённые Петром, Крюйсом, Головиным и Ушаковым гости. Нашлось место для мастеровых и всех, кто работал с Никоновым.
 Наконец, появился Пётр со свитой, в которой были адмиралы Апраксин и Крюйс, несколько вице-адмиралов и шаутбенахтов, а также другие знатные лица и капитаны. Пётр подозвал Ефима Никонова, стоящего возле своего детища. Тот подошёл и низко в пояс поклонился царю. Пётр испытующе посмотрел на Никонова и спросил:
 - Готов ли, мастер Ефим Никонов?
Ефим звонким, но срывающимся от волнения голосом доложил:
 - Готов, государь! Почитай, три года как готов!
 Пётр улыбнулся и рубанул рукой:
 - А ну, начинай! Иди к судну…Головин, командуй да Президенту Адмиралтейств-коллегии с Вице-президентом на все их вопросы ответ давай!
 Головин подошёл поближе к Ефиму и крикнул:
 - Снять парус, судно укрывающий! Команде – по местам! Шлюпку спасательную на воде приготовить! И канат спасательный взять на нос шлюпки и держать до команды!

 Швец с Архипом сбросили парус, укрывавший потаённое судно от любопытных взглядов. Вздох удивления пронёсся по толпе увидевших судно – все привыкли видеть красивые палубные корабли с высокими стройными мачтами, парусами, бушпритом и покрытой украшениями кормой… Но тут их взорам предстало некое подобие громадной бочки, которая в средней части имела надстройку со смотровыми окошечками, а в кормовой части виднелся руль. Из бортов, а скорее боков, торчали в сторону две пары коротких вёсел. Мачта была похожа на длинный шест.
 Ефим по заготовленной заранее лестнице поднялся на свою «Морель» и приоткрыл тяжёлую крышку, закрывающую вход внутрь потаённого судна. После этого он скомандовал:
 - Команде занять места!

 Три «никоновца», успевшие переодеться в новые, только вчера выданные камзолы, быстро поднялись на «Морель» и поочерёдно спустились внутрь таинственного судна.
 - С богом! – Ефим перекрестился и приспустился внутрь судна, но закрывать крышку не стал, а остался стоять в люке, придерживая входную крышку руками так, что голова его торчала над надстройкой. Взглянув вниз внутрь судна, он убедился, что все заняли свои места.

 Крюйс, стоящий рядом с «Морелью», приготовленной к спуску, услышал, как снизу из люка донёсся глухо прозвучавший голос «Всё готово!». Никонов повернулся к Петру и доложил:
 - Государь, готовы! Прикажи начать спуск и пробу.

 Пётр кивнул головой, и Головин дал знак людям, стоящим у канатов. «Морель» дрогнула и со скрипом начала путь к воде по наклонным полозьям, уходящим в реку. Несколько раз на пути к воде судно застревало на путях, но несколько работников наваливались на неё, и вскоре судно коснулось воды рулём, а вскоре почти на три четверти погрузилось в воду.
 - Теперь помалу! – крикнул Головин.- Покуда не всплывёт!

 Крюйс наблюдал за спуском «Морели», пересиливая боль в спине. Он был болен, но не прибыть в Адмиралтейство на верфь не мог, так как знал, что Пётр будет на спуске, да и интересно было Корнелию Ивановичу, чем закончится испытания судна Никонова. Он подумал, не пересыпали ли балласта в трюм судна – не ошибся ли Никонов в расчётах?

 «Морель» всё дальше уходила в воду. Наконец, судно качнулось и перестало погружаться дальше, качаясь на невских водах. Его медленно разворачивало течением. Ефим снова перекрестился и крикнул на шлюпку, которая была где-то рядом в темноте, чтобы передали конец. Из воды торчала едва одна пятая корпуса «бочки» с низкой надстройкой, тонкая мачта да видна была голова Ефима Никонова, держащего откинутую крышку люка. Шлюпка медленно выплыла из темноты и на вёслах подошла к «Морели». Ефиму передали конец каната, который он быстро закрепил на скобе, вбитой в корпус потаённого судна. После этого он отвязал канаты, которыми судно удерживалось у берега. Шлюпка тихо отошла и развернула «Морель» носом от берега. Ефим в третий раз перекрестился и трижды махнул в сторону берега. Крюйс всё это видел плохо в темноте – его уже не раз подводило зрение. На берегу заметили сигнал, который означал, что судно начинает погружение, и Головин подал знак пушкарю – пушка выстрелила один раз, разрешая Никонову начать погружение…
 Корнелий Иванович с напряжением вглядывался в темноту, где «Морель» начала погружаться. Никонов закрыл за собой люк и наблюдал за погружением через смотровые окошки – к этому моменту уже был начат приём воды…

 Когда «Морель» почти полностью погрузилась в воду, и над водой виднелась только маленькая едва заметная часть мачты, Пётр радостно произнёс:
 - Сбылось! Ну, сбылось! Головин, дайте им сигнал начать движение!

Через некоторое время всё глубже уходящая под воду мачта начала смещаться к середине Невы, сопровождаемая шлюпкой, с которой разматывали по мере надобности спасательный конец, связывающий шлюпку с «Морелью».
 - Ну, каково? – спросил свою свиту Пётр. – Дерзать сможем? Сможем под водой потаённо ходить? Что думаете, адмирал?

 Крюйс заметил осторожно, что надо им сначала вернуться обратно, тогда и говорить можно будет. С Невы дул холодный ветер, и захворавший адмирал желал только быстрого завершения этих ночных работ. Прошло минут десять…

 - Вон там! Всплывает! – раздался возглас в толпе. Над водой ниже по течению ближе к середине реки показалась мачта, а потом надстройка потаенного судна. Показалась из люка и голова Ефима Никонова. Пётр прокричал Головину:
 - Командуй, Головин ему – на новое погружение, обратно к берегу – под водой идти!

 Снова выстрелила пушка, Никонов скрылся внутрь потаенного судна, которое развернулось на вёслах носом к берегу и тут же ушло под воду…
 Никонов после второго погружения хотел отсчитать столько же гребков вёслами, сколько они сделали, когда шли от берега. Но в момент приёма воды сквозь уплотнение весла прорвалась снаружи вода и начала, стекая в трюм, тянуть судно на дно с увеличивающейся скоростью. Закрыть течь не удавалось, и вода прибывала даже, когда начали откачку её помпой. Потаённое судно наклонилось – клюнуло на нос. Дифферент неумолимо рос. Внезапный толчок потряс корпус потаённого судна. «Морель», набрав лишней воды через неплотности в корпусе, упала на дно, проломив киль и несколько досок корпуса. Вода начала медленно затоплять внутренность «Морели» и скоро уже доходила до груди сидящих людей. Никонов спокойно скомандовал сидеть спокойно и ждать, когда их начнут вытаскивать. Он верил, что наверху не бросят их…
 - Что-то долго нет их, - заметил адмирал, не пора ли их вытягивать?
 Пётр тоже понял, что медлить нельзя:
 - Головин! Вытягивай их наружу! Что у них там – не узнать нам. Командуй – шлюпку к берегу, свободный конец каната со шлюпки заводи на ворот, и пусть канат в воду не упустят со шлюпки!

 Шлюпка устремилась к берегу, свободный конец передали на ворот, на колесе закрепили.
 - Навались быстро! – закричал Пётр, бросаясь к рукоятке ворота, и первым навалился на ворот своим громадным телом. К нему бросились на помощь и морские чины, но тут же подбежала толпа работников верфи: ворот облепили со всех сторон и нажали, упираясь ногам в землю. Ворот повернулся, и наматываемый на него трос пополз из реки - то зацепляясь, то натягиваясь.
 - Государь, позвольте, я за вас! Пётр Алексеевич! Дайте, я… - писарь Адмиралтейства Афанасьев, подбежав, оттеснил Петра.

 - Давай! Давай! – кричал Пётр. – Спасёте – всем по чарке…
 Пётр повернулся к адмиралам и свите, вытирая руки любезно поданным Крюйсом платком. Наконец, из воды показалось спасаемое судно. Кто-то из береговых адмиралтейских работников влез на судно и пытался открыть её снаружи. «Морель» рывками выползала на берег под усилием натянутого как струна каната.

 Крышка люка открылась изнутри, и подводники стали вылезать из судна – мокрые и грязные, но в душе благодарящие и бога, и государя за спасение. Никонов, понуро наклонив голову, подошёл к Петру. Остальные сели на землю и стали выливать воду из сапог. Все дрожали от холода, вода стекала с них на стапельную площадку. Много воды вытекало изнутри корпуса «Морели» через обнаруженную тут же пробоину возле киля.

 В толпе приближённых Петра Крюйс расслышал ехидные усмешки и довольно злые шутки в адрес спасённых. Пётр нахмурился и твёрдо сказал:
 - Будет вам трястись, как листья осиновые! Согреетесь сейчас. За вами никакой вины не вижу – делу новому поверку чинили, да с первого разу дело не вовсе получилось… Но ведь не сразу всё делается, а на ошибках – учиться надобно, а не смешки чинить. И чтоб никому конфуза в вину – не ставить! И ни слова о том, что видели. Пол виктории уже в том, что может сие судно подныривать, а брюхо «рыбине» чинить надо…
 Пётр повернулся к Крюйсу:
 - Всем по чарке водки выдать, не медля! Никонов, ты дыру в сей «Морели» заделай и по команде доложи. К новой пробе модель готовь!

 Пётр уехал из Адмиралтейства уже под утро, бегло осмотрев мастерские и стапеля. Крюйс добрался до дому едва живой, даже стопка водки не улучшила его состояния. Подремав несколько часов, он собрался с силами и поехал на заседание Коллегии.


Продолжение - глава 21 - http://www.proza.ru/2007/02/04-209