Последнее мгновение весны

 
 История эта началась весной 196... года в Москве. А может быть, это было осенью, – какая разница?
 
Была ещё оттепель. А может быть, уже начинался застой. У телевизоров ещё работала только одна кнопка, максимум – две, а газеты ежедневно рапортовали об очередных победах на пути к светлому будущему, отмечая отдельные недостатки, и всё это на мрачном фоне загнивающего, но ещё опасного и коварного идеологического противника.

Было холодно и сыро. А может быть, было жарко и сухо. Отопительный сезон недавно закончился. А может быть, он ещё и не начинался, что тоже не имеет никакого значения для нашего повествования...

В сером кирпичном оштукатуренном доме с массивными крепостными стенами и высоченными потолками, построенном ещё до периода массового строительства, что на улице NN, в одной из квартир жарко горел камин. А может быть, все окна были открыты настежь по причине нестерпимой жары…

В гостиной, меблированной в стиле эпохи коллективизации и индустриализации, двое пожилых мужчин кое-что пили. Пили они чай, сидя за массивным дубовым столом в стиле эпохи большого террора. А может быть, они пили кое-что покрепче чая. С портрета маслом, повешенного на стене, на них испытующе смотрел, лукаво прищуриваясь, Великий вождь и Отец народов. Из-под бархатного пыльного обсиженного мухами и тронутого молью шелкового трофейного немецкого абажура струился тусклый электрический свет. Электрический свет струился на стол, накрытый бархатной скатертью, к которой применимы все те определения, которыми мы наградили упомянутый абажур. Было сумрачно. А может быть, яркий солнечный свет слепил наших героев…

Итак, двое пожилых мужчин пили чай и закусывали бутербродами с ветчиой и красной икрой. Закусывали и снова пили. Была на столе одна початая бутылка «столичной». Здесь же лежал свёрнутым в рулон и слегка помятый свежий номер газеты «Колхозник Монголии», которым собеседники по очереди отбивались от назойливых мух или комаров – для других целей газета не подходила, поскольку язык, которым она была напечатана, был непонятен ни одному из них Словом, был обыкновенный скромный завтрак двух старых холостяков. А может быть, праздничный скромный ужин двух вдовцов. Сизый табачный дым и груда окурков на столе дополняла эту трапезу...

Но они не только пили чай и закусывали бутербродами с икрой и с ветчиной, но и вели дружескую беседу. Одного из собеседников звали Максим Максимыч, другого... По понятным причинам автор не может назвать его имени. Тем более, что уголовная ответственность за разглашение весьма сурова. Поэтому предоставим право назвать его подлинное имя одному из героев. В подходящее время...

Содержание этой беседы нам неизвестно, но мы можем её, так сказать, смоделировать на основе имеющейся у нас обрывочной информации. Может быть, она была следующего содержания.

– Я хочу познакомить тебя с одним парнем, – сказал Максим Максимыч. – Помнишь, я говорил тебе о нём?
– Как же, помню, – сказал его собеседник, ковыряя во рту зубочисткой, – стиляга какой-нибудь, с бородой? Брюки дудочкой и т. д. Золотая молодёжь! Вот я бы их!
– Да ты почти прав... – Максим Максимыч, с трудом сдерживая улыбку, тянул слова, – с бородой, но... не стиляга. Ведь парень не только с бородой, но и с головой...
– В анатомическом смысле... с головой? – почти перебил Максима Максимовича его собеседник.
– Да нет же, в переносном смысле! – ответил Максим Максимыч, с трудом сдерживая раздражение.
– Всё ясно: деньги нужны! – сказал собеседник Максима Максимыча.
– Один мой хороший знакомый, который плохо кончил, сказал однажды, что ясность есть форма полного тумана. Ты или ничего не понял, или всё позабыл! – сказал Максим Максимович, уже не скрывая своего раздражения. – Разве кому-то из нас не нужны деньги? Ему тоже не помешают, но не в деньгах, как говорят, счастье... Словом, мы должны ему помочь.
– Но чем... чем можем мы ему помочь, даже если бы речь шла только о деньгах? – спросил собеседник Максима Максимыча, выпуская табачный дым из ноздрей, полузакрыв глаза, – Швейцария далеко, а моей персональной пенсии едва хватает на ангорскую кошку и шотландского дога. Домработницу и то пришлось рассчитать, – в квартире такое творится: хаос! Что и говорить, без женщины тяжело...
– Да это и понятно, – сказал Максим Максимыч с вздохом, – прошли весёлые денёчки! Трудно! При теперешней-то дороговизне нам, людям пожилым, трудно особенно. Ты ведь знаешь, моё золотое правило – иметь всегда в запасе ящик коньячку и килограмм-другой икорки, желательно, чёрной. Всё это, конечно, денег стоит...
– И немалых денег! – перебил Максима Максимыча его собеседник.
– Да, немалых, – согласно кивнул головой Максим Максимыч, – но снова ты о деньгах! К тому же трудно не только нам, а всему народу, а ведь мы – плоть от плоти, кровь от крови. Да, трудно, но помочь ему мы можем и должны...

 Последовало довольно продолжительное молчание. Собеседник Максима Максимовича закурил и медленно подошёл к окну, открыл форточку. В комнату ворвался шум улицы. На столицу опускались сумерки, но шпиль МГУ был ещё виден. А может быть, где-то на востоке занимался рассвет, и упомянутый шпиль был уже виден, но в любом случае до него было очень близко, а до гласности и перестройки было ещё так далеко...
 – А кто он, этот бородатый головастик? – спросил он у Максима Максимовича.
 – В некотором роде, – наш коллега, – сказал Максим Максимыч уже совершенно спокойно.
 – Шпион? – спросил Максима Максимыча его загадочный собеседник, широко раскрыв рот.
 – Да нет... журналист, или, вернее, начинающий писатель. Но кое-что он уже написал... Личного дела я его не изучал, но кое-что о нём мне удалось узнать... – Максим Максимович выждал, пока его собеседник намазывал масло на белый хлеб, а поверх масла – толстый слой чёрной зернистой икры и продолжил:
– У мальчика возникли неприятности с милицией и...
– Вот-вот, а я говорил, что не стиляга, что с головой. Да все они одним миром мазаны! Хотел бы я знать, на кого пишет этот начинающий писака...
– Погоди, Мартын Иваныч, не казни, не выслушав! – Максим Максимович не дал ему договорить, – Ведь он не убил, не ограбил, взяток не брал, а всё из-за бороды: мальчик приехал с севера, там отрастил шикарную бороду – и что в этом плохого? Ехал в авто, может быть, и нарушил, превысил... А какой-то держиморда... ну, словом, возник небольшой внутренний конфликтик...
– Не понимаю, чем мы можем помочь ему, – сказал Максиму Максимычу его собеседник, – этому журналисту или писателю твоему? Хотя, ты, помнится, редактировал одно время стенгазету «Красный шпион», или сокращённо – «Крашп», но это было уже так давно. Вот ты ему и помогай!
– Видишь ли, – сказал Максим Максимыч, – мы с тобой прожили богатую интересными событиями жизнь. Нам есть, о чём вспомнить. И мы можем помочь ему стать хорошим писателем, нашим, красным Холмсом или Флемингом! Парню надо помочь определиться в жизни, ведь это так важно! Поверь, у него неплохие задатки. Не гоняться же ему всю жизнь на «козле» за волком...
– Что-что... на каком козле? За каким волком? – спросил заинтересованно его собеседник и улыбнулся.
– Ну, это я так, к слову! – почти прокричал Максим Максимыч, понимая, что собеседник его почти понял. – Да, пойми же, всего-то позвонить по телефону надо. Завтра он идёт в управление жаловаться. Пусть его там хорошо встретят, прикрепят к какой-нибудь группе. Детектив – хорошая школа для начинающего писателя...
– Хорошо, хорошо, я завтра же позвоню, даже могу и сегодня, это мне – как два пальца... А ты, Максим Максимыч, покажи мне его, протеже своего. Уж очень хо-чется посмотреть, поговорить... – сказал собеседник Максима Максимыча – Нам ведь есть, о чём рассказать, есть, что вспомнить. Пусть этот молодой человек слушает, да на ус мотает... Напишет когда-нибудь и о нас... Вот что, например, делал ты в это время в 194... году?

 Несколько минут Максим Максимыч молчал, потом с видимым усилием стал тереть переносицу указательным пальцем. На его широком лбе образовались глубокие складки. И в этот момент он был особенно похож на столь популярного актёра кино эпохи застоя.

– Как сейчас помню, – сказал он наконец-то, щёлкнув пальцем о палец, – дело было в Берлине... Ну, да, в столице третьего рейха! Мы втроём ужинали в «Элефанте», а может быть, в «Мехико»... Словом, в «Адлоне». Шелленберг, старик Мюллер и я. С нами были девочки: Марта и Эльза. Мы отлично повеселились. Старик Мюллер, естественно, оказался лишним. Так он решил залить горе французским трофейным шампанским, напился и... вылил остатки из бутылки за шиворот Шелленбергу...
– Ха-ха! Сколько лет прошло, а я это только сейчас узнаю, такие пикантные подробности... – перебил Максима Максимовича его собеседник.
– ...Шелленберг тоже не остался в долгу, но он-то действовал в истинно тевтонском духе: сбегал куда-то и вернулся с белым поварским колпаком, и этот-то колпак он надел Мюллеру на голову...
– Ну, а что же Мюллер? Признаться, я его и тогда не любил...
– А ничего! Но на следующее утро он чуть не взбесился: вызвал меня в свой кабинет и устроил разнос: «Я не позволю никому издеваться над старейшим членом партии! Вы все будете у меня под колпаком!» – и т. д. ... С тех пор и пошло выражение «под колпаком у Мюллера»! Да, Вальтер и тогда вышел сухим из воды, что и говорить: золотое дитя партии, любимчик рейхсфюрера СС. А мне ещё предстоял тяжёлый раз-говор с партейляйтером нашего управления...
– И о чём же вы беседовали тогда?
– Да, нет справедливости в жизни! Одни веселятся в кабаке за казённый счёт, а я был вызван «на ковёр» к нашему партейляйтеру и принуждён был выслушать очень много неприятного. Вхожу, а он мне вопрос «на засыпку»: «Известно ли вам, штандартенфюрер, что посещение подобных злачных мест несовместимо с вашим званием?» Я молчу и подобострастно пялю на него глаза, а он и вовсе распалился, – кричит, руками машет, сволочь фашистская: «Вы у меня под суд пойдёте, партийный билет положите!». И всё – в том же духе. Да, натерпелся я тогда...
– Ну, ну! Всё хорошо, что хорошо кончается, – сказал собеседник Мак¬сима Максимыча успокаивающим тоном. – Что ты ещё хотел сказать мне?
– Ничего! Ведь я всё сказал. Остались одни мечты и фантазии... Представляешь, он напишет о нас?
– Но только не обо мне, – сказал собеседник Максима Максимыча и бросил окурок в форточку. В тот же момент где-то внизу раздался женский вопль: «Аааааа! Горюююююю! Поооооодожгли! Хулиганьё окаянное! Куда только милиция смотрит?!» Собеседник Максима Максимыча пожал плечами и сказал из¬виняющим тоном:
– Чёрт! Плюнуть, плюнуть забыл, на окурок плюнуть забыл... Максим Максимыч, ты ведь знаешь, ничего обо мне писать нельзя. Другое дело, о тебе, и здесь-то ему и карты в руки Кабаки и партейтаги – мелочи, которые не должны заслонять главное: героические будни сопротивления...
– Да, это так! И особенно трудно было, когда была получена последняя директива... Легко сказать: приказано выжить! Но выбора не было: иначе – трибунал, по законам военного времени – верная стенка! Так-то, брат!

В это время в прихожей зазвонил телефон.

– Спроси, кто? – сказал Максим Максимыч и пошёл в туалет. Собеседник Максима Максимовича подошёл к телефону, старому довоенному обшарпанному вэфовскому аппарату, и снял трубку с рычага:
– У аппарата...
– Аллё! Это квартира тррр-тррр-тррр? – привычно задребезжало трубке, – Это тррр-тррр-тррр?
– Подождите, он сейчас подойдёт, – сказал он и, обернувшись к вышедшему из туалета Максиму Максимычу, протянул ему трубку. Максим Максимович трубку взял, прокашлялся и сказал в микрофон:
– Да, я... да, я... слушаю... Ну, конечно, заходи, мы тебя ждём!
 Через несколько минут раздался звонок и в квартиру вошёл молодой человек плотного телосложения, с бородой, в засаленном пиджаке.
– Привет, старики! – сказал молодой человек и стал энергично доставать из видавшего виды саквояжа какие-то свёртки и бутылку «столичной». – Вот, проходил мимо и решил зайти...
– Привет, Юлька! – сказал обрадованный Максим Максимович и похлопал его по плечу, – Вот, знакомьтесь, Мартын Иваныч: это Юлька!..
– Максим Максимыч, - сказал молодой человек, краснея, – я ведь просил вас...
– Прости, Ю... – запнулся Максим Максимыч, – Юлиан Семёнов! Он ещё скажет своё слово! Что хочешь, Юлька: бутерброд или котлету?

Юлька схватил бутерброд с чёрной икрой, набросил на него толстый ломтик ветчины, всё это густо поперчил и стал быстро жевать.

– Ишь, изголодался-то как! – сказал сочувственно Максим Максимыч. – Но ничего, мы до твоего прихода говорили о тебе. Сделаем всё, что в наших силах...
– Хочу в Крым, хочу гнездо... Ласточкино...
– Ну, это ты загнул, – перебил его Максим Максимыч, но его собеседник уверенно продолжил:
– Подожди, мальчик, всё у тебя будет: и тиражи, и гонорары, и дача на Николиной горе, и слава, и загранпоездки... Мы тебе поможем!
– Как же, – поможем, – сказал собеседник Максима Максимыча.

С этого и началось...
 
***
Прошло около двадцати лет. Эпоха застоя близилась к своему логическому концу, хотя об это не знали даже в ЦРУ. Москва за это время очень изменилась: она изменилась настолько, что стала неузнаваемой даже для коренных москвичей. И вот, в один из особенно жарких августовских дней 198... года произошла последняя встреча нашего героя с его доброжелателями, а точнее – с одним из них, поскольку другой уже некоторое время отсутствовал по очень уважительной причине.

К массивному кирпичному зданию, с описания которого мы начали повествование и который, в отличие от Москвы, совсем не изменился, подъехала сверкающая лаковым покрытием новенькая «Волга». Из кабины, слегка сутулясь, вышел мужчина неопределённого возраста, бородатый, в модном костюме, на лацкане которого поблескивал в солнечных лучах новенький орден «Дружбы народов». Мужчина быстро пробежал по знакомой лестнице и остановился перед знакомой обитой дерматином дверью и нажал на кнопку звонка.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец, зазвенели цепи, защёлкали замки, и на пороге показалась какая-то женщина со свирепым выражением лица.

– Вы к кому? – спросила она строго, и не дождавшись от нашего героя какого-нибудь ответа, продолжала тем же тоном:
– Ходят, ходят, не дадут человеку спокойно помереть... Да, заходите же! Он плох, почти не встаёт с постели уже вторую неделю...

Наш герой прошёл через тусклую прихожую в спальню. Казалось, ничто не изменилось здесь, всё осталось на своих местах: и массивный стол, и комод со слониками... Исчез абажур, появился массивный цветной телевизор... На диване полулежал-полусидел Максим Максимыч. Он сильно сдал: редкие седые волосики торчали в разные стороны, лицо опухло...

Максим Максимович увидел гостя, заулыбался, сделал попытку приподняться ему навстречу:

– А, это ты, Юлька...
– Я, я... ложитесь, Максим Максимыч, – сказал гость и плавным движением провёл ладонью по новенькому ордену, – вот, наградили...
– Да, я слышал, по радио. Поздравляю, от всей души поздравляю! Наклонись-ка к старику, я тебя чмокну в щёчку... Ведь ты мне как сын родной!
– А где сейчас Мартын Иваныч? – спросил гость хозяина, выполняя просьбу старика. Максим Максимыч смачно чмокнул его в свежевыбритую часть щеки, обнял за шею, сказал, едва сдерживая слёзы:
– Жаль, Мартын Иванович не дожил до этого дня! Ведь он верил в тебя... Похоронили его...
– Где?..
– На Новодевичьем...

Гость сел на стул, осмотрел внимательно комнату, ещё раз потрогал свой новенький орден:

– Да, наградили... Но, поверьте, Максим Максимыч, я не зазнался, я всё понимаю: кем бы я был, если бы не вы, не Мартын Иваныч? Не было бы «Петровки 38», «Майора Вихря», «Семнадцати мгновений весны»... не было бы ничего!.. – последние слова он произнёс как-то особенно медленно, нараспев.

Они ещё долго разговаривали... Вдруг Максим Максимыч неожиданно замолчал и, пальцем попросив гостя наклониться к нему, прошептал:

– Юлька, посмотри в шифоньере, в пиджаке, в тот, где золотая звезда... Там портсигар, страсть как хочется курить... Тихо, а то эта... эта услышит...

Закурили...

– Табачок, что надо... – тихо сказал Максим Максимыч, – «Герцеговина флор»! Может, знаешь, – его сам Сталин курил...
– Курите, Максим Максимыч? А что сказал доктор?.. – на пороге показалась та женщина со свирепым выражением лица...
– Всё, кончаю, всё! Только не сердитесь на меня, золотая вы моя, сказал Максим Максимович, затушил папиросу и отдал портсигар гостю:
– Возьми вот, спрячь его... Подарок Мартына Ивановича!

Портсигар был из серебра, массивный. На нём была выгравирована какая-то полустёртая надпись готическими буквами... Кровь забурлила в голове, гулко забилось сердце, когда Юлиан Семёнов понял смысл прочитанных слов:

«Преданнейшему члену партии от партейгеноссе Бормана. Май 1945 года».

Всё!

© Валентин Поляков 2007