Бюст

Бюст

 Холл дворца культуры Политеха. Масса народа, все стоят, прижавшись друг к другу. На календаре 11 декабря 1987 года. Похороны Александра Михайловича Корытина.
 Гражданскую панихиду открывает ректор. Мне поручено выступить третьим, от имени кафедры, на которой Александр Михайлович проработал преподавателем 35 лет. А сколько лет он был деканом, проректором института по учебно-воспитательной работе! Сколько времени замещал ректора института в годы всяческих новаций, принимая на себя все шишки со стороны административно-партийного управления всех рангов.
 Почти вся деятельность Корытина протекала на моих глазах. В 1956 году, будучи зам. декана, он находился в приемной комиссии у тогда еще директора института Виктора Афанасьевича Добровольского, в кабинете которого происходило собеседование с медалистами и где меня зачислили в институт.
 Зам. декана Корытин провел после этого встречу с новичками, а через несколько дней буквально ошеломил нас, называя каждого студента по фамилии. Мы же в то время еще не четко знали его имя и отчество.
 Я подготовил выступление, стараясь, чтобы оно было емким, компактным, касалось главного в личности и деятельности Александра Михайловича. Мне казалось, что с этой задачей я справился.
 Слова были так подобраны, что всякая перестановка их или упущение чего-либо представлялись недопустимыми.
 Хотя я был опытным преподавателем, хорошо знал текст речи, но скорбь, пронизывающая все в зале, замершая толпа и красный с черным крепом гроб создавали такое ощутимое психологическое давление, что я боялся не только сбиться, я боялся забыть абсолютно все.
 Когда ректор В.П.Малахов дал мне слово, я начал говорить совершенно чужым, хрипловатым голосом и неестественно медленно. Было ощущение, что ты находишься где-то в стороне и слушаешь сам себя. В звенящей тишине зала я говорил о человеке, который сделал массу добрых дел людям и, будучи смертельно больным, еще месяц назад уходил из больничной палаты, чтобы сохранить кворум на заседании специализированного совета по защитам кандидатских диссертаций.
 А до этого были война, командование артиллерийской батареей, тяжелое ранение, демобилизация, окончание института и аспирантуры. Были две защиты диссертаций в МЭИ, преподавание основополагающих дисциплин специальности «Электропривод и автоматизация», руководство электротехническим факультетом, проректорство.
 Потрясающая работоспособность, внимательность к людям, обязательность. Не показная скромность во всем. Работа в течении 16 лет на должности первого проректора института и внештатного преподавателя кафедры электропривода.
 Нет, выступая я не сбился, один лишь раз на долю секунды запнулся. Этого, правда, никто из присутствующих не заметил, но для выступающего даже доля секунды ощущается минутной паузой.
 Многое сейчас вспоминается из тех лет. Кафедра электропривода была в институте белой вороной. Еще бы, два ее преподавателя занимали посты проректоров института. Второй –Владимир Алексеевич Параил, побывавший до этого деканом факультета, заведующим кафедрой электропривода и начальником департамента науки ЮНЕСКО –был проректором по научной работе. Оба проректора притягивали к кафедре всеобщее внимание, зачастую соседствующее с завистью и всегда очень критическое.
 Мне, молодому заведующему кафедрой, было трудно вдвойне: надо было в обиходных делах руководить двумя высокопоставленными профессорами. В основном это удавалось без особых трудностей. Хуже было другое: оба проректора для пресечения на корню разговоров о том, что для своей кафедры они выделяют лишние блага, держали кафедру в черном теле и все ресурсы: штаты, финансирование, премии и т. п. выделяли нам в урезанном виде.
 Зато теперь вроде бы никто не мог сказать, что родной кафедре перепадает больше. Однако все равно, находились такие, которые считали, что на кафедру льется золотой дождь.
 Похоронили Александра Михайловича на центральной аллее Второго католического кладбища.
 Специализированную аудиторию 115у, где под председательством Александра Михайловича проходили защиты диссертаций, назвали аудиторией А.М.Корытина. Внутри аудитория была обшита лакированными панелями, одна стена до потолка представляла красивые шкафы и стеклянные полки с учебниками и монографиями, изданными преподавателями кафедры.
 В аудитории установили стенд, посвященный Корытину, а на ее двери появилась титановая мемориальная табличка.
 Закончились три –четыре научные работы, в которых участвовал Корытин. Сделаны они были в полном объеме, в срок, поэтому нам выделили премию и ее надо было разделить между участниками.
 Делить премию, как руководителю, полагалось мне и я счел необходимым включить в список Александра Михайловича –вдове будет видней, как лучше потратить деньги.
 Посоветовался с исполнителями НИР – все были согласны. Деньги передали Нине Павловне, она их использовала на сооружение памятника.
 Вскоре в мае 1988 года Нина Павловна позвонила мне и попросила посетить мастерскую скульптора Михаила Исааковича Нарузецкого. Скульптор заканчивал работу над бюстом Корытина и хотел, чтобы хорошо знавший Александра Михайловича человек посмотрел лепку и сделал замечания по поводу исполнения.
 Мастерская Нарузецкого находилась в полуподвальном помещении. Здесь, посреди небольшой комнаты, стоял бюст, изваянный из глины по нескольким фотографиям Корытина.
 Должен признаться, что когда я впервые увидел бюст, то меня он очень разочаровал, на меня смотрел совершенно незнакомый человек и только что-то неуловимое корытинское слегка пробивалось в нем.
 Скульптор почувствовал мое состояние, успокоил меня, попросил посидеть, присмотреться, а сам вышел, чтобы не мешать.
 Когда он появился через несколько минут, я сказал ему, что мне кажется, лоб и скулы переданы не совсем правильно.
 - Где не правильно, покажите, еще, еще, - требовательно просил Нарузецкий, сверяясь с фотографиями.
 Я думал, что он после моего ухода в спокойной обстановке будет заниматься корректировкой бюста, где-то надо немного добавить материала, где-то немного убрать. Делать это, казалось мне, надо очень осмотрительно, чтобы не потерять уже достигнутое сходство.
 Но скульптор вдруг взял шпатель и несколькими сильными, уверенными движениями убрал ненужную глину. Произошло невероятное: лицо на глазах ожило и стало узнаваемым.
 Я был поражен точностью и быстротой реализации моих замечаний. Позднее бюст был переведен в гипс, привезен в институт и оставлен на временное хранение в моем кабинете.
 Каждый день я встречался с гипсовым изображением Александра Михайловича и через три месяца уже не замечал просматривающихся ранее отличий от оригинала.
 Все это время решался вопрос, где будет сделана отливка, кто будет лить, хватит ли запасенной бронзы?
 Наконец, за дело взялась Лина Иванова – заведующая литейной кафедры, и бюст забрали в литейный цех.
 Довольно скоро мы увидели бюст Александра Михайловича на кладбище, установленным на изящной гранитной тумбе. Бронза сделала тени более глубокими, исчезли полутона, хорошо видимые в гипсе, литье придало бюсту монументальность и портретное обобщение.
 Проходило время и бронзовый Корытин все больше и больше становился в наших глазах схожим с человеком, которого мы знали.
 Несколько раз, в годовщины смерти, члены кафедры электропривода приходили на могилу Корытина.
 Однажды, когда нас было человек двенадцать и мы помянули Александра Михайловича, выпив по стопке водки и закусив черным хлебом с селедкой и нарезанным крупно белым луком, вдали на аллее показались ректор Малахов с группой проректоров.
 Они тоже пришли почтить память Корытина. Ректор сначала постоял у находившейся поблизости могилы своего отца, положил цветы, а затем подошел к нам.
 У нас еще оставалось что-то в бутылке и, смущаясь, мы предложили стопку и ему.
 Малахов положил букет на гранитные плиты у бюста, взял стопку, задумчиво подержал ее и выпил водку. К нам присоединился еще один из проректоров, а остальные сказали, что взяли с собой «горючее» и показали головки коньячных бутылок.
 После этого кафедра освободила место и ушла, а вновь прибывшие остались еще на некоторое время у могилы.
 Так получилось, что мои родители оказались похороненными неподалеку от могилы Корытина, поэтому, навещая их, я всегда затем проходил перед его бронзовым бюстом, и, положив букетик цветов, шел по центральной аллее к боковому выходу.
 В 1994 году накануне очередной годовщины смерти Александра Михайловича я пришел на кладбище один. Был светлый, морозный день. Вокруг – ни души. В ограде стояла пустая гранитная тумба, бюста на ней не было.
 Уже во всю ходили по Одессе слухи, что последнее время с кладбища активно воруют бронзу и сдают ее потом на лом. Отгоняя мрачное предчувствие, я начал думать, что может быть родственники, беспокоясь о сохранности памятника, сняли бюст до лучших времен.
 Звоню Нине Павловне и узнаю, что нет, родственники ни при чем, бюст просто украли. Никто, ни кладбищенская охрана, ни милиция не удосужились уделить похищению никакого внимания. Обычная история. Через три месяца неизвестные сбили две оставшиеся бронзовые веточки, венчающие гранитные надгробия: могилу и место, которое подготовила для себя вдова. Бронзы в них было – кот наплакал, но и на эту малость кто-то позарился.
 Тяжело было смотреть на обезображенную вандалами могилу. А через какое-то время, уже будучи в Лос-Анджелесе, я узнал, что скульптор Нарузецкий тоже сейчас проживает в этом городе.