Память

*La belle amour toujours epouvantable
Par eternelle attente d’etre separable,
Par forte attraction sans connaissance
Et doux douleurs de nos soufrances…



И помчались, звеня стеклянные ночи, многоцветные прохладные хрустальные утра с островерхими тополями за окнами, такими редкими в Москве. Как поток нежданных метеоритов-путешественников из неизвестных Галактик, нас пронизал «поток» стеклянных вечеров и редких дней. Стеклянных, потому что только до блеска отмытые накануне бессчетных майских праздников оконные стекла вызывают ощущение призрачности и хрупкости, даже некоей ирреальности, наших нечастных свиданий.
И, вообще, как мне казалось тогда, и в чем я убедился позже, это был период нашего «стеклянно-хрупкого» счастья, неожиданно свалившегося на мою голову в лице этой загадочной молодой женщины. Малейший камешек недопонимания мог все непоправимо разрушить, разбить все на миллионы осколков в одно мгновенье.
 
….Я давно отвык спать не один. Всю ночь боишься повернуться, чтобы нечаянно не задеть ее и не сделать больно...Мучаешься в полудреме всю ночь. Куришь, смотришь в сереющий летний рассвет, пьешь чай, слушаешь голоса первых птиц…

…Больше всего я любил наблюдать за ней в момент пробуждения. Спящая, она была милым безмятежным ребенком с головой, укутанной в темно-рыжую пену волос. Я готовил завтрак, расставлял все это на кухонном столике и возвращался к ней. Опускался перед ней на колени и осторожно трогал ее волосы, стараясь ненароком не разбудить. Иногда окунаясь в них носом, вдыхая запахи женского ночного тепла и, казалось, хотел увидеть остатки ее необычных снов, о которых она обязательно поведает мне утром.
И вот ее большие прямые ресницы вздрагивали, и спящее дитя превращалось в прелестную молодую женщину – капризную и бескорыстную. «Белую и пушистую иногда» - как любила она говорить про себя.
 Она не признавала ночных рубашек. Любование своим молодым телом – поднимало ей настроение. После душа, любила носить не застегивая, мои рубашки и, тогда ее грудь казалась маленькой, а ноги - такими длинными и пронзительно стройными, с прямыми крупными ступнями и маленькими пальцами. Все это было так прекрасно и так быстро начинало мне нравиться, что про кофе и завтрак на кухне забывалось мгновенно.

…Но в самые сокровенные моменты отблеск приближающейся и неминуемой разлуки проскакивал в ее больших темных глазах. Я делал вид, что не вижу или не понимаю, или не хочу замечать ее тревоги. А она любила повторять, что все свои чувства, эмоции, гнев и радость у нее в глазах. Неминуемость делала бессмысленными какие-либо угрызения совести, я же видел в ее глазах лишь то, что хотел видеть - чистый отблеск своего счастья.
 
Говорить мы могли о чем угодно, только не касаясь неминуемой скорой разлуки. Но мысль о ней навсегда поселилась рядом. Она засыпала, если мне не удавалось сразу уснуть, пульсировала в моем сердце бессонной теменью, отзывалось утренней болью в груди.
 
Выручала память. Мне особенно нравилось, когда она снова и снова делилась своими ощущениями и мыслями о нашем первом танце, поцелуе, первом вдвоем дне, вечере и первой ночи. Выискивала в памяти какие-то мелкие штрихи, скорее забавные, чем грустные. Я не говорил, но я помнил гораздо больше. И память о нас двоих была для меня во много раз важнее, ярче, необходимее, чем для нее.
Мне ужасно интересно было узнать каким - пожилым, жестким, некрасивым или все-таки в чем-то притягательным нашла она меня. Не хотелось думать, что лишь от банальной скуки мы сошлись – два разнополых неустроенных одиночества. Я не спрашивал ее ни о чем, довольствуясь тем, что она решалась рассказать сама. Но помнил все ее рассказы и о себе, и обо мне.
Порой мне казалось, что ее мало интересовало мое прошлое. Оказалось не так. Она все впитывала как губка. Примеряла на себя ту или иную жизненную ситуации. И не скрывала, что ей очень хотелось бы оказаться там, в моей прежней, казавшейся ей такой интересной, африканской жизни, с фраками и вечерними платьями, приемами, с виллами, теннисом и бассейнами, шикарными машинами, слугами, безбрежным океаном и с безмятежным ничегонеделаньем…
Она просто жаждала испытать все то, что слышала от меня, видела в кино или на картинках глянцевых изданий. И о чем, возможно, мечтала все короткую взрослую жизнь, неустроенную и скудную. Иногда проскакивал чисто женский интерес к чему-то в моей жизни, чему-то необычному, тогда она расспрашивала много и подробно.

…Так с пыльными ветрами и еще не частыми дождями, в постоянных разлуках и болезненных ожиданиях встреч проходило лето. Лето - где ожерелье пустых дней перемежалось редким жемчугом, таких памятных свиданий.
Но день ото дня вместе с осенними еще высокими и светлыми облаками и начинавшими багроветь листьями, все рельефнее проступала скорбь скорого вынужденного расставания. Она об этом уже знала и готовилась, я мог только догадываться и пытаться отодвинуть момент разлуки…

…Глубокая ночь. За окном качается одинокий, как Луна, фонарь. Мы сидим на небольшой кухоньке - она возле окна, я в глубине. Одновременно курим, пьем кофе и о чем-то молчим. Вдруг она сообщила индифферентным тоном, столь нехарактерным для нее. Потому что у нее ни в чем не было полутонов: или белое, или черное. Или плохое, или хорошее. Или так, или никак…
- «Между прочим, мне, кажется, я тебя люблю. Или полюблю через какое-то время. И буду потом считать, что ты самый лучший, и что я тебя любила», - повторила она, затянувшись. Это было настолько неожиданно для меня и так похоже на нее, что я даже нафантазировал, как в полумраке ее «слезинка» упала прямо в кофе.
- «Я чувствую такие моменты – моменты твоей искренности и полной открытости. Они настолько редки между нами. Тем более, они настолько дороги для меня» – сказал я. И не выдержал, обнял ее и нежно поцеловал в тонкую шею, прошептав:
- «Люби меня, когда захочешь, а я тебя буду всегда».

Она, до этого, невидяще смотревшая в окно, в московскую предосеннюю ночную сумрачь, взглянула на меня признательно и, как мне показалось, слегка торжествующе. Или опять это мне показалось? Опять я что-то придумал?

Мы еще вместе, но ее сегодня нет. Я на той же кухне. Также много курю, пью кофе или коньяк, какая разница? И вспоминаю - или скорее выдумываю ее.
 - Порой такая робкая, беззащитно-тонкая, почти прозрачная и призрачная, она скручена в один сплошной пучок натянутых нервов – от бесчисленных проблем, почему она мне так дорога?
Думая о ней, я все пытался подобрать, какому слову или понятию она больше все соответствует в моем воображении. Мне не надо было стараться представить ее рядом, словно она тут. Я уже привык, что она всегда со мной - с головой на моем плече, крепко прижавшаяся, теплая и желанная. И мои мысли о ней в ее отсутствие, как бы материализуются – и я физически почувствовал ее легкость и нежность, ее свежесть и хрупкость…ее запах, блеск глаз в ночи и слово само пришло: она моя «звезда».
 
Манящая своей неизвестностью, мигающая то неземной страстью, то обдающая космическим холодом. «Звезда», до которой долететь мне не хватит всей оставшейся жизни. Как говорят астрономы, звезда, это всего отблеск, свет пришедший откуда-то издалека. А свет не может быть материален, кроме как в нашем сознании и памяти. «Звезда» - сказал я вслух, и мне дико захотелось немедленно произнести это слово ей...Посмотрел на часы полтретьего. Она спит.

*Любовь прекрасна и страшна
Разлуки вечным ожиданьем.
И притяженьем без конца
И сладкой болью от страданий

(французский текст В.Зубкова)

ВЗ

Декабрь 2005